Деревня уже показала свои первые дома: маленькие, низкие, они жались друг к другу, как будто вместе им было легче противостоять жестокой жизни. Впрочем, на самой окраине жили те, кто победнее, у деревенских старейшин и крестьян позажиточнее и жилье было соответственно получше (причем, как правило, намного). Над деревней вразнобой курились дымки печей, на улице было холодно, и те, у кого водились лишние дрова, пускали их в ход.

Повозка так же мерно прочавкала по грязи весь оставшийся путь через деревню до центральной площади и остановилась. Андрей спрыгнул на землю, ловко увернулся от грязного лошадиного хвоста.

– Спасибо, Прош! Заступник да защитит тебя! – помахал он рукой своему вознице.

– Ступай, Андрей, пустячное дело, – отмахнулся здоровяк от него, но по улыбке, едва заметной в диких дебрях бороды, Андрей понял, что древняя земная поговорка про добрые слова, которые приятны не только разумным существам, но и низшим представителям семейства кошачьих, имеет под собой реальные основания.

Андрей поправил капюшон и пошел к местной церкви, маленькой и небогатой. Служба там закончилась около часу назад, а это значит, что священник, отец Грыв, сейчас занят переписыванием очередной книги, которая изветшала настолько, что читать ее уже нельзя. Бумажные книги вызывали у Андрея трепет, близкий к священному, – когда он впервые увидел послание Заступника, толстый том, переплетенный дорогой кожей, с металлическими уголками, то его словно пронзило ощущение воплощенного чуда – не обещанного, а сбывшегося. И вот сейчас он войдет в церковь, обведет лоб кругом Заступника возле алтаря, а потом пройдет в низкую дверку и окажется в комнате отца Грыва, где увидит книгу и даже прочитает что-нибудь, осторожно водя тонкой деревянной палочкой по строкам, написанным выцветшими красными чернилами. А потом отец Грыв даст ему нехитрой снеди, что принесли для него жители деревни, и Андрей пойдет на улицу, там его обступят местные ребятишки, которые начнут рассказывать о своих немудреных делах, а их матери, лузгая зерна поднебесника, будут улыбаться – а как же, общение с блаженным осеняет непорочные души благодатью – и интересоваться, не нужно ли чего Андрею к зиме из теплых вещей.

Когда Туннель выбросил Андрея на окраине леса, то была поздняя осень, морозило и сыпало снежной крупкой, а стебли растений, когда Андрей наступал на них, крошились и звенели, словно стеклянные, и он думал, что при такой погоде в легкой тюремной робе выдержит не больше недели. А потом нашлась дорога и привела его к людям.

Блестяще образованный, талантливый, глубоко интеллигентный человек, теперь он жил пятью чувствами и тремя вожделениями, превратившись в приземленнейшего практика: то, что впрямую не касалось его занятий – хлопот по дому, обустройства огородика на поляне, чтения с отцом Грывом, – не казалось теперь важным. Душа Андрея будто бы уснула на время, затворившись в неведомой глубине, и лишь иногда что-то из старого, ушедшего, времени поднимало голову и с каким-то спокойным удивлением замечало: да, братец, ну ты и опустился. Десять лет назад, проводя тончайшие операции, читая старинные философские трактаты, беседуя о театральных премьерах, мог ли он помыслить, что однажды все это станет ему совершенно безразлично?..

От непрошеных размышлений его вдруг отвлекло понимание того, что в деревне что-то неладно. Поселяне толпились возле церкви кучками по трое-четверо, звучали преувеличенно бодрые голоса, некоторых даже пошатывало. Андрей встрепенулся – это очень походило на наркотическое опьянение. Но не могли же они наесться пьяных грибов все разом? Вот Туур, его жена Вика – обнялись и хохочут, будто случилось что-то невероятно смешное. Вот Альба с дочерьми – все четверо о чем-то болтают и жестикулируют. Вот Мрег что-то втолковывает соседу, обняв того за плечо, сосед улыбается, обнажая крепкие желтые зубы…

Андрею отчего-то стало страшно. Он будто бы встрепенулся, стряхнув умственное оцепенение, и понял, что сейчас возле церкви случится что-то глубоко скверное, что-то настолько отвратительное, что его заранее начало мутить. Нет, он прекрасно понимал, что Аальхарн не картинка из книги сказок, которую давным-давно читала ему мать, – за десять лет он успел повидать здесь всякого. Однажды на его глазах владетельный сеньор развлекался стрельбой из арбалета по крестьянам: он вообще имел привычку считать крепостных чем-то вроде скота и во время охоты частенько давил их своим здоровенным черным конем. Три года назад одного из селян зарезали, когда он возвращался из города, – зарезали из-за новых сапог и какой-то денежной мелочи. Он видел, как наказывали девушку, потерявшую честь до замужества, – посадили на цепь возле церкви, и всякий проходивший мимо обязан был пнуть ее ногой и плюнуть: и пинали, и плевали, даже с удовольствием, некоторые проходили по нескольку раз. Он многое повидал, но сейчас ему действительно стало страшно.

Зачем им этот столб напротив церкви, подумал Андрей, становясь поодаль и глядя, как крепкие близнецы Крат и Флор с шутками и прибаутками устанавливают огромное необструганное бревно, а народ поощряет их бодрыми выкриками и советами. Зачем? Не могли же они все дружно, всей деревней наесться пьяных грибов, с какой-то обреченностью думал Андрей, ну не могли… А потом он перестал размышлять, потому что из церкви выволокли на веревке Ирну.

Андрей даже ахнул от изумления, потому что вот так, на привязи, с ударами и плевками могли тащить кого угодно, только не ее. Вдова солдата, замкнутая и набожная, Ирна мало общалась с соседями, проводя время в заботах по хозяйству, воспитании единственной дочери Нессы и молитвах: Андрей впервые встретил ее именно в храме, где она стояла на коленях перед иконой и клала размеренные поклоны, обводя лицо кругом Заступника и шепча молитвы. За десять лет она вряд ли сказала ему больше десяти слов, зато всегда приносила в храм еду и какие-то вещи для него – вот и эта жилетка, собственно, сшита ею. Андрей рванулся было вперед, к женщине, но тут из дверей храма вышел отец Грыв, и Андрей замер, взглянув ему в лицо.

Священник был в торжественном красном облачении и сжимал жезл, который выносился из храма только в особенных случаях, вроде дня Воскресения Заступника. Селяне приветствовали его громкими радостными воплями, и отец Грыв воздел жезл к низкому серому небу, а затем наотмашь ударил Ирну по лицу, вызвав новый взрыв народного восторга, почти ликования. Женщина вскрикнула, и Андрей увидел кровь у нее на лице, автоматически отметив, что это перелом носа.

Но Ирна? Почему?

– А, ты тоже тут? – Андрея сгребли в сильные, пахнущие табаком и хлебом объятия: хлебник Влас, который прибежал из своей пекарни, даже не сняв фартука, был на седьмом небе от счастья. – Ну все, поймали паскуду! Хвала Заступнику!

– Влас, что происходит? – Каким-то краем сознания Андрей заметил, что его голос слегка дрожит от страха. Ирну тем временем уже привязывали к столбу, и на ее окровавленном лице застыл ужас – такой, что хотелось убежать как можно дальше.

– Да говорю же тебе, поймали эту мразь! – воскликнул Влас. – Нашли мы ведьму наконец-то. Я уж думал, так и уйдет, гадина!

– Ведьму? – переспросил Андрей. Он действительно ничего не понимал. Как Ирна, которая, даже страдая зимой от тяжелейшего бронхита, не пропускала службы в храме, хотя по телесной немощи отец Грыв делал ей послабления, могла быть ведьмой? – Ирна – ведьма?

– Я не сразу поверил, – промолвил Влас и обвел лицо кругом Заступника. – Но потом сам увидел, как отец Грыв из ее дома овечьи сердца выносил. Вот этими вот глазами увидел.

– Ну и что? – спросил Андрей.

На площадь, грохоча по камням, въехала повозка, и Андрей с внезапным отстраненным спокойствием понял, что сейчас произойдет: повозкой правил Прош, и она была нагружена камнями. Прошу кричали что-то радостное, махали руками; Андрей смотрел только на Ирну и видел, что эта привязанная к столбу женщина не имеет никакого отношения к той Ирне, которую он знал, – она была словно раненое умирающее животное, которому больше ни до чего нет дела, кроме себя и своей смерти.