Часть гостей прибывала в лимузинах. В первый день приехала жена Пауэрса, которую сопровождали мать, врач и два адвоката. Родители Пауэрса были в другой машине. Семье Пауэрса предложили лучшие места в зале.

Суд был очень быстрым — с 17 по 19 августа. Среди 2200 гостей были и стенографисты — несколько журналистов видели Гая Берджесса, английского перебежчика. Он, по-видимому, готовил пространное изложение процесса, которое впоследствии было выпущено в свет советским издательством «Иностранные языки».

Хотя исход суда был предопределен (единственным сюрпризом оказался мягкий приговор Пауэрсу), вокруг него сложилась драматическая атмосфера.

К этому, вероятно, имело отношение огромное количество декораций, которыми был обставлен этот процесс. Но настоящая драма заключалась в присутствии Пауэрса, одетого в русский двубортный костюм, который был ему на два размера больше. Он тихо отвечал на все вопросы почти кричащего Руденко.

Пауэрс в глазах русских был представителем великой нации, чьей «агрессивной политики» их учили бояться. Везде неоднократно говорилось, что Советский Союз судит Соединенные Штаты, а Пауэрс был только инструментом и жертвой холодной войны. Человек, сидевший на скамье подсудимых и отвечавший на вопросы с помощью переводчика, был, возможно, плохо подготовлен для выполнения такой важной задачи. Чтобы придать этому процессу больший пропагандистский оттенок, русским пришлось преувеличивать Пауэрса как личность, а произошедшее с ним — как личную драму человека, захваченного в момент кризиса, о котором сам он не подозревал. Он мог гордиться тем, что его судили в государстве, где личность обычно не представляла собой ценности. Во время суда русские оказались в парадоксальной ситуации: — слишком увлекшись идеей судить страну, а не человека, они как бы давали тем самым возможность Пауэрсу самому решить свою судьбу. То, что он, по мнению многих людей, сделал неправильный выбор, не принижает достоинства человека, боровшегося против государства, судившего его.

Голос Пауэрса в те моменты, когда он отвечал на вопросы Руденко, был бесстрастным. Нейтральными были и его ответы. Тактика, которой Пауэрс придерживался по совету своего адвоката Михаила Гринева, заключалась в том, что он должен был проявлять отзывчивость и в то же время отрицать свое знание о разведывательной миссии своего полета. Он должен был представить себя роботом, который только нажимал кнопки и пилотировал самолет, не задавая вопросов о своем задании. Руденко спросил его, какие инструкции он получил относительно оборудования для воздушной разведки:

«О т в е т. Я не получал никаких специальных инструкций по использованию оборудования. Я должен был включать и выключать его в районах, указанных на карте.

В о п р о с. С какой целью Вы включали оборудование?

Ответ. Мне было приказано делать это. На карте были обозначены районы, в которых нужно было включать оборудование.

Вопрос. Подсудимый Пауэрс, Вы знаете причину, по которой Вы включали и выключали оборудование самолета?

О т в е т. Я мог только догадываться об этом. Чтобы сказать точнее, я не знал.

В о п р о с. На Вашем самолете были обнаружены магнитофонные записи сигналов советских радиолокационных станций. Это верно?

Ответ. Мне так сказали, но я не знаю. В любом случае, я не знаю, как выглядит большая часть оборудования, кроме того, что я увидел здесь».

Послушное безразличие Пауэрса выразилось еще раз, когда его снова спрашивали о полученных указаниях:

«Вопрос. Здесь и во время следствия Вы сказали, что включали и выключали оборудование в конкретных точках, не так ли?

О т в е т. Я делал то, что было отмечено на карте.

В о п р о с. Не зная, чем именно был специальный аппарат?

О т в е т. Я никогда не видел сам аппарат.

Вопрос. Вы с такой же легкостью сбросили бы атомную бомбу?

Ответ. Вполне возможно, но этот тип самолета не предназначен для несения подобного оружия. (В протоколе суда говорится, что эти слова Пауэрса вызвали раздражение присутствующих)».

Во время процесса Пауэрс возражал только один раз, когда Руденко пытался связать с воздушной разведкой Фрэнсиса Спеллмана. Пауэрс сказал, что Спеллман приезжал на военную базу в Турции, поэтому Руденко спросил: «Он тоже интересуется военными базами?»

«Он духовное лицо, — ответил Пауэрс. — Я бы сказал, что он заинтересован в военном персонале, а не в базах».

«Именно этот персонал и занимается воздушной разведкой», — заметил Руденко.

Когда Пауэрсу задавал вопросы адвокат, он изо всех сил старался отдалить себя от своей работы и страны:

«Вопрос. Вы принимали участие в политической жизни своей страны? Состоите ли Вы в какой-нибудь партии?

Ответ. Нет, я никогда не был членом партии, я не принимаю участия в политической жизни, я даже никогда не голосовал. (Оживление в зале. Русским явно не понравилось отсутствие политических симпатий.)

Вопрос. Что побудило Вас начать работать на ЦРУ? Вы согласились по собственной инициативе?

Ответ. Нет, мне ее предложили. Когда заканчивался срок моей службы в ВВС, я хотел стать пилотом гражданских авиалиний, но не подошел по возрасту. Поэтому, когда мне предложили работу с заработной платой, как у старшего пилота коммерческой авиакомпании, я решил, что мне повезло».

Пауэрс настаивал на том, что он не знал, какое оборудование стоит на его самолете, что ему никогда не сообщали о результатах полетов и что он, отправляясь в полет, подчинялся приказам.

«Вопрос. Вы могли отказаться от этого задания?

Ответ. Нет. Это был приказ. В противном случае меня считали бы трусом, и, кроме того, это означало бы разрыв моего контракта».

Затем Пауэрс попытался искупить свои грехи:

«Вопрос. Как Вы сейчас относитесь к своей работе в ЦРУ? (Оживление в зале) Вы понимаете, насколько опасен был ваш полет?

Ответ. Да, я сейчас понимаю гораздо больше, чем раньше. Сначала я не хотел продлевать контракт. Если бы я мог найти другую работу, я бы этого не сделал. А сейчас я знаю о последствиях таких полетов.

В о п р о с. Вы сказали, что жалеете о том, что продлили контракт. Почему?

О т в е т. Я попал в очень непростую ситуацию. Я полагаю, что именно из-за меня были сорваны переговоры на высшем уровне. В мире выросла напряженность. Мне искренне жаль, что я замешан в этом».

Такое поведение Пауэрса было вознаграждено в заключительной речи Руденко: «У меня есть все основания просить суд приговорить подсудимого Пауэрса к высшей мере наказания. Но, учитывая искреннее раскаяние подсудимого в совершенном им преступлении, я не буду настаивать на вынесении приговора к высшей мере наказания. Я прошу суд приговорить подсудимого Пауэрса к пятнадцати годам лишения свободы».

Но самые грозные осуждения США произносил не Руденко, а Гринев. Лысеющий адвокат, потрясая в гневе очками, защищал Пауэрса, обвиняя во всем его страну. Возможно, что он одновременно защищал и себя от звания «лакея империалистов», которое ему могли дать из-за того, что его клиентом был Пауэрс.

Руденко говорил: «Здесь, на этой скамье подсудимых, должны сидеть и хозяева этого человека, а именно ЦРУ во главе с Даллесом, американские военные и все силы агрессии, которые стремятся развязать новую мировую войну».

Гринев изображал Пауэрса жертвой «всемогущего доллара… который в самом деле развращает совесть и мораль средних американцев, к которым принадлежит и мой клиент Пауэрс». Он хвалил Пауэрса за то, что тот выпрыгнул из самолета, не взрывая его, и просил суд «принять во внимание то, что Пауэрс не выполнил приказания полковника Шелтона».

Гринев отмечал «правдивость и искренность» показаний Пауэрса и указывал на то, что в Соединенных Штатах выдача государственных секретов наказывается тюремным заключением сроком до десяти лет или 10 тысячами долларов штрафа. Несмотря на это, Пауэрс дал правдивые показания, вступив, таким образом, в конфликт со своим работодателем. Не случайно и то, что во время следствия подсудимый Пауэрс сказал: «Я знаю, что меня будет судить ваш суд, но, если я вернусь домой, там меня тоже будут судить. Но это меня не беспокоит, потому что я вряд ли вернусь туда».