— Изабель!

— Да.

— Выключишь ли ты наконец этот дурацкий ящик?

Она беспрекословно подчинилась, а затем вновь уселась на кушетку, уронив ладонь на голову пса, который неотрывно следил за каждым ее движением.

— Да, я хочу задать тебе вопрос. Ты и впрямь такая распустеха?

— Почему?

— Очень просто. Ты приехала. Бросила чемодан в угол. И чего ты ждешь?

— Как скажешь. Можем, например, поужинать.

— Ладно. Неужели ты не хочешь подняться в свою комнату, чтобы разобрать, например, свой чемодан? Или помыть руки… или задницу?

Она тут же вскочила на ноги, покраснев до ушей. Пес отпрыгнул в сторону и вопросительно заглянул ей в лицо.

— Почему вдруг такая забота проявляется с твоей стороны к моей заднице? Что-то не помню, чтобы ты раньше уделял ей внимание.

— Я был не прав. Мы еще поговорим на эту тему. Вот вопрос, который стоит у нас на повестке дня.

Она схватила чемодан и почти вприпрыжку пустилась с ним вверх по лестнице. Она сопела так, будто вот-вот разревется.

Он улыбнулся, глядя ей вслед. «Хорошенькое начало, — подумал он. — Она ведет себя, словно принцесса, которую поселили в коровник». В глубине души он сознавал, что проявлял к дочери непонятную даже ему самому агрессивность. Ему вдруг стало стыдно за свое поведение. Хм! Это пройдет! Он плеснул в стакан чуть-чуть виски. Каждый должен знать свою меру. Когда превышаешь дозу, становишься злым и придирчивым. На секунду он задумался, разглядывая на свет стакан: у него была еще одна проблема, которая до сей поры не сильно волновала его. И все же она была из тех, от которых не так-то просто было отмахнуться. Если на протяжении нескольких лет не тренировать свой организм, то не только горы не свернешь, но и соломинки не поднимешь. Прав был он или нет? Но стоило только Полю задуматься над этим вопросом, как зазвонил телефон, стоявший у него под рукой. Кто же мог еще звонить, кроме Сони? И действительно, он услышал неприятный ему голос на другом конце провода. И как только удалось ей сохранить такой отвратительный акцент, после того как она прожила сорок лет во Франции? И хотя она не пропускает ни одного концерта классической музыки, похоже, медведь ей на ухо наступил.

— Ну да, мы добрались. Дорога заняла не больше трех часов. Изабель чувствует себя превосходно. Хочешь поговорить с ней? Она в своей комнате. Сейчас позову. Отлично, целую тебя, до скорого!

Подойдя к лестнице, он крикнул:

— Изабель! Мать звонит.

Он подошел к камину, но не опустился в кресло, а лишь махнул рукой в сторону телефонного аппарата, оставленного на сиденье. Ему вдруг стало жарко у огня, и он отошел к окну, наблюдая, как в его кресле поудобнее устраивается Изабель, придерживая полу халата одной рукой и прижимая трубку другой. Какая же у них мерзкая привычка говорить между собой по-румынски! Из своего угла он крикнул:

— Изабель! Пожалуйста, говори по-французски. Сколько раз должен повторять тебе!

Девушка разговаривала с матерью каким-то фальшивым голосом, словно старалась показать, что еще не вышла из того возраста, когда девочкам заплетают косички.

— Папа хорошо со мной обращается. Нет, я нисколько не испугалась. Мы кое-что купили в Апе. Погода хорошая, хотя и прохладно. Да, я надену теплый свитер. Нет, не волнуйся.

«Подумать только, — подумал Поль, прислушиваясь к их болтовне, — оказывается, мы все еще одна семья. И это после трех далеких месяцев совместной жизни, моего семилетнего пребывания в бегах, развода и десяти лет вымученной дружбы. Стараниями Сони у нас сохранилась какая-то видимость семейного очага. Что же ей еще оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре? С Соней у него с самого начала не ладились отношения, и он очень скоро понял, что она совсем не та женщина, которая нужна ему. И вот теперь наша дочь живет со мной под одной крышей». Впервые с того момента, когда Соня позвонила ему и обратилась за помощью, он осознал всю нелепость ее поступка, поставившего его в столь щекотливое положение. Еще немного, и на него накинут хомут. Ну уж нет! Дудки! Полю вспомнился тот зимний парижский вечер, когда пронизывающий ветер пробирал его до костей, пока он поджидал Изабель у входа в лицей, чтобы поговорить с тринадцатилетней дочерью. Что же в действительности он хотел тогда сказать ей? Напомнить о своем существовании? Признаться, что их разлучил случай? Наказать, чтобы она не прислушивалась к словам матери? Открыть ребенку глаза на то, что мать, в силу родительского эгоизма, а также по глупости портила ее своим воспитанием? Увидев удивление и досаду на хорошеньком личике этой маленькой задаваки в пальтишке с меховым воротничком, он так и не смог раскрыть перед ней свою душу, ибо понял, что ему нечего сказать ей. И, вынув из кармана денежную купюру, он только и смог выдавить из себя: «Вот возьми, купишь себе что-нибудь», — и пошел своей дорогой, убежденный в том, что отцовские радости доступны кому-то другому, но только не ему. По-видимому, Поль был из породы любовников, а не отцов.

— Ну вот, — произнес он, — что-то ты слишком долго говорила.

Дочь посмотрела на него с вызовом:

— Что тут такого, если мама волнуется? Или ты против?

Поль усмехнулся: как же мало времени требуется для того, чтобы настроить одного человека против другого. И все же ему не хотелось портить с дочерью отношения, и он переменил тему разговора.

— Как ты думаешь, может, нам поужинать?

— Как хочешь.

Она вытянула из кармана пояс от халата и повязала вокруг талии, а затем, нагнувшись, поправила указательным пальцем пятку на домашних тапочках.

— Ты не накроешь стол?

Она отправилась на кухню. Заметив, что дочь подобрала волосы, он подумал, что такая прическа ей больше идет к лицу, ибо распущенные волосы наводили его на мысль о сомнительном поведении. Пока она расставляла на столе тарелки с холодной закуской, приготовленной Элизой, он взялся откупорить бутылки с красным и белым вином, а также с минеральной водой: ведь его дочь пила чистую воду.

Она нанизывала кружочки резаного помидора на вилку и отправляла в рот, не пользуясь ножом. И где ее только этому научили? Ах, да! В «Школе хороших манер». Какими же аферистками были эти женщины, вульгарные до кончиков ярко накрашенных ногтей, открывшие подобное учебное заведение поблизости от Елисейских Полей? Им удалось вовлечь в свою аферу даже настоящую герцогиню. Зная, что язвительные замечания отнюдь не способствуют поддержанию разговора за столом и могут даже вызвать ссору, Поль решил промолчать на этот раз. Изабель, в свою очередь, сосредоточила внимание на Джаспере, расположившемся на полу у ее ног.

— Сколько Джасперу лет?

— Шесть.

— А собаки долго живут?

— Лет двенадцать, максимум четырнадцать.

Вопросы, касавшиеся возраста и продолжительности собачьей жизни, показались Полю отнюдь не случайными. Рано или поздно их задают всегда. Налив белого вина в большой бокал, он выпил его залпом.

— А ты не хочешь спросить, сколько лет мне?

— Да, конечно.

— Сорок пять.

— Ты выглядишь гораздо моложе.

— Спасибо.

Ему на память пришли слова зубного врача из Апа, услышанные на прошлой неделе, когда, постукивая по длинному и шаткому мосту, проложенному через весь рот, эскулап произнес: «Придется залатать его. Он еще немного продержится, а там поставим протез». Протез! Какое мерзкое слово! Он вспомнил отца, скончавшегося десять лет назад. Когда старик лежал на смертном одре, ему забыли вставить зубной протез. Из-за ввалившегося сморщенного рта собравшиеся на похороны друзья не сразу узнали его. Они почувствовали себя так, словно опускали в могилу человека, которого никогда и в глаза не видели. Еще при жизни отец делал шаг к могиле всякий раз, когда снимал протез и опускал в стакан с водой.

Вконец расстроившись, Поль потер пальцем веки, но видеть лучше не стал. Лицо сидевшей в полутораметрах от него Изабель расплывалось перед ним. И лишь находившиеся на уровне ее головы предметы имели ясные очертания. Привычным жестом, повторявшимся сотню раз за день, он потянулся к карману рубашки, где лежали очки, без которых он теперь не мог читать. Протез — это еще не самое страшное. Всего каких-то десяток лет назад, в Марселе, наблюдая с высоты маяка, как в открытое море уходит пароход, он мог легко прочитать его название. И когда, нагнувшись, сорвал одуванчик и подул на него, то сосчитал все былинки, разлетевшиеся сантиметров на тридцать вокруг. Таким было его прощание с уплывавшей на пароходе женщиной, с которой он расстался всего какой-то час назад на набережной.