Про это событие даже местная газета что-то там написала. Про какое-то «современное явление в ретроспективном изложении». Мы эту газету, конечно, не читали. Просто мама, когда у нее вышла из строя разделочная доска, обрабатывала на ней селедку и потом поручила мне эту газету с рыбьими потрохами отнести на помойку. Я по дороге, чтоб не скучно было, заметку прочитал. Кстати (и это очень важно), Алешка из этой доски сделал кормушку для синичек. И аккуратно каждый день насыпал на нее семечки – не ленился бегать за ними в наш магазинчик. Но я об этом вспомнил… так, чтобы было ясно многое другое. Которое еще впереди.

Когда Алешка в своих стираных кроссовках подошел к дубовым дверям музея, на которых вместо ручек красовались бронзовые львиные морды с медными кольцами, там уже топтались местные бездомные Вася и Бася, муж и жена. Они трогали дверные ручки, словно взвешивали их, и переглядывались. Наверное, прикидывали, как здорово эти ручки выглядели бы на их двери. Потому что они не были совсем бездомными – на окраине поселка у них была скромная хижина, в которой местный участковый время от времени находил украденные у населения вещи.

Бася и Вася вежливо посторонились, и Алешка вошел в музей.

Презентация намечалась в небольшом зале, куда поставили стулья и столик с букетом цветов в вазе. Впрочем, цветов сначала не было, была только одинокая ваза, про цветы забыли.

– Ах, как неудобно получилось, – начала падать в обморок тетя Липа. Но не успела: на глаза ей попался Алешка. Она ему подмигнула, он ей кивнул – мол, все будет путем. Схватил вазу и помчался к выходу.

– Вазу не разбей! – крикнула ему вслед тетя Липа. – Она старинная!

– Ага, ее разобьешь! Она железная.

Лешка выскочил на улицу, надеясь собрать букет с клумбы возле входа в музей. Облом! На скамеечке возле клумбы грелись на солнышке, нюхали цветы и мирно потягивались Бася с Васей. Все-таки свидетели.

Но Алешка не растерялся, вернулся в музей, где в одном из залов приметил на окне цветущую в горшке герань. Хорошо, что не кактус. Он быстренько выдернул кустик из горшка, стряхнул с корней землю и «посадил» герань в старинную железную вазу. Залил в нее воду из графина. Поболтал немножко. Чтоб лучше прижилась.

– Какая прелесть! – восхитилась тетя Липа и поставила вазу с цветами на стол. – Где же ты их купил?

– Мне их подарили, – ответил Алешка и уселся в самом первом ряду. Посетителей собралось довольно много, потому что в последние годы культурные мероприятия в поселке стали большой редкостью. Правда, там был Дворец культуры, но сейчас в нем разместился торговый центр. Еще был и кинотеатр, но сейчас в нем разместился крытый вещевой рынок.

Рядом с Алешкой сел какой-то рыжеватый иностранец с голубыми глазками и в веснушках по бокам носа.

Публика в зале собралась вежливая и культурная. Все тихо переговаривались, а когда появился гениальный художник Славский, дружно захлопали ладошками.

«Славский, Дим, он почти совсем как настоящий художник» – это Лешкины слова. Он был в бархатном зеленом пиджаке с пышным бантом на шее и в шляпе, как у Боярского. Он не снял эту шляпу, даже когда уселся за столик. Совсем как Боярский. Тот, наверное, даже спит в шляпе. Но здесь Алешке это здорово не понравилось. Он с раннего детства хамства не выносит.

Алешка был не одинок. Встала какая-то женщина и намекнула художнику, что он в помещении, что здесь присутствуют дамы и неплохо бы из уважения к ним и из элементарной культуры снять шляпу.

– Не могу. – Славский, как бы извиняясь, с небольшой улыбкой широко развел руки. – Не могу, милая дама. Это мой творческий имидж. Аллочка Пугачева носит парик, а я шляпу. Людям искусства можно прощать маленькие слабости.

Ответом была тишина. Только Лешка хмыкнул (как потом оказалось, не зря), а его сосед чмокнул. Он все время в восхищении качал головой и чмокал. Будто сосал конфетку. Хотя чмокать в восхищении было еще рано: картины на задней стене, за спиной художника, были завешены синей шторочкой.

Славский встал, поправил свой бант, потрогал шляпу, будто боялся, что ее сорвет ветром, и начал говорить.

– Уважаемые дамы и господа! Сегодня вам выпала небывалая удача первыми ознакомиться с моей новой серией картин. Не скрою, их сюжеты навеяны мне гениальностью моего учителя Казимира Малевича. Все вы, конечно, знаете его шедевр мирового уровня «Черный квадрат». – Спросите кого-нибудь про Малевича, никто, кроме «Черного квадрата», ничего не назовет. – Однако, – он снова, на всякий случай потрогал шляпу, – что есть «Черный квадрат»? Вся его сила в том, что каждый человек видит в нем что-то свое, глубинное. Или это окно, за которым безбрежная зимняя ночь. Или этот распахнутый во Вселенную путь. Или безысходная тоска. Или…

– Двойка в четверти, – подсказал Алешка. В зале хихикнули.

– Вы неглупый молодой человек, – снисходительно похвалил его Славский. – Впрочем, продолжим. Однако я пошел дальше, шире и глубже. В моих композициях представлено все многообразие человеческих эмоций, радостей и разочарований, надежд и мечтаний… Впрочем, все это вы сейчас увидите. Торопитесь, уважаемые дамы и господа, потому что вся эта серия на днях покидает пределы России. Все картины закуплены западной Галереей современной живописи. Здесь мне за них не дадут и ломаной копейки. Прошу! – И он широким жестом отдернул занавеску.

В зале было и так тихо, только мерно постукивали в углу старинные часы. А сейчас здесь воцарилась поистине мертвая тишина. И буквально через секунду заскрипели стулья, некоторые люди встали и без всяких слов покинули зал.

Картин было много. Штук десять. Но они были странные. Квадраты, треугольники, овалы, круги, «зиги с зугами». Отдельно висела какая-то злобная колючка.

Художник был польщен тишиной.

– Как видите, – сказал он, – я конкретизировал все, что заложено в «Черном квадрате». Вот, пожалуйста, «Синий квадрат». Что это? – Он помолчал, ожидая ответов. Не дождался. – Это символ нашей России. Синее небо, васильки во ржи, синеглазая девушка, синяя вода бескрайних рек, синева дальних просторов…

Тут поднялся сердитый дядька и спросил густым голосом:

– А не лучше ли было изобразить это все, как есть на самом деле? Синее небо, синие васильки, синеглазые русские девушки? Или слабо?..

Славский не дал ему договорить:

– Это примитивизм! Вы только подумайте…

– Спасибо, не буду, – отрезал дядька и стал пробираться к выходу.

 ут опять проявила интерес та самая милая дама, что возмущалась его шляпой:

– А скажите, как вы написали бы автопортрет? В каком виде?

– В виде коровьей лепешки, – буркнул сердитый дядька и хлопнул дверью.

Все вежливо улыбнулись, а Славский насмешливо помахал ему вслед и опять поправил шляпу.

– Ну вот. Когда здесь остались люди, близкие к искусству, я продолжу свои идеи. Лучше всего донести их вам на примерах. Вот эта композиция, – он указал на картину: черный круг, в нем круг белый, в белом – ярко-желтый. – Какие ассоциации она у вас вызывает?

Да никакие, наверное, все подумали.

– Вот вы, молодой человек. – Он обратился к Алешке, который сидел с разинутым ртом и широко распахнутыми глазами. – Что вы видите на этой картине? Что она вам подсказывает? Что напоминает?

– Мою маму, – честно сказал Алешка.

Славский сначала растерялся, а потом пробормотал:

– Бедный мальчик… У него такая мама… Трехцветная… Но почему? Зачем?

– Моя мама очень вкусно жарит глазунью, – честно сказал Алешка. – У вас здорово получилось – черная сковородка, белок, а в середке желток. Так не каждый сможет.

В зале прокатился по рядам смешок. Славский на этот раз не растерялся.

– Вот видите? Настоящее искусство стучится в каждое сердце. И каждый в моем шедевре видит свое. В зависимости от уровня интеллекта. Я же здесь изобразил нашу Вселенную. Черная бездна космоса, светлый ореол надежд и яркий диск вечного солнца. А мальчик увидел в этом то, что ему ближе… – Еще бы не ближе, если Алешка в этот день как раз и завтракал яичницей-глазуньей.