— И дальше что, дружок-голубок? — перебила его Лиза. — Прочитаешь мне мораль? Задушишь меня, как тот долбанный Отелло?
— С кем ты была эти дни? — потребовал Градов.
— Как с кем? С Сержем. Я…
— Дверь вот здесь, — Зиновий ткнул пальцем на выход. — И сделай так, чтобы я твою проститутскую морду больше никогда не видел. Я еду в пансионат. Отдыхать от тебя, твоей лжи и этого дрянного двора, полного тварей типа Сержика и Толика.
— Как скажешь, — спокойно ответила Лиза и размеренным шагом направилась к двери.
Когда она вышла, Зиновий рухнул на постель и не удержал слёз. Горькими и тяжёлыми они были. Вкуса разочарования и разбитого сердца. Цвета потерянной молодости…
Немного позже, Градов сидел в кресле и медленно втирал в виски бальзам «звёздочка». Пары бальзама щипали заплаканные глаза. Но это было приятное пощипывание. Зиновий поймал себя на мысли, что так и не выяснил, откуда Лиза взяла сигариллу. Ведь, насколько ему было известно, недавно табачные изделия окончательно запретили.
Старик поглядел на датчик настроения. Как это ни странно — лишь жёлтый сектор.
Утром за ним прилетит флаер. «Самолётик счастья стариков-работников» — так его называют многие. СССР! Цвета тёмно-синего металлика, с радужной улыбчивой эмблемой «Фармацевтики Бережных Рук» на дверцах. Обычно это грузовой транспорт, забирающий множество счастливчиков за раз, но Зиновий не был уверен, что за ним прилетит именно такой. Всё-таки на пенсию он выходит в незапланированный день.
А может это всё вьетнамский бальзам «звёздочка»? Вместе с головной болью, он снимает и боль душевную? Хотя нет, здесь дело в другом — самые страшные подозрения подтвердились сегодня. Это, своего рода, сброшенный камень с плеч. Неприятный, колючий, измазанный гнилью и ядом камень. Горькая правда лучше чем сладкая ложь? В этом случае да. Хотя вообще — нет…
Лиза… Да пошла она к такой-то матери! Были бы магические ножницы, которыми можно вырезать куски из памяти, Зиновий бы с радостью ими воспользовался. О да, много чего бы он вырезал. В первую очередь — Лизу. Всю Лизу, целиком и полностью, от встречи в московской школе-интернате для умственно-отсталых детей до сегодняшнего разговора.
Вот бы было здорово!
А что дальше?
И вообще смысл?
Наша лента жизни не имеет реверса. Она мотает только вперёд. Память — это не что иное, как возможность оглянуться на отработанную плёнку. Так зачем же менять память, если плёнка всё равно не сработает вновь? Глупо это. Вперёд, только вперёд. Ты есть то, что есть сейчас. Что было в прошлом — то остаётся в прошлом. Впереди Зиновия ждут заслуженные беззаботные дни пенсии на берегу Ялты. Второе рождение, можно сказать. Жаль, конечно, что заслуженный отдых даётся только на старости лет. Но уж лучше так, чем никак.
Тут градов вспомнил, что ещё даже не приступал к сбору вещей. Зубная щётка, туалетная бумага, безопасная бритва хоть и с плавающими, но уже изрядно поржавевшими лезвиями, поношенный костюм, грязные рубахи (Лизы не было, значит стирать некому)…
И только он надумал подняться с кресла, чтобы приняться за сбор походной сумки, как тело отказалось слушаться. На Зиновия обрушилась старческая усталость, подобно тропическому цунами. Веки слиплись и напрочь отказались разлипаться. Сквозь щели сознания принялся просачиваться серый туман сна. Он залил собой всё.
Дирижабль улетает прочь. Он не хочет оставаться на этой земле. Яркое закатное солнце красит его очертания кровавым багрянцем. Морозный день морозной жизни…
Капитан Эльмиран изучает горизонт в покрывшуюся инеем подзорную трубу. Линзы чисты и вид превосходный. Вдалеке маячат желтеющие луга и сбрасывающий листву лес. Экипаж в хорошем расположении духа и капитан чувствует это. Он подзывает боцмана Радригеса и даёт поглядеть в трубу. Боцману не по себе такое внимание начальства. Его дело приземлённое — гонять матросов по палубе, назначать смены и внеурочные дежурства за пьянки и ругань. А заниматься столь возвышенными делами, как прокладывание маршрута или осмотр местности сквозь линзы, облачённые в складные серебряные цилиндры — это уж, увольте. Пусть капитан и его помощник занимаются. Боцману и без этого хлопот хватает. Но отказать капитану Эльмирану в чём-либо — худшего преступления и представить себе нельзя.
— Что ты видишь, Родригес? — спросил капитан, выдыхая при каждом слове пар изо рта.
— Я вижу лес, лорд Эльмиран, — признался боцман и попытался вернуть подзорную трубу законному владельцу.
— Это всё, что ты видишь? — разочарованно спросил капитан, не принимая из рук боцмана трубу. — А ну-ка посмотри ещё раз.
— Я вижу лес, лорд Эльмиран. Он разукрашен кровью и золотом. Перед лесом я вижу луг. И горизонт. Лес тонет в горизонте, как пьяный моряк в гавани. Больше я ничего не вижу.
— Родригес, неужели это всё, что ты там видишь? — ещё разочарованней спросил капитан.
— Ну, вон птица полетела. Орёл или баклан — не разглядеть…
— Да не в птице дело, боцман, разве ты не видишь то, что вижу я? — не успокаивался капитан.
— Простите, лорд Эльмиран, я больше ничего не вижу. И, чтоб чёрт меня под килем пропустил, мне кажется, что вы сейчас надо мной шутите.
— Родригес, я люблю добро пошутить над матросами, не без этого, но сейчас я серьёзен, — отвечал капитан. — Ты видишь правильно, боцман, но лишь земную часть. Пока ты так будешь видеть — никогда тебе не стать капитаном…
— Я и не стремлюсь к этому, мой лорд, — вздохнул Родригес и с облегчением отдал подзорную трубу капитану. — Если не секрет, что я должен был увидеть, но не смог?
— Ты должен был увидеть надежду, боцман Родригес, — гордо заявил капитан Эльмиран и вновь принялся глядеть в подзорку. — Нашу с вами НАДЕЖДУ!
Боцман открыл рот, но так ничего и не сказал, поскольку просто не знал, что можно здесь сказать. Всё-таки он простой, приземлённый боцман, не больше. А капитан — на то он и капитан, чтобы видеть то, что другие не в состоянии.
— Ты свободен, боцман Родригес.
Боцман был рад это услышать.
А дирижабль всё продолжал путь. Последние лучи солнца обещали ночь. Лунную и звёздную. Полную молчаливой неопределённости. Ночь…
Трель дверного звонка выбила Зиновия Сергеевича из плена Гипноса и его сына Морфея. Градов открыл глаза и обнаружил себя в кресле. Настенные часы показывали начало десятого утра.
Звонок не успокаивался. Зиновий кое-как поднялся с кресла и поплёлся в коридор. Открыл двери и пригласил гостя, но тот отказался входить, показывая на наручные часы, мол, время уже. Это был низенький чупакабра в фиолетовом форменном костюме с улыбающейся эмблемой «ФБР». Его плоское лицо не выражало и малейших эмоций, лимонные без белков глаза, не мигая, смотрели то ли на Зиновия, то ли сквозь него, а может, и то, и другое одновременно…
Градов спросил, сколько у него ещё времени в запасе для сборов, но чупакабра лишь покачал головой. Время лететь в пенсионный пансионат. Они уже начинают выбиваться из графика. Зиновию Сергеевичу следовало ровно в девять утра быть собранным, одетым и готовым к путешествию. Градов лишь виновато улыбнулся и выклянчил-таки пять минут на некое подобие подготовки. Конечно же, собирать походный чемодан бессмысленно. Ведь, как известно, если собираешь в дорогу чемодан, то пока его не набьёшь нужными и не совсем нужными вещами до отказа — не успокоишься. А время есть взять только самое дорогое, самое ценное. Градов осмотрел комнату: старый шкаф-купе со скрипучей дверью, зелёное кресло с потёртыми подлокотниками, погребённый под прошлогодними газетами и исписанными тетрадками стол и кремовые тюлевые занавески, потемневшие от времени и мушиного говна…
Прошлое, которое остаётся в прошлом.
Как выясняется, взять с собой в будущее особо-то и нечего…
После некоторых неутешительных раздумий, Градов не стал даже переодеваться. Как был, во вчерашнем чёрном шерстяном пиджаке в широкую бордовую клетку, жёлтой сорочке и льняных брюках синего цвета, уже изрядно помятых, он направился к выходу. По дороге захватил паспорт и немного карманных денег — больше по привычке, чем по нужде. Ведь в пенсионных пансионатах деньги не нужны. О тебе там заботится «Фармацевтика Бережных Рук», исполняет каждый твой каприз, каждую прихоть. Бесплатно, как говорят некоторые поверхностные люди. Но нет, за всё давно заплачено кропотливым, многолетним, монотонным, и от этого невыносимо тяжёлым трудом во благо общества. Кто всё-таки дотерпел, кто дошёл до конца — тому причитается награда. Прекрасная награда беззаботности и счастья!
