Однако танкиста Виктора Ивановича Шальнева хоронили в гробу. И не в Москве, а на старинном красивом деревенском кладбище, где уже три года лежала его мать – Нина Семеновна Шальнева, а его отец и дед Олега, Иван Андреевич Шальнев, давно определил место и для себя. Он же и настоял на том, чтобы похоронить Виктора по старинному русскому обычаю. Ни мать Олега, ни сам Олег, ни тем более близняшки Иришка и Маришка не возражали.

– Хорошо, что Витька здесь лежит, – сказал дед Иван на поминках, сжимая в кулаке стакан с самогонкой. – Под православным крестом. Я хоть буду навещать могилу, договорю с сыном то, что при жизни договорить не успел. Нину проведать загляну, а тут и Витька. Удобно. Опять же место рядом есть, когда и мой черед настанет. Эх, не думал, что мы с ним очередью поменяемся, но что уж теперь. Видать, так на роду было написано. Давайте помянем сына моего. Танкиста и бригадира Виктора Ивановича Шальнева. Он жил и умер как настоящий мужчина, и мне, старику, не в чем его упрекнуть. Могу только гордиться. Спи, Витька, спокойно, мы тебя помним и любим. – Голос деда Ивана задрожал, в глазах заблестели слезы, но он сдержался, махом опрокинул в рот стакан и сел на место.

Когда все выпили уже не по первому разу и за поминальным столом, как это принято на Руси испокон веков, заговорили громче и веселее, Олег вышел в палисадник.

Он прищурился на яркое, уже клонящееся на закат солнце, вдохнул напитанный запахом майских трав и цветов воздух. Было тихо. Только где-то вдалеке лениво лаяла собака, да шумел ветерок в молодой, еще не набравшей полную силу, листве.

Олег любил бывать у деда в деревне. Собственно, это было одно из немногих мест во всем мире, не считая Москвы, где он вообще бывал. Год назад отец, хорошо заработавший в боях за чемпионство Москвы, вывез всю семью к Черному морю почти на месяц. В Крым.

Олег, как и его сестры-близняшки, впервые тогда попал на море. Ему понравилось. Но морем и югом он не заболел и по-прежнему считал, что Москва – лучший город на Земле, а деревня деда Ивана расположена на этой Земле в самом чистом и красивом месте.

Отец с матерью, слыша подобные рассуждения сына, только улыбались и говорили, что ему пока просто не с чем особо сравнивать. Вот вырастет и, дай бог, поездит по миру, тогда, возможно, изменит свое мнение. И только дед Иван, в свое время проехавший половину мира и видевший его не только через танковые приборы наблюдения, соглашался с внуком. «Правильно мыслишь, Олежек, – говорил он, хлопая его по плечу. – «Хоть та земля теплей, а Родина милей. Милей! Запомни, журавленок, это слово». Слышали такую старинную песню?»

Олег слышал. Дед, бывало, подвыпив, брал баян и пел ее с большой душой. Называлась песня «Журавленок» и, как рассказывал дед, была написана чуть ли не за сто лет до его рождения, в позапрошлом, двадцатом, веке.

За спиной чуть скрипнула дверь, пахнуло табачным дымом. Олег обернулся. Дед Иван неторопливо спускался с крыльца, попыхивая трубкой. Сколько Олег себя помнил, дед всегда курил трубку, набивая ее специальным трубочным табаком. Однажды, когда Олегу было лет пять или шесть, он спросил деда, почему некоторые взрослые курят и хорошо ли это? Папа, мол, говорит, что курить – это плохо и очень вредно. Тогда дед Иван усмехнулся и предложил внуку самому попробовать.

– А разве можно? – недоверчиво посмотрел на деда внук.

– Конечно, – сказал дед Иван и протянул ему дымящуюся трубку.

Олег на всю жизнь запомнил тот судорожный ужас, который охватил весь его детский организм, когда в легкие попал густой табачный дым. Откашлявшись и вытерев слезы, он понял, что никогда в жизни не будет курить, и до сих пор пребывал в этой уверенности.

– Не люблю в доме дымить, – сообщил дед, останавливаясь рядом. – Бабка твоя, покойница, отучила, царствие ей небесное, и правильно сделала.

– Иногда ты куришь на кухне, – сказал Олег.

– Так то иногда.

Помолчали.

– Как ты? – осведомился дед. – Не раскисай, главное. Раскиснуть для мужика – последнее дело.

– Я не раскисаю, – сказал Олег. – А ты как, деда?

– Скриплю пока. Суставы побаливают, спина, старые раны, бывает, ноют, к дождю особенно. Но терпимо. Главное, на сердце не жалуюсь. Тьфу-тьфу. Слышал, у тебя дуэль завтра? – спросил он без всякого перехода.

– Опа. Мама, что ли, рассказала?

– Какая тебе разница? Так дуэль или нет?

– Дуэль.

– Сам напросился или…

– Неважно, деда. Так вышло. Как говорил Портос, я дерусь, потому что дерусь.

– Ясно. Нормальный аргумент, кстати. С кем?

– Есть такой мастер-капрал Годла. Клан «Московские варвары».

– Знаю. Ниже среднего. А Годла этот… Что у него?

– «Хантер М2». Пушка «Смоки». Третьей модификации.

– Ну, против третьего «Дика» твоего батьки да еще и с краской «Продиджи» и пушкой «Шафт М3» ему не сплясать, – пыхнул трубкой дед Иван. – Хотя погоди. Танк-то восстановили?

– Восстановили, – соврал Олег. Не хотелось ему признаваться деду, что после смерти отца банк отказал в продлении кредита, а накоплений в семье не было – Шальневы, как говорили танкисты, жили «с гусениц», что бригадир Шальной зарабатывал на боях, то и тратил. На обслуживание танков и семью. – Но я на нем не выйду.

«Даже если бы восстановили «Диктатора», не вышел бы», – подумал Олег.

– Почему? – удивился дед Иван.

– Сам подумай, деда. Годла хоть та еще падла, но за его плечами не один бой, и свой «Хантер» со «Смоки» он сам заработал. И тут я такой весь из себя герой выхожу против него на третьем «Дике» отца. Да еще и с «Шафтом». В первом же своем бою, между прочим. Как это будет выглядеть?

– Да плевать. Правилами не запрещено.

– Не запрещено. Но не плевать.

– Лишь в том случае, если… Погоди, – догадался дед, – ты собираешься по стопам батьки пойти, что ли? Танкистом «КТО» стать?

– Не собираюсь. Считай, с завтрашнего дня стану.

– Твердо решил?

– Тверже некуда.

– Понятно. – Дед помолчал. – Тогда, конечно, не стоит. Но справишься ты с ним на таком же «Хантере» и с «Твинсом» вторым? Боевого опыта у него больше.

– У меня его вообще нет, но я справлюсь. Должен.

– Не против, если я завтра приеду посмотреть?

– Ты что, наоборот! Маму-то я точно не хочу там видеть, а вот тебя – с радостью. Эх, если б еще и папка… – Олег почувствовал, как горячий ком подкатился от сердца к горлу, и замолчал, изо всех сил пытаясь не выпустить наружу слезы. Вот же черт, все это время держался, а тут…

– Поплачь, внук. – Дед обнял Олега и прижал к себе. От его старой мягкой темно-синей рубашки уютно пахло домом и табачным дымом. – Поплачь. Не верь тем, кто говорит, что мужчины не плачут. Иногда только плач и делает нас мужчинами.

Олег всхлипнул и заплакал. Безудержно, навзрыд, уже ничего и никого не стыдясь.

Дед Иван стоял и смотрел в голубое майское небо с белыми облаками. Одной рукой он осторожно гладил внука по голове, в другой медленно остывала погасшая трубка.

К вечеру пятнадцатого мая стало ясно, что дуэль между новоявленным танкистом Олегом Шальневым по кличке Шалый и мастер-капралом Годлой, он же Григорий Годлевич, вызвала среди тех жителей Сретенки и прилегающих районов, кто был не чужд «КТО», довольно большой интерес. Олег как раз возился со своим «Хантером», еще раз проверяя все системы, когда в бокс почти вбежал Мишка Рябов, приблизился к танку и в нерешительности остановился.

Олег увидел его на обзорном экране, открыл люк и высунулся наружу.

– Вот ты где! – обрадовался Ряба. – А то уж я хотел по броне стучать.

– Лбом? – усмехнулся Олег.

– Шутим, – сказал Мишка, – это хорошо. Слушай, я только что разговаривал с Вовчиком Конторой, букмекером, знаешь его?

– Кто ж не знает Вовчика Контору. И чего?

– Говорит, ставки на тебя один к четырем. Но люди ставят охотно. Не ожидал, говорит, такого ажиотажа вокруг обычной дуэли. Сказал, если даже ты проиграешь, а в этом почти никто не сомневается, то все равно заработаешь.