А до той поры Гектор будет защищать эту бабу, как священный сосуд. Лишь бы её грудь утолила голод государя. Добраться до какой-нибудь деревни…

Смертная скорбь отступила. Скорбеть было некогда, как некогда бывало скорбеть в бою.

Между тем быстро темнело. Золотой закатный свет угас за деревьями, небеса наливались густой синевой, и бледный серпик молодого месяца зазолотился над дорогой. И вдруг холодный ужас тоненькой струйкой, вёрткой змейкой скользнул вдоль спины Гектора — и впился в душу.

Удар страха — неизвестно откуда, непонятно перед чем — был так необычен, что Гектор удивился. Он придержал коня, осмотрелся и прислушался. Никаких подозрительных звуков не слышалось в мерном ночном гуле, ничего, что выдавало бы погоню или засаду — лишь чуть слышно шелестела под слабым ветром листва да гулко ударялись в утоптанную глину дороги копыта Гекторова коня.

Но страх не ушёл — усилился. И понимание шепнуло голосом наставника Хуга, королевского духовника: «Ад идёт за тобой, барон».

Холодный пот остудил пылающий лоб.

Гектор не боялся никого на земле — но те, кто под землёй, были неуязвимы ни для меча, ни для пули, ни для кулаков. Они могли подкрасться незаметно, как тоска, украсть дитя, задушить во сне — и солдат, простак, обычный смертный, ничем не сможет им помешать.

Но Хуг сможет, подумал Гектор и решительно свернул на развилке в сторону монастыря Святого Луцилия. Хуг всё сможет. Хуг — святой. Монастырские стены скроют государя от адских тварей, а добрые монахи найдут кормилицу. Хугу можно доверять. Если кому-то в этом мире и можно доверять, так только Хугу — мирская тщета не имеет власти над его душой.

Усталый конь всхрапнул и рванулся вперёд.

К рассвету буду там, подумал Гектор — и тут же осознал, что до рассвета ещё целая ночь. Придётся пробиваться сквозь её мрак, как сквозь неприятельский кордон. Божье Око согрелось на груди. Государь спал, жёг сердце Гектора спокойным дыханием.

А тьма за деревьями тоже дышала. Она дышала и шевелилась, сбиваясь в живые комья. И конь, которого Гектор не понукал, летел стрелой, как летят лошади, почуяв волков — спасая не жизнь всадника, а свою жизнь. Конь чуял адских тварей, которые шли по следу Гектора — нет, по следу государя.

Плевать им было на Гектора.

Гектор был им только помехой. С кем там снюхался принц Бриан, предатель, братоубийца? Что гадине терять? Он уже погубил свою душу — убил своего сюзерена, своего брата. Он — душа Гектора знала — убил Амалию. Не мог он оставить в живых вдовствующую королеву — Амалия не стала бы молчать.

Она же не отдала государя. И ничего не простила бы. А женщина, насилием и подлостью лишённая мужа и сына — опаснее адского огня.

Побоялся бы оставить государыню в живых. Гектор сознаёт разумом, чует сердцем. И нет времени отомстить. Есть её последний приказ — выполнить и умереть. Но выполнить бы, прежде, чем умереть.

Гонялся Бриан за короной всю жизнь. Как капрал на войне, мечтал: вот убьют ротмистра, убьют капитана, убьют майора… всех прочих убьют — и я стану маршалом… Гордыня Бриана точила, как червь. Больше — гордыня и зависть, чем жажда власти даже. Не выдержал в конце концов — продал себя аду за корону, решил помочь судьбе.

Гореть Бриану в аду.

Но государю это ничем не поможет. И Гектору не поможет, потому что ещё не скоро Бриан отправится в ад. А пока он ходит по земле, Те, что под землёй, будут служить ему, облизываясь на пропащую душу.

Замаячила впереди крохотная часовенка, что выстроили монахи над придорожным родничком — блеснуло в лунном свете Божье Око на золотой игле. Безумная надежда овладела Гектором.

Он врезал шпоры в бока коню, торопясь. Конец коню. Но, может, удастся спасти государя.

Сгустившийся мрак шептал за спиной, следил лицами без глаз, тянул бесплотные руки. Пока.

Поднимется месяц в зенит, пробьют полночь часы на ратуше против дворца — будут у тьмы и руки, и глаза. И плоть. И голодные пасти. Четверть часа. Ещё четверть часа. Ничего уже не успеть.

На исходе своей жизни Гектор спрыгнул с коня у часовенки. И увидал, что резные дверцы её заперты на замок — какой нечистой силой, чьими грязными происками⁈ Ломать дверь — осквернить святое место — совершить грех — лишить себя защиты. Кто мог это предусмотреть⁈

Гектор, одной рукой прижимая государя к груди, другой вцепился в решётку, дёрнул.

Бесполезно.

Мрак полз со всех сторон, шепча и хихикая. Заалтарный образ Вседержителя слабо поблёскивал в сумраке часовни за ажурной решёткой. И Гектор взмолился, истово, ещё жарче, чем там, в подземелье, где прекрасная государыня Амалия держалась за его руку из последних сил.

«Неужели ад сильнее Тебя⁈ — крикнул он молча. — Не может такого быть! Ты же создал мир, а ад не может ничего создать!»

И Творец молчал, и небеса были пусты, и мёртвая жизнь наполняла лес, и тени, как змеи, подползали всё ближе.

— Бес со мной! — крикнул Гектор вслух, тряся решётку. Государь проснулся и всхлипнул. — Пусть я сдохну! Но спаси этого ребёнка! Ты же видел этого ребёнка! Это же Твой ребёнок! Ну, пожалуйста!

Дикий хохот прокатился по лесу. Гектор выпустил резные чугунные лепестки решётки и обернулся. Лес наполнился парными жёлтыми огнями — и они приближались. Всё было бесполезно.

Гектор вздохнул, и измученное прекрасное лицо государыни Амалии встало перед его внутренним взором. Прости меня, моя королева, подумал он и осторожно положил государя на порог часовни. Свернул плащ, чтобы младенцу было помягче. Прости меня, подумал он и обнажил меч. Я — простой солдат. Всё, что я могу сделать для государя — это умереть за него.

Далёкие часы пробили первый раз.

Дорожная тень оторвалась от дорожной пыли — мерзкая тварь из мрака и комков земли, с яростным адским пламенем в мёртвых глазах и разверстой пасти — и прыгнула на Гектора, как рысь. Конь Гектора дико заржал и унёсся в глухую тьму. Гектор встретил тварь мечом — и катышки глины разлетелись в стороны.

Вы уязвимы, подумал Гектор, ощутив злобную радость боя. Вы уязвимы, нежить.

Его меч рассёк пополам чудовищного нетопыря с оскаленным человечьим черепом вместо головы и адским огнём в глазницах — клочья чёрной ткани упали на землю. Гектор рубанул по тощим хребтам адских псов — одного, другого — но тут лавина мрака, ощерясь огненными пастями, хлынула на него, сбив с ног, погребая под собой, терзая в клочья.

Не велика и преграда для адских сил — простой солдат. Но за его спиной, на пороге часовни, вдруг вспыхнуло крохотное солнце, сразу рассеяв тени. И крохотное тельце государя растворилось в этом очищающем свете, исчезнув из мира.

Бриан досадовал, что не приказал вычистить подвал. Сюда уже лет пятнадцать никто не спускался; пыли накопилось на три пальца, разило кошачьей мочой, крысами, гнилью, плесенью… факел в сырой темноте еле коптил.

— Надо бы больше света, ваше высочество, — сказал урод, стоящий на карачках посреди тускло освещённого факелом пространства. — Темно очень.

— А что, разве темнота — не подмога в твоём ремесле? — спросил Бриан, скрывая гадливость усмешкой. «Ваше высочество»! Ишь ты, мразь…

Урод поднял голову. Бриану померещились красные отблески в близко посаженных тёмных глазах. Чёрный и мохнатый нарост, похожий на паука, закрывал половину правой щеки урода; длинная чёлка, которой тот пытался прикрыть поганое клеймо, сейчас была зачёсана назад и привязана шнурком. Безобразие выставили напоказ. Бриана передёргивало всякий раз, как он смотрел на урода.

— Магия начертаний — тонкая работа, ваше высочество, — сказал, между тем, некромант. — Опасно соединить линии не до конца. Вырвется гад-то — а принц для него вкуснее такого ничтожества, как я.

Что-то такое было в голосе урода… глумливый смешок, тень презрения. От этого тона жар стыда и ярости окатывал Бриана волной. Стыдно нуждаться в услугах грязной твари, не просто плебея, а — изгоя, отребья, ниже чего уже и опуститься нельзя. И эта ничтожная тварь ещё смеет презирать и глумиться…