Ввиду такого осторожного до мнительности поведения хана, сообщенный русскому правительству Неплюевым51 слух о том, что хан будто бы вооружал Порту против России, очевидно, был неверен. Неверно и то, что Неплюев писал о тогдашнем отношении Порты к крымскому хану – что будто, если бы только хан позволил себе хоть малую дерзость против России, то он был бы «не только сменен, но и смертью казнен». Или муфти и сановники, говорившие это Неплюеву, бессовестно ему лгали, пользуясь незнанием со стороны нашего дипломата правовых отношений крымского хана и Порты, или же Неплюев сам приукрасил услышанное от турецких сановников собственными догадками, не предполагая в них ничего страшного и невозможного.
Из донесений Неплюева, как они передаются в истории Соловьева52, не видно также, чтобы ему было хоть что-нибудь известно о положении внутренних дел в Крыму. Если у Менглы-Герай-хана II при отсылке войск в Персию был расчет удалить таким образом беспокойных людей из страны, то Каплан-Герай-хан не имел нужды в такой диверсии. Поэтому если подкупленные Неплюевым турецкие чиновники и дали ему знать, что к хану отправлены указы не подавать ни малейшего повода к ссоре с Россией, дружба которой была очень нужна Порте, то, с другой стороны, по свидетельству турецких историков, Порта, напротив того, прямо давала хану формальные предписания отправлять своих воинов на подмогу османской армии против персов.
Хан сначала послал свое войско под начальством царевичей, а сам отправился к Бендерам и Хотину для содействия возведению в польские короли Станислава Лещинского53. Царевичи встретили сопротивление со стороны русских отрядов при прохождении путей, лежавших на русских территориях, но преодолели это сопротивление при помощи чеченского бека Ай-Тимура. Затем в 1147 году (1734 – 1735) хан, несмотря на старость лет, решился отправиться самолично в поход во главе 80-тысячного войска, вверив охрану Крыма калге Аадиль-Гераю и Кемаль-аге. По пути он раздавал мелким черкесским владетелям от имени султана награды – знамена, барабаны, шубы и деньги. Когда до сведения хана дошло, что Кёпрюлю-заде Абду-л-Ла-паша потерпел поражение в битве с Тагмасп-Кулы-ханом54, то хан не воротился назад, а по своей чингизидской храбрости, говорит крымский историк, через Дербент поспешил вперед. Но как раз в эту пору, в конце 1735 года, русские предприняли нашествие на Крым, рассчитывая на то, что его некому теперь защищать, так как и хан, и большая часть народа, способного носить оружие, были в отлучке. Правда, по другим данным, зимняя пора и недостаток провианта затруднили движение ханского отряда, так что хан, дойдя до Кабарды, там и остановился, а весною уже повернул домой в Крым. Персидская война в это время пришла к концу, а русские обнаруживали все большую и большую против турок или, вернее, против татар враждебность, так что султан послал хану приказ немедленно явиться в Порту для обсуждения усложнившихся обстоятельств. Стало быть, и в этом случае Каплан-Герай был прав, когда на совете Порты предусматривал возможность вмешательства России в войну Порты с Персией. Но насколько он был сообразительный политик, настолько оказался несостоятельным как военачальник: ему пришлось быть свидетелем небывалого в истории Крыма явления – погрома и опустошения, произведенного русскими в самых центральных местностях ханства, вторгшимися туда под начальством Миниха55. Составитель «Краткой истории», не входя ни в какую оценку случившегося факта, передает некоторые подробности, которые рассказаны у него довольно правдиво и согласно с нашими русскими источниками. Сейид-Мухаммед-Риза же приписывает все несчастье развившейся среди крымских вельмож гордости и соперничеству, а в войске – слабости и малодушию, вследствие чего не стало, говорит он, у них порядка и сообразительности. В доказательство этого он приводит целиком записку одного из крымских шейхов и важных лиц, близко знавшего все обстоятельства.
Как и следовало ожидать от благочестивого автора этой записки, общую причину бедствия своего отечества он полагает в том, что крымцы забыли Бога, изменили Его заповедям, прилепившись к благам сего тленного мира, за что и понесли должное возмездие. «Чему же, – восклицает он, – как не попущению Божию, приписать то, что сегодня великие султаны и почтенные везири предпримут что-нибудь умное и резонное, а завтра сделают опять как раз наоборот; что ни один человек не желал быть побежденным и пораженным, а между тем все обстоятельства делали неминуемым поражение?!» Такова была причина внутренняя, сокровенная – себэби маанависи – события. Причин же видимых, внешних – себэби сурийиси, – говорит он, и не счесть и приводит только некоторые, расположив их в семи пунктах. Вот эти пункты. 1) Во время возвращения из Дербента крымцы слишком много времени провели в степи и не позаботились о приведении в надлежащий вид рва; а когда хватились, то было уже поздно: неприятель подошел. 2) Они отвергли помощь капудан-паши, шедшего было на помощь к Гёзлеве, а потом стали просить, да уж он не согласился. 3) При встрече в Ялынгыз-Агаче с неприятелем часть из них в страхе разбежалась, остальную можно было бы разбить и лишить смелости идти в Крым, да хан не дал пушек, когда их у него просили. 4) При встрече с неприятелем в Канлычаке войска, прекрасно выстроившись в боевой порядок, страстно желали сразиться, да их не пускали; а когда несколько бестолковых татар пустились, то гяуры выставили белые знамена; случилось, что около ханского экипажа упала бомба, – хан повернул назад, и все войско тоже невольно дало тыл. 5) Говорили, что канлыкчакские колодцы закопают и неприятель останется без воды, а скот его без корма; а он выкопал чистые колодцы, вошел в крепость, сделал там хлебопекарные печи; держал в своей власти окрестных татар и воспрепятствовал буджакскому войску оказать помощь. 6) Войско исламское не стеснило лагеря русских. Гяуры, пройдясь около крепости, беспрепятственно разузнали о состоянии рва, а потом, высмотрев пустое во рву место, вошли внутрь его. Мусульманские войска говорили только: «Постоим там, куда не хватают пушки; постережем крепость», – и на это не было дано согласия. В тот день остановились в местечке Четэрлике: а бывшие в крепости гарнизонные сдались на капитуляцию, и крепости у нас не стало. 7) Говорили: «Закопаем колодцы, а сами, не слезая с коней, будем стоять близ стана неприятеля. Бог даст, трех дней не пройдет, как неприятель от жажды ослабнет и не найдет спасения». А между тем колодцы не были закрыты; а сами каждую ночь находились в четырех-пяти часах расстояния от русского лагеря. Ежедневно поутру один раз подойдут к лагерю, погарцуют, но при первом же пушечном выстреле рассеются и уж не остановятся ближе, как отойдя на четыре-пять часов расстояния; а враг, узнав наше положение, без всякого страха и опасения поступал, как ему хотелось. Если бы не было капудан-паши, то не осталось бы ни города Кара-Су, ни Кафы. А как русские пришли в Ак-Мечеть, то всеми овладело отчаяние. Эмиры разделились на две части: одни вошли в союз с ногайскими мурзами; другие пустились бежать во владения оттоманские.
При такой трусости и малодушии крымцев и при отсутствии в них единодушия, говорит Сейид-Мухаммед-Риза, неприятель мог быть задержан в своих опустошительных действиях одним лишь мечом Божиим вроде чумы и холеры, которая страшно свирепствовала в его лагере и породила там панику, так что он должен был вернуться восвояси.
Что же делал хан после этого погрома, беспрепятственно произведенного русскими в его владениях? Что ему оставалось после этого делать, как не отправляться снова в ссылку, из которой он так неожиданно на старости лет выступил на сцену в качестве политического деятеля? Сейид-Мухаммед- Риза так замысловато выразился об отставке Каплан-Герая: «Когда носимое в утробе блудной матери батардов… гнусно- нравное детище мятежа и волнения родилось во время тяжкой беременности управления Каплан-Герай-хана, то это было приписано его плохому повивальному искусству, и он был в ребиу-ль-ахыре 1149 года (август 1736) отставлен, а назначен калга Фэтх-Герай-султан». Каплан-Герай был сослан сначала по болезни на остров Хиос; потом, по представлению и просьбе нового хана, был переведен в Галлиполи, затем опять отправлен на вышеупомянутый остров. После просил он разрешения поселиться в Брусе или в своем чифтлике, но, не дождавшись разрешения, умер в шабане 1151 года (ноябрь 1738) и схоронен, согласно его завещанию, в местечке Чешме, лежащем напротив Хиоса.
