Я жду сгущения сумерек в номере. Когда-нибудь наступит ужин. Водка сделала свое черное дело. Я — плыву. В номер стучат. Я знаю — Лаура. Беспокоится, чтобы я не проспала. У меня нет часов. Но скоро будут. Скоро у меня будет все. Не надо крови, обойдемся соплями.

— Марка все еще нет? — она укладывает телеса в кресло.

— Лаура, у тебя есть дети? — я лениво потягиваюсь и слушаю звон в голове.

— Конечно, двое.

Правильно, было бы обидно, если бы у нее не было детей. У наседки они должны быть обязательно. Иначе, какой смысл?

— Марк появлялся? — она не церемонится.

Мне плевать на ее настойчивость. Но плевать не получается. А рыгать неудобно.

— Нет. Не было. Вещи на месте. Шляется, — мне не идет развязность. — А что?

— Завтра будем заявлять. Руководителю группы, мало ли что? В том заезде двое катались на водных мотоциклах. Один — умер, пока нашли, — ужас.

Я рада за Лауру. Ее жизнь делится на заезды. И на смены. А также на недели, на месяцы и годы. Она — в работе. На что же делится моя жизнь? Я злюсь. По улицам Дубаи рассыпаются мои деньги.

— А что там у нас с выборами? — нахально спрашиваю я.

— Ну, зачем ты-то напилась? Пойдем покушаем, — она нежно отрывает меня от кровати.

Она пахнет рекой. Тихой заводью. Я знаю.

— Лаура, спасибо, — шепчу я.

К вечеру Лаура переоделась в сиреневое. Тест на трезвость — сиреневенький. В мыслях могу. Языком не ворочаю. Готова.

Я ужинаю. Я ем, сплю и пью. Пью — это отдельно. Ночь быстро накрывает город. Мысли расползаются в никуда. Я слышу шорохи. И снова чувствую истому. Надо было сидеть дома. Кто знал. Ноги не донесут меня до портье. Я вдыхаю запах Марка от подушки. Степь. Да степь. Кругом. Песня и танец живота.

— Марк, это ты? — сказала или забыла? — Я полюблю тебя. Как ты хочешь. Или отравлю. Или подставлю. Все похоже. Все одинаково. Разница только в ценах на лекарства. Марк, возвращайся. Я буду богатой.

Я сплю или не сплю. Это его руки бережно вынимают из меня душу? Надо же — осталась. Сохранилась. Кто бы знал. Мне больно, Марк. Не надо так. Не посеешь — не пожнешь. И в песок не закопаешь. Останься, а? Что там я всегда рассказывала о пионере Николае? Я мокрая от слез и пота и от тебя. Почему так тихо, Марк? Только сверчок. Сверчок? В Эмиратах? Сверчок, который тикает у меня в ухе. Водочки тебе? Сей момент. Мечты сбываются. Локальный конфликт, затянувшийся между ногами, превращается в войну полов. Я пораженец. Головные части разбиты.

— Марк! — кричу я, — Марк! — и просыпаюсь.

Дверь номера закрыта, на тумбочке лежит аптекарская резинка. Со вчера лежит? Или только что положил? Утро…

На русском бесплатном пляже нашли одежду Марка. Мы с Лаурой поедем опознавать. Только сначала позавтракаем. Я умру, если не поем. Я не верю в Марка на бесплатном пляже. Лаура суетится и не понимает. Ей хуже, чем мне. Я четко знаю, чего хочу. Если это Марк — я хочу честно заработанных денег. А если не Марк, то — ничего. Ничего я не хочу. Автобус приходит в десять. Озабоченные полицейские в зеленых беретах не тратят на нас бензин. На их машине мы бы уже съездили и вернулись. Но я бы не поела. Так что хорошо. С нами едет переводчик. Она же — руководитель группы. Растрепанная женщина в ситцевом халате, доросшая до ветвей капитализма. Все равно в чем ходить, лишь бы удобно. Я в шортах имени Марка. Они зеленого цвета. Скоро я, наверное, приму ислам. Едем.

На маленьком огороженном участке песка лежат вещи Марка. Я сразу узнаю их. Смокинг, бабочка, белая рубашка, носки. Значит, это был только сон. Мне дорог он. «Сильва», кажется. Вот что делает с человеком радио.

— Все на месте? — спрашивает меня растрепанная женщина.

— Бумажник должен быть, наверное, — я пожимаю плечами.

— И часы, — тихо говорит Лаура.

— Марк не носил часов, — я говорю это и смотрю на нее внимательно. Не понимаю.

— Когда ты ушла, я подарила ему часы. Он был рад. Обещал сберечь как память.

Лаура вдруг отчаянно краснеет.

— Память о чем? — спрашиваю я. Потом догадываюсь. Потом понимаю. Мне очень смешно, но я предельно строга в своем возмущении: — Как ты могла? Как же ты могла?!

— Ему было так плохо. Он был такой одинокий. Он не хотел тебя расстраивать, — Лаура лепечет и краснеет.

Полицейским все равно. Они не просят переводить наши разборки. Растрепанная руководительница оживляется и оценивающе оглядывает Лауру. Ничего хорошего — толстая, пятидесяти восьми лет, конопатая, крашеная. И откуда берется зависть? Не знаю откуда, но вижу, как руководительница ревниво прикусывает губу. Молодец, Лаура. Ай да молодец!

— И тебе не стыдно? — спрашиваю я. — Муж, дети. Внуки есть?

Лаура кивает. Я вижу, что ей не стыдно. Смеюсь, целую ее в щеку. Шепчу: «Понравилось?» Она кивает и разражается слезами, причитает: «Что же теперь будет?»

А что будет? Ничего, как и было сказано.

Руководительница объясняется с полицейскими, поворачивается ко мне:

— У него была кредитная карточка?

— Я не знаю. Я правда не знаю. Я даже не знаю, как они выглядят. Вот.

— Темная ты девка, — презрительно цедит она.

Полицейский осматривает меня, как лошадь на базаре. Или арабы покупают только верблюдов? Нет, лошадей — обязательно. Я — арабский скакун. Кобылица. В наказание к прожитому меня сдадут в гарем. Наложницей или налогоплательщицей. Хотя если налогоплательщицей, то тогда в публичный дом.

— Он спрашивает, где ты была с того момента, как пропал Марк? — с трудом переводит тетка в халате.

Вот оно. Начинают выписываться негр, Игорь и водка. Все это, вместе взятое, тянет на пожизненное заключение в Эмиратах. Моя правда пугается, и я прячу ее как друга-партизана. Лаура топчется на песке и вызывает восхищение прохожих-арабов. Звезда. Которая падает, чтобы поспешить мне на помощь:

— Со мной была. Ни на минуту ее не отпустила. Так убивалась девчонка. Думала, и ее потеряю.

Она спасает меня не просто так. Ей же нужно потом поговорить, обсудить и покаяться. Ей все равно, что я могла утопить Марка. Как, кстати, эта мысль не пришла мне в голову? Но Лауре все равно. Она не вынесет недоговоренности. Ничего — я выпью. Послушаю. Поблагодарю.

— Трупа нет. Будут искать. Мы можем быть свободны, — руководительница облегченно вздыхает. Неприятности миновали. Сколько их, таких Марков, уже было. Раньше просили политического убежища. Теперь предпочитают хоть утопиться вдали от родины. В принципе — шило на мыло.

Лаура под белые руки втаскивает меня в номер. По дороге я успеваю перемигнуться с негром. Он должен меня помнить. Но его алиби для меня ни к черту. Я с ним. Марк с Лаурой. С Лаурой — плотной, дебелой, доброй бабой. С женщиной. Так лучше. Лаура приносит стратегический запас водки. А, все равно через два дня уезжать. Гуляем.

— А он девочку убил, знаешь? — Лаура шепчет и смотрит на дверь. Правильно, а вдруг?..

— Слышала. Байки, — я и правда слышала. Отголосками. Сплетнями. Не подробно. Мне не надо. — А как же ты с ним? У тебя вот дочка есть?

Лаура кивает.

— Вот. А он девочку убил.

— Пустой разговор. Прости меня, что ли. Он даже тебе не муж. — Лаура вздыхает.

Мне не интересно. Я терплю ее как алиби, потому что не знаю языка. И ничего не хочу объяснять. В комнате мягко урчит кондиционер. Хорошо. Желудок требует похмелья. Мозг просит пустоты. Постепенно я выполню желания своего организма. Мне жаль. Опять ничего не вышло. Марку в конечном итоге тоже все равно, кого любить. Но так или иначе задание партии выполнено. Я звоню Игорю Львовичу. Лаура с ужасом взирает на мой стремительно пустеющий кошелек.

— Игорь Львович, здравствуйте, Марк пропал. Наверное, утонул. Точные сведения получить невозможно. Вы рады?

Лаура думает, что я тронулась. А тронулась как раз не я. Нормально все, я киваю и улыбаюсь. Трубка упорно молчит.

— У тебя все в порядке? — Игорь, кажется, с трудом выговаривает слова.

— Да, спасибо. Наш договор остается в силе?

— Завтра прилетит Като. Встреть ее.