Константин. Едем. (Крепко сжимает ей локоть.) Только после твоего отъезда они все убедятся, что их догадки не имеют никакого основания. (Уводит Леночку.)
Клавдия. Мама, лягте. Катя, отведи ее.
Ванюшин. Отведите… да за доктором пошлите.
Клавдия и Катя уводят Арину Ивановну. Ванюшин опускается на стул, долго молчит и потом начинает рыдать как ребенок. Алексей подходит к нему.
Алексей. Не надо так огорчаться… вы ни в чем не виноваты.
Ванюшин. Как не виноват-то? Мои ведь вы!
Алексей. Вы делали все, что, по вашему убеждению, было нужно нам, трудились, работали для нас, кормили, одевали, учили…
Ванюшин. Так откуда же вы такие?
Алексей. Сверху. Вот в том-то и дело, папаша, что мы жили наверху, а вы внизу. Внизу вы работали, трудились, чтобы нам жилось спокойно наверху… и мы жили как кто хотел, как бог на душу положит.
Ванюшин перестает рыдать и внимательно слушает сына, покачивая головой.
Ванюшин. Так… так…
Алексей. Вы знали, что мы чему-то учимся, что-то читаем, где-то бываем, но как мы воспринимаем, где бываем - вы этого не знали. По крышам еще мальчишками мы убегали сверху и нередко взрослыми проделывали то же самое. Нас развращали няньки и горничные, мы сами себя развращали - старшие младших. Все это делалось наверху, и вы ничего не знали.
Ванюшин. Так… так…
Алексей. Вы рождали нас и отправляли наверх. Редко мы спускались к вам вниз, если не хотелось пить и есть, а вы поднимались к нам только тогда, когда находили необходимым ругать нас и бить. И вот мы выросли, мы сошли сверху уже взрослыми людьми со своими вкусами, желаниями и требованиями; и вы не узнаете нас; вы спрашиваете - откуда мы такие? Как, должно быть, тяжело вам! (Опирается руками на ручку кресла, на котором сидит Ванюшин, и плачет.)
Ванюшин целует его в голову.
Вы целуете? Ведь это первый поцелуй отца! Папаша!.. (Склоняется перед ним на колени и целует руку.)
Ванюшин. Поезжай… куда хочешь поезжай, помогать буду… (Крепко прижимает его к груди.) Родной мой!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Новая обстановка в той же гостиной. Арка задрапирована тяжелой материей под цвет мягкой мебели; цветы в кадках и этажерка унесены; рояль заменен изящным пианино; изысканная мебель в современном вкусе и разных фасонов с преднамеренной небрежностью разбросана по всей гостиной; посредине оттоманка, у которой стоит высокая лампа с кружевным абажуром; тяжелые занавеси на окнах и на двери; новый ковер; на стенах остались старые бра; художественные картины заменены посредственными олеографиями в богатых рамках и изящными полочками с разными безделушками - фарфоровыми куклами, коробочками и т. д.; на потолке бронзовая лампа со свечами. В зале новые, более изящные стулья и небольшая люстра посредине потолка. Электрические звонки. Семь часов вечера. Красный отблеск заката блестит на полу и освещает комнату красноватым светом. Ванюшин выходит из двери в халате и с компрессом на голове; идет он медленно, боязливо озираясь, как будто бы кого боится; садится у окна и долго смотрит на закат; в руке у него пачка кредитных денег, которую он прячет под халат.
Ванюшин. Который час? А?.. Солнце заходит… (Сбрасывает с головы компресс.) Бумаги… мокрой бумаги лучше… пройдет. (Сжимает голову.)
По улице кто-то проезжает - слышен стук колес.
Едут… куда едут? Не скоро. Надо деньги отдать… Спрятать… (Прячет деньги под ковер; опять садится у окна и смотрит на закат.) Ты видишь… Весь я перед тобой! Ничего не надо… пусть как сами хотят… ничего… Скорее! (Подходит к двери и тихо зовет Арину Ивановну.) Аринушка… Аринушка! Где она? Все умерли… (Прислушивается.) Тихо.
Входит Арина Ивановна из залы. На ней шелковое платье; на плечах большой купеческий платок; на голове кружевная наколка.
Арина Ивановна. Вот ты где! А я тебя ищу… думала - ушел уж. Письмо от Алешеньки получили… Катя сейчас читала.
Ванюшин. Письмо… (Берет письмо и опускается на стул.)
Арина Ивановна. Пишет, что уж больно хорошо ему. Неправда, чай?
Ванюшин (посмотрев пристально на Арину Ивановну). Всем вам будет нехорошо. (Опускает голову.)
Арина Ивановна. Компресс-то зачем с головы снял? Лучше, что ли?
Ванюшин. Да, лучше… совсем прошло.
Арина Ивановна. Ну так иди надень сюртук. Ведь скоро приедут.
Ванюшин. Приедут…
С улицы доносится стук колес.
Едут?..
Арина Ивановна. Да это не они. Мало ли по улице ездит народу?
Ванюшин (испуганно). А если они?
Арина Ивановна. Костенька говорил, что раньше половины девятого не приедут.
Ванюшин. Девятого… девятого… А теперь сколько? Светает?
Арина Ивановна. Да что ты? Господь с тобою! Чай, вечер.
Ванюшин. Ты вот что возьми… (Подводит ее к тому месту, где положил деньги под ковер, и указывает пальцем.)
Арина Ивановна. Да никак ты рехнулся? Батюшки! Я огонь велю зажигать… пусти-ка!
Ванюшин (держа ее за руку). Не бойся, я так… расстроился… огня не надо… потом… деньги тут…
Арина Ивановна. Да где?
Ванюшин. Под ковром. Я положил.
Арина Ивановна достает деньги.
Ты их того… спрячь. Елене передай, скажи - от меня ребенку.
Арина Ивановна. А сам-то что?
Ванюшин. Константин узнает, отымет. Напиши ей: болен, писать не может, а деньги шлет.
Арина Ивановна. Обрадуется она, бедная…
Ванюшин. Обрадуется? И он обрадуется.
Арина Ивановна. Кто он?
Ванюшин. Высокий, ученый…
Арина Ивановна. Костенька-то? Она, чай, ему и не скажет.
Ванюшин. Я сяду.
Арина Ивановна. Шел бы лучше в спальню, полежал бы с часок, а потом оделся. Надо ведь выйти будет к невесте сегодня.
Ванюшин. Надо… скорее надо… Я только отдохну. (Садится.)
Арина Ивановна. Ну посиди-ка. Огонь велю зажигать. Где Акулина-то? (Выходит в залу и кричит.) Акулина!
Акулина появляется в зале. Арина Ивановна что-то ей говорит. Зал освещается.
Ванюшин. Слезы… много слез… (Видит в руке письмо.) От Алеши… (Подносит письмо близко к глазам.) Не видно… Он после всех узнает…
Арина Ивановна. Уж я и не знаю - в зале люстру зажигать или нет?
Ванюшин. А?
Арина Ивановна. Люстру, говорю, в зале зажигать или нет? Как посоветуешь?
Ванюшин. Люстру? Какую люстру?
Арина Ивановна. В зале. Сам, чай, вчера крючок ввертывал… что уж ты какой забывчивый стал?
Ванюшин. Надо зажигать, зажигать надо…
Арина Ивановна. Акулина, Александр Егорович говорит, надо зажигать.
Акулина. Мне все равно, только я слышала, Константин Александрович говорил Авдотье, что не надо…
Арина Ивановна. Нет, лучше зажечь… торжественнее… Зажги.
Акулина. Как прикажете. (Уходит в зал и зажигает люстру.)
Арина Ивановна. Уж больно у меня на сердце неспокойно, Александр Егорович. И чего затевает - сами не знаем! Худая, желтая она ведь, а понравилась… Просто, как это Алешенька говорил, белены парень объелся.
Ванюшин. Пусть… все равно.
Арина Ивановна. А грех-то какой на душе у него остается. Подумать страшно! Вот говорят, можно было бы выхлопотать в Петербурге, чтоб ему жениться на Леночке… уж лучше на ней, - денег-то все равно не берет.
Ванюшин. Не надо… ничего теперь не надо… Все кончено… Полны ведра слез… Унеси-ка! Пусть несут… Тяжелы эти ведра.
Арина Ивановна. Какие еще там ведра? Поди ляг лучше… И не выйдешь к ним - ничего, скажем - болен.
Ванюшин. Нельзя этого.
Входит Аня с распущенными волосами, в голубом платье, на шее голубая ленточка.
Аня. Мы с Катей уже оделись. Катя хотела надеть серое платье, а я настояла, чтобы голубое. Ведь это лучше, мамаша?
Арина Ивановна. Лучше. Покажись-ка отцу.
Аня подходит.
Ванюшин. Нарядилась? (Ласково и любовно гладит Аню по голове.)
Аня. Что это у вас в руке? Письмо Алеши?
Ванюшин. Да, его.
Аня. Читали?
Ванюшин. Нет еще.
Аня. Хотите, я вам прочту?
Ванюшин. Читай,
Аня (читает). “Дорогой папаша и милая мамаша! Деньги от вас я получил и бесконечно благодарен вам за них. Я ждал меньше… высылайте не так много, с меня достаточно и сорока рублей в месяц. О своей жизни ничего не могу сказать вам нового - все то же, что писал вам в предыдущем письме. Доволен и счастлив, как только может быть счастлив человек. Мои сожители по квартире оказались превосходными людьми: студент бесплатно помогает мне заниматься, а с академиком мы в неделю стали самыми близкими друзьями. Каждый день бегаем в Эрмитаж - так здесь называется картинная галерея - и целые часы проводим у любимых картин. Я кое-что начинаю понимать в живописи, в которой раньше ничего не смыслил. Летом мы все трое думаем жить в деревне под Петербургом и заниматься, заниматься с утра до вечера. Свобода - это первое необходимое условие…”
