В. Митрошенков
Антон Губенко
Быть может, это был неистовый Икар,
Который вырвался из пропасти вселенной,
Когда напев винтов с их тяжестью мгновенной
Нанес по воздуху стремительный удар.
Николай Заболоцкий
Кто же он, Антон Губенко?
1 июня 1938 года в Японии был объявлен национальный траур. Следующий день в государственных учреждениях Страны восходящего солнца был отмечен торопливой активностью и повышенной нервозностью. Несколько министров подали в отставку, ряд чиновников покинули насиженные кабинеты, многие служащие были уволены без выходного пособия.
Происходили перемещения в высшем командном составе: начальник управления ВВС Японии был снят с его поста, освобождались от должностей генералы и офицеры. «Божественный микадо» потребовал полного досье на советского летчика Антона Губенко, который 31 мая 1938 года таранным ударом сбил японский военный самолет.
Японская военная разведка спешно собирала материалы на «русского камикадзе».
О подвиге Антона Губенко в те дни в Японии писали со страхом, в Германии — с возмущением, в Канаде — с восторгом, в Англии — доброжелательно…
Япония, готовившая тайное оружие против своих врагов, должна была именем «сына священного ветра» (камикадзе) назвать летчика другой страны.
Кто же он, Антон Губенко? Имя этого легендарного человека отлично знают курсанты и летчики нашей страны, они почитают его наравне с именами Валерия Чкалова, Анатолия Серова, Полины Осипенко, учатся на его примере. Валерий Чкалов проявил себя как выдающийся летчик-испытатель, пилот-новатор, его друг, военный летчик Антон Губенко вслед за Петром Нестеровым открыл для целого поколения рыцарей неба невиданные ранее возможности применения крылатой машины в воздушном бою, в штурме вражеских укреплений, использовании авиации как всепогодного и маневренного оружия.
Он был выдающимся новатором в небе и не только сам показал изумительные образцы владения крылатым конем, но и как летчик, как командир эскадрильи, как заместитель командующего авиацией Белорусского особого военного округа воспитал целую плеяду талантливых воздушных асов, во многом предопределив направление боевой подготовки наших летчиков в предвоенные годы.
Таран, впервые в истории мировой авиации примененный в 1914 году известным русским летчиком Петром Нестеровым, в 1938 году использованный в воздушном бою Антоном Губенко, стал для советских летчиков мощным и надежным средством поражения неприятельских самолетов в годы Великой Отечественной войны.
Из общего числа таранов, совершенных советскими летчиками в годы войны, почти половина совершена авиаторами Белорусского особого военного округа.
Однако жизнь Антона Губенко оборвалась накануне схватки с германским фашизмом, многое из его удивительной судьбы было забыто, затерялось в подшивках газет, осталось в памяти отдельных людей… Попыткой рассказать об этом бесстрашном защитнике неба и является данная книга.
Глава первая
В 14 часов 23 минуты самолет, пилотируемый военным летчиком старшим лейтенантом Иваном Фроловым, потеряв управление, вошел в крутое пике и через 18 секунд столкнулся с землей…
Окровавленное тело Фролова было отправлено в госпиталь, полеты приостановлены, самолеты возвращены на аэродром и отрулены в капониры.
Летчики допоздна толпились у штаба, ждали вестей из госпиталя, судачили о происшествии.
Говорили откровенно, спорили:
— Не летать больше Ивану…
— Жив бы остался, не до жиру…
— Сам виноват! Доверился Губенко! Эх, экспериментаторы! Разве можно летать ночью или на малой высоте? Самолет он и есть самолет, а не телега…
— В умелых руках аэроплан штука надежная!
— Каково Клаве! Женился недавно.
— А что, у Ивана руки кривые? Уж лучше, братцы, не жениться…
— Ну, расхныкались! — взорвался один из пилотов. — Губенко жив! Настырен и летает. Значит, и мы можем! Погодите, еще и Фролов полетит.
— Ладно, ладно, не хвались!..
Плотный, крепкий пилот в кожанке стоял в стороне, прислонившись к широкой кудлатой липе, и слышал весь этот разговор. Он не принимал в нем участия, не защищал себя, не оправдывал Ивана Фролова. Все, что произошло с Иваном в воздухе, пока оставалось неизвестным; в причинах аварии надлежало разобраться. Уже создана комиссия, но случившееся имело прямое отношение к нему, к Антону Губенко. Он не мог быть безразличным к судьбе товарища, как не хотел и раскаиваться… Да, он, Антон, убеждал Фролова летать ночью, летать на малых высотах, и тот, поверив ему, хорошо летал, делал пилотаж, пусть пока несложный… Летал до сегодняшнего дня…
Из одноэтажного дома вышел начальник штаба.
— Товарищи командиры! — тихо сказал он. Голоса тотчас стихли, летчики повернулись к проему двери, у которой остановился высокий бритоголовый начштаба. — Прошу в госпиталь не ходить, не звонить врачам, не мешать. Полеты отменяются. Завтра состоится комсомольское собрание…
Кто-то, откашливаясь, выкрикнул:
— А какая повестка дня?
— Повестка дня? — хмыкнул начштаба. — Обычная: безопасность полетов, летная и воздушная дисциплина, борьба за ударничество. — Он сделал паузу, посмотрел большими, навыкате глазами по сторонам, с явным вызовом добавил: — Поговорим об экспериментаторах, обсудим Губенко…
…Впервые Антона не избрали в президиум. Он сидел в зале рядом с Петром Корневым на жестком откидном стуле. В зале было тихо, пахло масляной краской и еловыми стружками.
Клуб открыли недавно. Строили его всем гарнизоном почти два года, по субботам и воскресеньям выходили на площадку семьями. В день открытия клуба состоялся вечер чествования ударников. А вот сегодня разбор персонального дела летчика.
Собрание сразу пошло полным ходом. Зал, заполненный молодыми, горящими глазами, кипел.
— Старший лейтенант Губенко зазнался, — говорил с трибуны запальчиво Антон Клинов, — он высокомерен, груб с начальниками. Ему наплевать на планы боевой и политической подготовки. Он сам навязывает свои планы, сбивает рабочий темп, мешает росту летного мастерства, повышению боевой готовности. Вы знаете, какие дела на Дальнем Востоке?.. Конфликт на КВЖД призывает нас к бдительности. Сейчас восстановлены отношения с Китаем, но это не означает…
«Черт, гладко чешет, — размышлял Губенко. — Подготовился! И Китай приплел…»
Антон сидел в пятом ряду, затерянный в гуле, не зная, как себя вести: выйти и рубануть все, что думает, или сидеть, опустив голову? Против него почти все, словно сговорились.
Пытаясь отвлечься, он вспоминает недавний вечер в клубе. Ударники в тот день получали книжку-удостоверение с показателями достигнутого, денежные премии, почетные грамоты. Один за другим поднимались на сцену командиры и бойцы, торжественные, нарядные, принимали награды и, взволнованные перед ритуальной фразой, соединявшей в себе гордость и честь бойца Красной Армии, замирали, а потом на выдохе произносили:
— Служу Советскому Союзу!
Эта фраза имеет удивительную силу воздействия на того, кто говорит, и на тех, кто ее слушает. Именно в тот момент, когда ее произносят! Ведь и в словах «Я тебя люблю» нет волнения, пока они не зазвучат между любящими.
Наэлектризованные, всецело поглощенные событиями на сцене, присутствующие с взиманием слушали следующую фамилию. Поддался этому ощущению и Антон Губенко. Не знал, что его фамилии в тот вечер не произнесут, но ждал, даже надеялся: хотелось быть отмеченным за летное мастерство. Он радовался успехам друзей, многим помогал. Он был уверен, что летает лучше Гандзюка, которого наградили… И когда не услышал своей фамилии, застеснялся, покраснел, вышел из зала. В фойе никого не было. Постоял в холле, поднялся по боковой лестнице на второй этаж, остановился перед большой картиной. Художник изобразил летчика, облокотившегося на пропеллер биплана. Как бы плохи, несовершенны ни были подобные картины, Антону они нравились. Он не понимал тонкостей изобразительного искусства — сюжет, композицию, форму, — да и не знал, что значит понимать искусство. Если картина волновала его, задерживала внимание, вызывала ассоциации, значит, она художнику удалась. Особое отношение у него было к картинам, посвященным авиации. Он смотрел на них как на изначальную тему, пробуждающую в нем фантазию, воспоминания, чувство профессионализма… Может быть, художники именно этого и боялись: профессионального прочтения произведения. Эта картина ему нравилась простором, умным лицом летчика, изображенного на ней, бесконечной изумрудностью аэродрома, сливающейся в далекой перспективе с голубизной упавшего неба. Он не услышал шагов подошедшего к нему, очнулся только от голоса:
