Сначала Ирена не могла понять, почему Густав непременно хочет показать ее своему сельскому другу. Но неподдельное восхищение ею Ганса Ахтерера заставило ее смягчить свое отношение к Гансу. Дошло даже до того, что он стал нравиться ей. Она ценила в нем силу и мужество и считала его более привлекательным, чем инженер, который всем своим видом — бледным лицом, худощавостью — олицетворял для нее тип болезненного горожанина в сравнении с пышущим деревенским здоровьем Ахтерером. Кроме всего прочего, в общении с Иреной Ахтерер был особенно внимательным и любезным. Это не могло укрыться от глаз Греты, и, хотя та не выказывала своих чувств открыто, Ирена с самого начала заметила ее неприязнь к себе.

После первого года их семейной жизни родилась Рената. Когда Густав, сияя от счастья, пришел в больницу навестить жену, она сразу же заявила ему, что не намерена больше рожать детей, с нее достаточно и одного раза. Инженер думал, что это настроение через некоторое время пройдет, однако этого не случилось. Ему не оставалось ничего другого, как подчиниться решению жены. Время от времени он еще мечтал о сыне, особенно когда стал преуспевать в своем деле и расширил скромную мастерскую по производству металлоизделий до фабрики средней величины. Рената так и осталась единственным ребенком. Отношения с женой стали тяготить инженера и в дальнейшем уже не углублялись. Они ограничились его физическим влечением к ней, гордостью за ее внешность и некоторыми общими интересами — такими как собирание антиквариата, обустройство дома и совместные путешествия. Ирена прекрасно выполняла все свои немногочисленные обязанности, но не уставала повторять, что лучше бы она занялась чем-нибудь другим. Что она имела в виду под «другим», ее муж так и не узнал, да и она никогда не предпринимала попыток что-либо изменить.

В этой атмосфере и росла Рената, не чувствуя особой привязанности к себе ни одного из родителей.

Спустя полчаса после отъезда супружеская пара Бухэбнер проезжала мимо огневых позиций зенитной артиллерии. На бывших пастбищах были построены деревянные бараки, за ними расположились зенитные орудия с косо направленными в небо дулами пушек. Солдаты в серой униформе не спеша передвигались по полю, пока не было необходимости приводить орудия в действие.

— Ужас, — сказала Ирена. — Мне иногда так страшно. Тебе не кажется, что, когда мы приезжали сюда четыре недели назад, этих артиллеристов здесь не было?

— Да, — ответил инженер, — все очень изменилось.

Как они и опасались, на открытом участке дороги их остановил жандарм и потребовал разрешения на проезд и документы на машину. Густав спокойно протянул их ему.

— Вы везете что-нибудь? — спросил жандарм.

— Дрова, — сказал инженер и, прежде чем от него этого потребовали, встал и открыл багажник. Дрова были недавно нарублены, от них шел сильный запах древесины.

— У вас слишком много дров. Я не думаю, что столько разрешено брать с собой и свободно перевозить.

Инженер достал из бумажника разрешение.

— Дрова нам нужны для производства.

Жандарм внимательно прочитал документ.

— У вас нет грузовика, чтобы перевозить дрова? — спросил он.

— Грузовик нужен на заводе, — ответил инженер. — У меня важное военное производство.

Это не соответствовало действительности.

— Кроме дров, вы ничего не везете?

— Нет, — ответил инженер.

— Вы знаете, что я имею право в целях проверки выгрузить все дрова?

— Да, знаю.

— Проезжайте, — крикнул жандарм. — Хайль Гитлер.

— Хайль, — сказал инженер и захлопнул багажник.

Он сделал это слишком поспешно. Жандарм опять взглянул на него так, будто передумал отпускать его. Инженер быстро сел в машину и дал газ. Кожаные перчатки, которые он не стал снимать, были мокры от пота.

Некоторое время они ехали молча. Было еще тепло, с введением летнего времени дни стали длиннее. Ирена, которая во время проверки тихо, но в напряжении сидела в машине, рассуждала о том, какие неприятности могут ждать их дома. Мысль, что после такого дня ей придется еще чем-то заняться дома, даже если ей поможет Лангталер, была для нее непереносимой. Ренату, конечно, еще не уложат спать, и она будет докучать ей своими просьбами рассказать о деревне. Единственное, чего в этот раз Ирена страстно хотела, — это принять горячую ванну, лечь в мягкую кровать и почитать на сон увлекательную книгу. И больше ничего.

— Нам нужно поговорить, — сказал неожиданно муж. — Я должен тебе кое-что сказать и не могу ждать до дома.

— Что-нибудь неприятное? — спросила Ирена с отвращением. — Если да, то поговорим об этом после.

— Позже у тебя опять не будет времени, ты вечно находишь отговорки. Сейчас, когда ты сидишь рядом, ты моя заложница.

Он быстро схватил ее руку. Ирена отпрянула.

— Без долгих предисловий: мое предприятие на грани закрытия.

Она так внезапно вскочила со своего места, что задела руль и машина съехала с дороги.

— Ты с ума сошел! Как могут остановить предприятие, которое ты создал?

— Могут. Закон о закрытии предприятий, не работающих на военные нужды, существует уже долгое время. А мне, несмотря на все связи, не удалось придать своей фабрике статус военной. Я не хотел обременять тебя этими проблемами. Какое-то время все выглядело так, будто мы могли работать дальше. Я попробовал заинтересовать своей продукцией военную промышленность. Но мощность моей фабрики слишком мала. А другие изделия в данный момент не пользуются спросом ни в народном хозяйстве, ни в военном ведомстве. Со мной случилось то, о чем так красноречиво говорил господин рейхсминистр пару месяцев назад: меня закрывают. Благодаря этой мере для военной промышленности высвободится дополнительно более миллиона рабочих мест. Вместо военной промышленности можно спокойно сказать «вермахт». К сегодняшнему дню закрыты уже сто тридцать тысяч предприятий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что это случилось и с нами.

— Но ведь можно что-то придумать, — сказала Ирена так, как будто во всем, что с ними должно случиться, виноват ее муж, его слабость и неспособность сопротивляться.

— Бессмысленно, — ответил инженер. — При закрытии предприятий не предусматривается подача жалоб. В качестве единственного утешения мне обещают в случае славной победы в войне вновь открыть мое предприятие.

— А что будет с твоими грузовиками и легковой машиной?

— Грузовики конфискуют. Может быть, и нашу машину тоже. Даже если мне оставят ее на некоторое время, то я не смогу получать бензин. А переходить на древесный газ вряд ли имеет смысл.

— Значит, у нас скоро не будет машины?

— Да. От фабрики останутся только стены. Большую часть станков конфискуют. Но так как я заранее предвидел такой ход событий, я кое-что предпринял.

— Это ты называешь предусмотрительностью? Что ты спрячешь пару-другую станков или что-нибудь на них выменяешь? Может быть, сейчас это и принесет какую-то выгоду, но долго так продолжаться не сможет. Надо думать о будущем.

Он не мог больше сдерживаться:

— Ирена, зачем говорить о том, чего не знаешь? Сейчас такие разговоры слишком опасны.

— Меня это не интересует, — ответила она. — Делай что хочешь, если все равно все бесполезно. Что с нами будет? Ни фабрики, ни доходов, ни машины. Разве не достаточно того, что идет война?

— До сих пор мы не очень-то это ощущали. Что касается денег, я буду приносить их, как и раньше.

— Как, откуда? — спросила Ирена, и слезы отчаяния и гнева стали капать на белый воротник ее шелковой блузки.

— Я буду работать на другом предприятии. Возможно, меня призовут в вермахт.

Она не ответила. Ее руки, сжатые в кулаки, лежали на синей юбке до самого дома. Постепенно темнело. Деревни с черными домами были тихи и пустынны. Только изредка мелькала тень бегущей собаки, да слышно было, как душераздирающе кричат кошки. Чем ближе они подъезжали к городу, тем чаще лучи прожекторов вычерчивали круги на ночном небе. Инженер закурил, не спрашивая разрешения, чуть опустив окно машины. В салон ворвался холодный воздух. «Все-таки я никогда по-настоящему не знал ее», — думал он.