Евгений был доволен находчивостью напарника, и все же его охватило безотчетное беспокойство. От былой самоуверенности Коти Мировского не осталось и следа. Он стал будто ниже ростом, потускнел, наигранная улыбка мелькала на его лице, глаза виновато бегали… «Что с ним происходит?» – подумал Евгений. И только хотел спросить, чем он встревожен, как к станции подошел скорый из Бухареста. На перрон сразу хлынуло много военных, преимущественно офицеров стрелковых и артиллерийских частей. Летчиков было мало.

На вокзале стало шумно. Со всех сторон слышались выкрики продавцов булочек, лимонада, конфет, мороженого… Особенно галдели газетчики. Они наперебой выкрикивали названия газет и статей, восхвалявших победное продвижение немецкой армии в глубь Советского Союза.

– «Универсул»! «Курентул»! «Фолькишер беобахтер»!..

– «Чрезвычайный посол Третьего рейха Манфред фон Киллингер вручил вчера вечером от имени фюрера и германского канцлера Адольфа Гитлера высшую награду августейшему монарху Михаю Первому!..»

– «Курентул»! «Тимпул»! Едицие спечиалэ![5] «Универсул»!

– «Госпожа Антонеску в течение целого часа находилась среди раненых солдат и офицеров!», «Экспорт нефти и зерна в Германию»…

– «Универсул»! «Курентул»! «Ултима орэ»!..

– «Тысячи русских пленных за один день!»

– «Грандиозный банкет в королевском дворце по случаю присвоения госпоже Антонеску почетного звания сестры милосердия…»

– «Курентул»! «Ултима орэ-о»!

Евгений купил газету и, отойдя в сторону, бегло перелистал страницы. Его внимание привлекло сообщение с фронтов:

«Доблестные войска фюрера, преодолевая сопротивление остатков разбитой Красной армии, заняли Львов, Тарнополь, Минск, Могилев… Колоссальное число пленных! Громадные трофеи! Вождь государства генерал Ион Антонеску вернулся с фронта и выдал первые пособия матерям и женам павших за победу нашего оружия!..»

Евгений сложил газету. Сердце сжала щемящая боль. Что же это происходит? Чем объяснить такое стремительное продвижение немцев? Ему хотелось сделать что-то такое, что сразу стерло бы самодовольство с противных рож, выглядывавших из окон вагонов. Оттуда доносились звуки аккордеона и нестройное пение:

Евгений подошел к задумчиво стоявшему Мировскому, который одной рукой держал газету, другой тер лоб.

– Слушай, знаешь, что-то мне опять не по себе. Придется все-таки освежиться как следует.

На этот раз Евгений пошел с ним. Может, устал парень или обстановка сказывается? Надо как-то его подбодрить.

Когда они подходили к главному входу в вокзал, навстречу попались жандармы, с которыми Мировский разговаривал на перроне. Вот уже год как обоим не приходилось видеть напыщенных жандармов с широкими белыми аксельбантами, в черных лакированных касках с бронзовыми орлами. Один из них на ходу спросил Мировского:

– Ну как, нашли префектуру? Или еще не ездили?

Мировский пригладил ладонями шевелюру и несколько растерянно ответил:

– Да нет… Благодарю вас… Мне еще надо в епископию съездить…

Жандарм понимающе кивнул и зашагал рядом со своим напарником. Евгений был очень удивлен: «В какую префектуру должен поехать Мировский?»

Угадывая его мысли, Мировский поспешил объяснить:

– Забыл тебе сказать… Понимаешь, я нарочно у них тогда спросил, где находится префектура. Сделал вид, будто у меня и туда дело есть… Пусть считают меня «своим»…

Евгений ничего не ответил, эта история ему очень не нравилась. «Ни к чему это!» – подумал он. Овладевшее им беспокойство теперь стало еще сильнее. «Хотя бы скорее подошла автомотриса!» – подумал Евгений и решил, что от Мировского больше не следует отходить.

Они вошли в туалет. Запах хлорки ударил в нос. У раковины какой-то плутониер[6] старательно причесывался. Когда он отошел, Мировский принялся смачивать голову и укладывать свои густые волосы. Евгений наблюдал за ним: движения его были нервными, неуклюжими. Евгений молча помыл руки и вытер их носовым платком. Тут Мировский подошел к нему вплотную и, не глядя в глаза, тихо сказал:

– Слушай, знаешь что… Я… туда больше не вернусь…

– О чем ты? Куда не вернешься?

– Туда, откуда нас послали, понял? – злобно огрызнулся Мировский. Он сразу переменился в лице, выпрямился, жесты его стали четки, определенны, словно до сих пор, сутулясь и жалуясь на головную боль, он только играл какую-то надоевшую ему роль.

Евгений обомлел. «Вот оно что! Мне не доверяют… – подумал он. – Мировскому поручили проверить меня здесь. Как же, за него Смилянный ручался головой! Все ясно…»

Он вспомнил, что застал Мировского и Смилянного в кабинете Гундорова; вспомнил, как Студенцов отослал его из помещения штаба полка, а Мировского, наоборот, вызвал к себе… Горькая обида закипела в груди.

– Послушай меня, останься и ты, – снова начал Мировский, но уже более твердым тоном. Теперь он совсем не походил на парикмахера Котю, всегда услужливого и любезного. – Ты ведь здесь был уже почти летчиком!

А у них кем стал? На побегушках! Я всю жизнь мечтал иметь свою парикмахерскую, своих мастеров, а что получилось? Холуем в артели вкалывал! Даже чаевые за свой труд не разрешали брать…

Алексеев неестественно рассмеялся, машинально продолжая вытирать платком уже давно сухие руки.

– Брось, Котя, валять дурака! – тихо, но внушительно проговорил он. – Тебе поручили меня проверить?.. Выслуживаешься? Думаешь, я не видел, как ты лебезил перед Смилянным и как он носился с тобою?

Пришла очередь удивляться Мировскому:

– Да нет! Что ты? Я только делал вид, будто вполне лоялен, а на деле выполнял поручения наших… Понимаешь? Наших, отсюда… Ты не беспокойся, меня давно здесь ждут… Вернее, не здесь, а в Яссах… Не веришь?

Евгений выжидающе молчал и, бросая на Мировского недоверчивые взгляды, мучительно искал ответ на вопрос: «Меня проверяет или просто предатель?»

– Что, не веришь? – повторил Мировский. – Тогда идем, я кое-что тебе покажу…

С этими словами он потянул Евгения в кабину.

Тот машинально последовал за ним. Войдя в кабину, притянул за собой дверь и запер на задвижку.

Мировский почему-то стал отстегивать подтяжки, а Евгений с ужасом думал: «Неужели предатель? Это же удар в спину!» Он стоял как пришибленный. Но вот наконец Мировский обнажил бедро. Сразу все стало ясно: Евгений увидел эмалевый жетон на узенькой бело-розовой тесемке. Это был тот самый жетон, который агенты румынской тайной полиции – сигуранцы носят обычно под лацканом пиджака и который удостоверяет их принадлежность к королевской охранке. Он хорошо знал эти жетоны. Его кинуло в жар, на мгновение он ощутил невероятную слабость во всем теле. Перед глазами в течение нескольких секунд промелькнула вся его жизнь – вот он курсант авиашколы, потом комсомолец, тюрьма… потом дом, мать, друзья и, наконец, задание, которое хотел выполнить во что бы то ни стало. И вот всему конец! Мировский – тайный агент сигуранцы! Лестью, угодничеством, краснобайством опутал стольких людей… Что же делать? Бежать? Но как это сделать, когда сидишь, как в капкане, и кругом враги…

Показав жетон, Мировский положил его в карман и стал приводить себя в порядок, продолжая убеждать Евгения:

– Опасаться тебе нечего. Ты многое знаешь, расскажешь все и, будь уверен, снова сможешь стать летчиком! Несомненно, всё простят. К тому же и я пришел не с пустыми руками, с моим словом посчитаются, а я поддержу тебя, будь уверен…

Евгений слушал медоточивую речь предателя, а мыслями был там, в Болграде, на Родине. «Самое страшное, – думал он, – что дома никто не узнает правду, сочтут изменником. А каково матери? Сын – изменник… Неужели поверят? А если не поверят, скажут “струсил”. И Студенцов скажет – струсил! Но разве я трушу? И неужели дам этой гадине взять себя голыми руками?»