— Я буду играть с тобой на переменах, — сказал он и встал на его сторону.

Его защитник не отличался особой силой и не был драчуном, но после короткого периода стычек все смирились с их дружбой. С тех пор Ганса оставили в покое. Одноклассником, который предложил ему свою помощь и постепенно стал другом, был Густав Бухэбнер. Впоследствии он стал инженером и отцом Ренаты.

В тот год, когда Ганс Ахтерер «на отлично» закончил первый класс гимназии, разразилась первая мировая война. В это лето Густав гостил у Ганса на хуторе. Для них обоих это было счастливейшим временем, и они не имели ни малейшего представления о том, что принесет с собой война. Осенью они вернулись в школу и, как и все остальные, завидев на улице марширующих перед отправкой на фронт солдат, кричали «ура», бежали за ними и пели патриотические песни. На уроках географии профессор расставлял на карте пестрые флажки по линии, которая проходила далеко за пределами монархии, а на уроках физики читались интересные доклады по баллистике и устройству ружей и пушек. Когда на второй год войны стало плохо с продуктами, родители Ганса по его просьбе присылали посылки с продовольствием не только тетке, но и семье Густава.

Их дружба крепла, не проходило и дня, чтобы они не виделись после школы. Родители Густава все чаще приглашали Ганса провести у них выходные. Это гостеприимство не было до конца бескорыстным. Все помнили о полученных посылках, но тем не менее к тихому, умному деревенскому мальчику питали искреннюю симпатию. На третий год войны флажки на уроках географии уже не передвигали так оживленно, как раньше, некоторые из них переместились в пределы монархии, а на южной границе вообще не было никаких перестановок. Ганс не понимал, почему вдруг призвали отца Густава, и совсем непостижимым оказалось то, что уже через шесть недель тот был убит. Его родители пригласили безутешную вдову погостить у них несколько недель, о чем ни она, ни ее сын никогда не забывали. На четвертый год войны старшему брату Ганса исполнилось восемнадцать лет. Отец просил оставить его дома как единственного помощника по хозяйству, но эту просьбу не учли, ссылаясь на то, что в их семье есть еще один сын. Брат ушел на фронт и провоевал там лишь на одну неделю дольше, чем отец Густава. Родители дали Гансу закончить четвертый класс, а потом забрали его домой. Несмотря на грустный повод, он был счастлив, однако не показывал этого. С тех пор жизненные пути Ганса и Густава разошлись, но дружить они продолжали и дальше.

Хутор Ахтереров лежал на краю деревни, напротив монастыря, от которого его отделял небольшой парк и садоводство. Монахи отгородили свои владения от окружающего мира невысокой стеной, выкрашенной желтой, нежного тона, краской. К хутору от главной деревенской улицы вела небольшая дорожка. У них был двухэтажный дом с мансардой, не похожий ни на один другой в округе. Его построил в восемнадцатом веке какой-то своенравный предок в соответствии со своими архитектурными пристрастиями, не пожалев при этом, вопреки крестьянской экономности, ни материалов, ни средств. Пропорции дома были тщательно выверены, и он производил впечатление скорее легкой, чем крепкой и тяжелой постройки. По фасаду шли два ряда высоких окон с привлекающими взгляд наличниками из тонких досок, окрашенных в белую краску. Между окнами первого и второго этажей протянулась декоративная планка. Два окна мансарды под крутой крышей, маленькие и темные, походили на два недремлющих глаза. Ворота находились сбоку от дома и соединялись с ним сводчатой пристройкой, которая опиралась на две мощные колонны. Хлев, складские помещения, гаражи протянулись по всей длине двора, который заканчивался амбаром. За ним был фруктовый сад. Траву там косили редко, за цветочными клумбами давно никто не ухаживал, и цветы буйно разрослись. Под яблоней, широко раскинувшей свои ветви, стояла скамейка.

Дом был просторный. В гостиной находились лучшие из унаследованных предметов мебели, причем все они еще служили хозяевам. Но чаще всего домашние собирались в довольно большой кухне. Многочисленные спальни располагались на первом этаже, но две самые лучшие из них были наверху. Уже предыдущее поколение придало им своеобразный, совсем не крестьянский вид. Из их окон как на ладони были видны живописные башни монастырских строений, многочисленные здания, внутренние дворики с фонтанами. Вдалеке можно было различить крутые, поросшие лесом берега реки, протекающей в этой части долины.

В те времена, когда всем хозяйством управляли родители Ганса, в деревню на лето стали приезжать жители больших городов. Климатические условия этой местности, с довольно прохладным летом и лишь несколькими жаркими днями в середине сезона, как нельзя лучше соответствовали тогдашним склонностям горожан. Ахтереры тоже решили оборудовать для дачников две лучшие комнаты, куда раньше селили самых почтенных родственников, приезжавших по случаю крестин или похорон.

Ганс Ахтерер больше не сдавал эти комнаты дачникам, которые некогда так ценили их. Сейчас здесь жили только его знакомые, например родители Ренаты, если приезжали надолго.

Когда умер старый Ахтерер, Гансу было двадцать лет. Сразу после смерти отца он стал модернизировать свое хозяйство. Он не отменил ничего старого и трезво оценивал свои силы и возможности. Кооперативный банк без всяких промедлений давал Гансу Ахтереру любой кредит. В деревне пристально, но без одобрения наблюдали за всеми его преобразованиями. На этот счет ходило много сплетен и домыслов. Ганс относился ко всей этой возне холодно. Когда в 1939 году разразилась война, он уже успел многое сделать. Многое, но не все. Оба его батрака были сразу же призваны в вермахт. Сам Ахтерер состоял на учете, его пока не трогали. Теперь он работал за троих, справляясь в основном благодаря машинам, чем вызывал у населения деревни еще большую зависть. Он редко одалживал технику другим, за что его тоже не очень-то любили. В 1942 году ему наконец выделили трех работников из числа интернированных украинцев. Послушные, приветливые, неприхотливые, они были так же привычны к работе на земле, как и сам Ахтерер. Каждый из них мог есть за общим столом сколько хотел. Ахтерер даже платил им небольшое жалование. Теплыми вечерами они сидели под навесом, один играл на губной гармошке, двое пели свои протяжные, грустные песни. Когда кто-нибудь проходил мимо, они вставали.

— Они нравятся мне, — сказал Ахтерер своему другу. — Хотя есть в них что-то непонятное.

Ахтерер не поддерживал политику новых властей. Он находил смешной их высокопарную романтику «крови и почвы». Крестьяне его склада не нуждались в том, чтобы их учили, как нужно любить свою родину. Как верующий католик, он сразу распознал враждебность всякой религии власти, которая провозглашала могущество и непогрешимость одного Бога и требовала смирения только перед ним, забыв о человеческих ценностях. Он не забыл бессмысленных смертей брата и отца своего друга. Еще перед присоединением Австрии к Германии он понял, к чему приведет объявленная и расхваленная полная мобилизация в соседней стране. Он, правда, никогда не высказывал своих взглядов и держался спокойно. Никто не догадывался, что он решил вести пассивное сопротивление режиму.

Летним днем 1943 года друзья многое обсудили и приняли важные решения. Их жены при этом разговоре не присутствовали. Мужчины сидели в просторной, отделанной деревом комнате за бутылкой фруктового шнапса и негромко разговаривали, женщины в это время были в кухне. Грета Ахтерер, которую Ганс взял в жены из соседней деревни, с нетерпением ждала, когда гости уедут. Она всегда испытывала неловкость в присутствии Ирены Бухэбнер. Они быстро исчерпывали все обычные темы для разговоров, а новые находили с трудом. Ни одна из женщин по-настоящему не интересовалась жизнью другой. Говорить о детях тоже не имело никакого смысла, так как у Греты их было трое, а у Ирены только один, да и о нем она не умела рассказывать долго. Чтобы поменьше быть со своей гостьей, Грета всегда находила какие-то дела.