Пикап затормозил у самого переезда. В жиденьком кустарнике Евгений заметил ту самую машину с двумя запасными колесами сзади, в которую пересела женщина с мальчиком. Машина уткнулась в кустарник, боковые дверцы были распахнуты. Она напоминала подбитую птицу с распростертыми крыльями. Евгений подбежал к машине. Возле нее лежал убитый подполковник. Шофер сидел за рулем, безжизненно свесив окровавленную голову. От ветрового стекла остались одни осколки в углах. Но где же женщина с мальчиком? Озираясь вокруг, он заметил поодаль, в кустарнике, белое пятно. То, что увидел Евгений, приблизившись, заставило его содрогнуться. На земле, раскинув руки, лежала та самая женщина. Ее лицо было залито кровью. Возле нее, ухватившись ручонками за ее шею, сидел мальчик и, всхлипывая, твердил: «Мамочка, мамочка…» Подбежавший шофер пытался взять его на руки, но малыш кричал, отбивался и еще крепче прижимался к матери.

«Что же это такое?» – подумал Евгений и зажмурился. Из состояния полной растерянности его вывел окрик. Надо было ехать. Он взял на руки обессилевшего от крика малыша и направился к машине.

До границы они не доехали. Оттуда в переполненных машинах и на подводах везли раненых. Пришлось пикап тоже отдать. Сотрудник горотдела поехал к границе на подножке попутной машины с боеприпасами, а Евгений с малышом вернулся обратно в город. Там он передал мальчика родительскому комитету, только что образованному при Доме Красной армии. Детей, оставшихся без родителей, было уже немало.

За эти несколько часов болградцы переменились неузнаваемо. Все как-то посуровели, повзрослели. Радио передавало правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. У госпиталя, разместившегося в школе, толпились молочницы. Они бесплатно раздавали молоко раненым.

Значит, не провокация, а настоящая война! Но неужели же везде так? По всей границе? Мысли Евгения путались…

Вечером Евгений пришел в горотдел. Кое-кого из сотрудников уже не было в живых, несколько человек ранило, их отправили санитарным поездом в Одессу. Ранен был и начальник отдела Михаил Игнатьевич Студенцов, но работу не оставил. А ее прибавилось. Из разных мест поступали сведения о появлении парашютистов-диверсантов. Вести об этом быстро распространялись среди населения. Лазутчиков искали повсюду, хотя, как оказалось, их сбросили не так уж много. Но слухи! Они ползли и ползли: говорили, что диверсанты убивают крестьян, едущих в город на рынок; клялись, что видели в нескошенных хлебах несколько человек в необычной одежде; утверждали, что приземлилась группа головорезов во главе с бывшим жандармским офицером – сынком местного помещика и что они в какой-то деревне уже перерезали весь сельсовет; одни говорили, что наши войска отступают, другие, напротив, уверяли, что Красная армия перешла в контрнаступление и теперь гонит врага на его территории…

С началом военных действий личный состав городского отдела полностью влился в действующую армию. Его сотрудники остались в частях, а Студенцова направили в распоряжение штаба корпуса. Туда же был откомандирован и Евгений Алексеев. Студенцов взял его в отдел, который ему было приказано возглавить. Вчерашние чекисты стали военными.

Как-то вечером Алексеев забежал домой. Мать поставила на стол молоко и пирог – пусть сынок поужинает. Но не успел Евгений сделать и двух глотков, как за ним зашел Смилянный. Он носил уже другую форму. Вместо синих петлиц на его гимнастерке алели малиновые и вместо двух «звездочек» выстроились в ряд четыре «треугольника». Оказалось, что начальника пожарной охраны за плохую подготовку команды уже сняли с должности и направили в распоряжение военкомата. По званию Смилянный был старшиной, и надо же было случиться, чтобы он попал в тот же отдел, куда был зачислен и Евгений. В отделе Смилянного назначили завхозом. Правда, вид у него был уже не такой заносчивый, однако он не преминул уязвить своего соседа:

– Для вас, молодой человек, война будто и не начиналась! Прохлаждаетесь… Молочко попиваете… Идите скорее, вас начальник требует!

Студенцов начал разговор издалека. Военное командование интересовалось положением в тылу вражеских войск, наличием резервов немецкой армии и их передвижением по румынской территории.

– Установить все эти данные можно, только взяв «языка», – сказал Студенцов. – Но сделать это не так просто. Противник осторожен. Время от времени он пытается форсировать Прут, но при этом не проявляет особой настойчивости. По мнению начальника штаба полковника Крылова, это ложный маневр. По-видимому, главный удар враг попытается нанести на севере Бессарабии, чтобы таким образом отрезать наши войска, расположенные южнее…

Студенцов замолчал. Достав из коробки папиросу, постучал мундштуком о крышку и, поглядывая на карту, висевшую на стене, добавил:

– Нам приказано уточнить наличие резервов по ту сторону Дуная и Прута… И выполнить задание в данный момент, Женя, можно, только переправив на ту сторону разведчиков…

У Евгения учащенно забилось сердце. Он уже представил себя разведчиком.

– Речь, однако, идет не об обычной разведке… – словно угадывая его мысли, продолжал Студенцов. – Нужны надежные парни, которые бы знали местность, язык, обычаи и могли бы проникнуть далеко в глубь страны. Кого ты можешь рекомендовать из местных ребят?

Алексеев сказал, что это задание может выполнить он сам.

– Знаю, Женя, – ответил Студенцов. – Но тебе, возможно, придется поручить другое дело. Ты знаешь кое-каких людей там, может случиться, что надо будет установить с ними связь. Ведь настоящие патриоты-румыны на нашей стороне… Так как же?

– Что ж, ребят найду, Михаил Игнатьевич. Есть хорошие, смелые…

В тот же день Евгений отправился к Каракулакову, своему хорошему приятелю, с которым несколько лет тому назад учился в местном лицее «Его Величества короля Карла Второго». Теперь Каракулаков работал в горкомхозе счетоводом. Парень он был уравновешенный, много читал, а в свободное время увлекался футболом. Фашистов Каракулаков ненавидел, это Алексеев знал. Еще год назад, когда советские войска только подходили к городу, они вдвоем подняли красное знамя на пожарной каланче. По ним стреляли, пулеметная очередь скосила флагшток, и полотнище упало. Парни уцелели чудом. Но как только последние жандармы покинули город, они раздобыли новое полотнище и снова водрузили флаг. Позднее Валентина Каракулакова и Евгения Алексеева одними из первых приняли в комсомол.

Вот почему Алексеев без раздумий направился к Каракулакову. Узнав, в чем дело, Валентин сразу согласился. Вместе они зашли к Иону Патрашку – тоже комсомольцу, но моложе года на два. Этот приземистый парень с пушистыми, черными как смоль бровями, по-девичьи стеснительный, тоже дал согласие.

В тот же день Евгений Алексеев подыскал еще нескольких ребят. Все они с нетерпением ждали, когда военкомат призовет их в армию, и теперь охотно согласились пойти на выполнение задания.

Поздно ночью в штабе корпуса Студенцов беседовал с будущими разведчиками. Самым энергичным оказался Будашицкий – один из лучших игроков команды «Ялпуг». Это был высокий широкоплечий блондин с крупным мясистым носом. Работал он судебным исполнителем.

– Румынский язык мы все знаем. Он для нас как родной. Немецкий тоже… – встряхивая пышной золотистой шевелюрой, говорил Будашицкий. – У меня и гимназическая форма сохранилась. Есть даже старое удостоверение бухарестского лицея «Лазэр»… Тоже может пригодиться! А уж местность как свой карман знаю…

– Не беспокойтесь, товарищ капитан… Задание мы выполним! – поддержал Цолев, слывший одним из лучших гимнастов в городе.

Студенцов подчеркнул, что знание языка, обычаев и местности – это, конечно, важный фактор, но нужна еще и трезвая голова, смелость и, разумеется, преданность делу.

Будашицкий кивнул головой, дескать, этого им не занимать.

Было организовано несколько пар. Обстановка к тому времени уже достаточно накалилась: на северо-западе немецко-фашистские войска рвались вперед. Каждый день радио приносило тревожные вести: немцы уже шагали по Прибалтике, Украине, Белоруссии.