Обычно Ленин не очень доверял ни ЦК, ни съездам партии, а потому всегда держал их на коротком поводке, убеждая товарищей по партии поддержать его позицию до тех пор, пока не удавалось достичь желанной цели. Но у больного Ленина просто не оставалось времени кого-либо убеждать, поэтому не было и другого выхода, как только написать письмо.

Если говорить о претендентах на партийное наследство, то непредвзятый наблюдатель и так знал, что в интеллектуальном плане лучшим был Лев Троцкий. Признавал это и Ленин, однако напомнил партии о его «небольшевизме» и возможности у него меньшевистских рецидивов. Его главную альтернативу – Сталина – Ленин вполне определенно обвинил во властолюбии и нетерпимости.

Досталось и остальным потенциальным кандидатам – Ленин напомнил о штрейкбрехерстве Л. Каменева и Г. Зиновьева накануне Октябрьской революции, обвинил Н. Бухарина в отходе от марксизма, а о Г. Пятакове написал, что тот слишком увлекается администрированием.

Сталина Ленин посоветовал даже снять с поста Генерального секретаря партии и назначить на это место кого-нибудь, кто «во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.».

И тем не менее съезд выбрал Сталина. Почему – ответ лежит на поверхности: именно потому, что к этому моменту Иосиф Сталин уже сосредоточил в своих руках огромную власть, а значит, мог влиять как на состав съезда, так и на его решения. Не стоит забывать, что одной из самых сильных черт нового вождя было блистательное знание законов тонкой византийской интриги.

Так что письмо Ленина сильно запоздало и уже не могло всерьез повлиять на съезд. Несмотря на все старания, Ленин не смог назначить себе преемника, и после его смерти началась борьба перечисленных в «завещании» лидеров за власть. Сначала Сталин против Троцкого, потом против Зиновьева и Каменева – окончательно он победил всех только к началу 30-х годов. Кроме Троцкого, Зиновьева и Каменева одно время в кандидаты на лидерство рассматривался и Николай Бухарин, которого Ленин в своем «завещании» назвал «любимцем партии». Но и он не выдержал борьбы со Сталиным, закончив трагически свою жизнь, как и другие герои ленинского письма.

Здесь стоит еще провести черту между преемственностью и преемничеством.

Преемничество у Ленина не получилось, победил самый жесткий, самый волевой, самый хитрый – тот, кто сумел обыграть всех остальных. А вот преемственность в полной мере удалась – партия, которую Ленин создал и привел к власти, стала хранительницей этой преемственности. Это очень важный урок – очень часто в истории не столько личность предопределяет преемственность, сколько сильный политический институт. И в данном случае это был институт большевистской партии, а не просто личность того или иного коммунистического вождя.

В истории постмонархической России фактически так и получилось, что именно Компартия заложила традиции преемственности. И каждая следующая смена генсека фактически проходила с назначением нового преемника. Только назначал его не предыдущий генсек, а некий ареопаг старейших, которые составляли Политбюро.

Как вообще можно определить, что такое преемственность и для чего это делается? Казалось бы, ответ прост – это сохранение курса при смене лидера. Но на практике в любом случае возникает вопрос о коррекции этого курса, потому что любой преемник – это не зеркальное отражение прежнего лидера. Меняется историческая и политическая ситуация, вместе с ними меняются стиль и содержание лидерства, пусть и в рамках преемственности. Троцкий был бы не Лениным, и понятно, Сталин тоже не был Лениным. И если мы это экстраполируем на более позднюю советскую эпоху, то видно, что преемственность там действительно была. Но преемники были разные, и всякий раз возникала проблема корректировки курса.

Преемственность при тоталитарном режиме или при жестком авторитарном режиме таит в себе определенные подводные камни. В этой преемственности уже изначально заложен тупик – может быть, новый лидер и хотел бы что-то поменять, а не получается. Потому что преемник на то и преемник, что должен продолжать прежний курс. В более открытых, демократических системах, в которых есть две-три сильные партии, которые реально борются за власть, и каждая из них методами внутрипартийной демократии готовит своему действующему лидеру преемника – в этих ситуациях преемственность носит принципиально другой характер – преемственности партийных ценностей и программ, куда более открытых для изменений.

В ситуации же, когда у власти одна-единственная партия, преемник, каким бы он ни был хорошим человеком и как бы ни хотел что-то улучшить, может либо оказаться в тупике, либо свою миссию не выполнить – потому что он по самим условиям получения своей власти не может ничего менять. И в этом смысле очень интересный пример – Михаил Сергеевич Горбачев. Он, как и большинство советских лидеров, был преемником не конкретного человека, а системы. Но он хотел эту систему модернизировать, а в итоге ее разрушил, потому что неожиданно для него самого оказалось, что эта система не модернизируется.

Конечно, можно представить, что и в нынешней российской ситуации появится такой преемник, который будет искренне верить в модернизацию и ощущать, что какая-то часть элиты – а элита неоднородна – готова рискнуть за него, готова его поддержать. Сам он ту систему, которая была до него, не захочет разваливать, на то он и преемник, чтобы понимать – если он полностью ее уничтожит, то сам погибнет под руинами. И что ему делать, если он прекрасно видит, что та система, в которой он формировался как преемник, в тупике? Такой как раз и была ситуация Горбачева, который понимал, что Советский Союз зашел в тупик, что все разваливается, что надо что-то менять, – поэтому он и инициировал перемены.

Где вообще кончается зависимое от «исторической колеи» преемничество и начинается самостоятельность? Ясно, что стопроцентно невозможно повторять чужую политику, – ни один преемник все равно не клон. Скорее всего, основная граница проходит там, где начинаются существенные изменения во внутренней, внешней и экономической сфере. Например, Рауль Кастро сейчас на Кубе осторожно пробует вводить элементы рыночной экономики, которых там не было полвека. А Горбачев, когда был избран генсеком, практически в первый же год начал проводить энергичную политику гласности и перестройки.

В авторитарных и тоталитарных странах власть чаще всего так и передается – как власть семьи, клана или партии. Диктатор Северной Кореи Ким Чен Ир является преемником своего отца, Ким Ир Сена, и ввел в высшее руководство КНДР одного из своих сыновей, Ким Чен Ына, который после смери отца также возглавил партию и государство. В Азербайджане Ильхам Алиев – сын прежнего лидера Гейдара Алиева. А в Китае Дэн Сяопин умудрился назначить не только своего преемника Цзян Цземиня, но и следующего, Ху Дзинтао, который должен был возглавить и возглавил в итоге Китай через десять лет.

На самом деле есть два типа преемственности: либо власть передается внутри какой-то группы из одних рук в другие, как вещь, либо передаются правила, законы, процедуры и институты. И китайцы на наших глазах за последние тридцать лет переходят от чисто партийной и личной передачи власти – к более правовой, институциональной. У них сейчас действует сравнительно новая конституция, согласно которой лидер не может возглавлять страну больше двух сроков подряд и в которой описаны очень четкие механизмы передачи власти. Все отлажено как машина – они заранее знают, когда и какой пленум передаст власть каким должностным лицам. И получается, что эта азиатская авторитарная страна с точки зрения соблюдения формальных процедур все больше сближается с западноевропейскими государствами.