Давид Рок хранил молчание.

– Нанси Лобиньер с ее голубыми глазами и золотистыми волосами поклялась отобрать тебя у меня, – продолжала девушка насмешливым тоном. – И Луиза Шарметт, и Анжела Рошмонтье, и Жозефина Лавальер, и Каролина де Буланже – все они горят желанием увидеть тебя.

– Скажи мне, Анна, все эти девушки, которых ты перечислила, тоже живут в сеньориях вдоль реки Святого Лаврентия? – спросил Давид Рок.

– Да, за исключением Луизы Шарметт. Она дочь торговца и, между прочим, ужасная кокетка. Я очень боюсь ее! – ответила Анна.

– Пьер Ганьон рассказывал мне, что этот интендант Биго самый порочный человек во всей Новой Франции, – заметил Давид Рок.

– Еще бы не знать Пьеру Ганьону! – ответила Анна. – Ведь ему все на свете известно. Но ты должен знать, Давид, что интендант Биго – самый могущественный человек в Новой Франции – после короля.

Анна подняла глаза и посмотрела на юношу, который вперил взор в их бездонную глубину, и слова, которые он намеревался произнести, замерли у него в горле.

– Давид, я не особенно внимательно прислушивалась к тому, что ты мне говорил… Я пыталась набраться храбрости и попросить тебя подарить мне этот пороховой рог. Пожалуйста, можно мне считать его своим? Я бы не променяла его ни на какие богатства в мире!

Давид Рок понял, что весь смысл его слов пропал даром, поскольку это касалось девушки.

– Анна… Ты действительно правду говоришь?

– Ну конечно!

– И не только для того, чтобы сделать меня счастливым? Скажи мне правду!

Густая краска начала медленно заливать лицо девушки, ее глаза стали темнеть, пока наконец их темная синева не превратилась в совершенно черный цвет.

– Давид! Этот рог и те слова, что ты вырезал на нем, значат для меня больше, чем все школы в мире и все важные джентльмены на свете… Если только правда то, что ты написал здесь.

– Если это неправда, то ты вправе забыть меня навсегда, Анна! – горячо воскликнул юноша.

– Можно мне взять его?

– Можно.

Девушка радостно расхохоталась, и ее звонкий смех вполне гармонировал с красотой, окружавшей их.

– В таком случае ты можешь оставить на другой раз все, что ты собирался сказать об этих глупых джентльменах, и школах и так далее. Я непременно должна знать скорее, что означает все, что вырезано на этом роге.

Теперь, когда тревога покинула сердце Давида Рока, он снова сияющим взором смотрел на ту чудесную страну, которую он запечатлел острием ножа на пороховом роге; он взял его из рук девушки, которая прижалась щекой к его рукаву, чтобы не упустить ни одного слова и не проглядеть какой-либо детали. Юноша расхохотался тем мягким смехом, за который Анна любила его еще тогда, когда они оба были детьми; он наклонился и прижался губами к шелковистым волосам девушки, а потом выпрямился и указал на синюю даль, терявшуюся за горизонтом.

– Вот там – англичане, которые день и ночь строят заговоры, чтобы уничтожить нас, и покупают наши скальпы у индейцев наравне со шкурками бобров. Если бы они могли, то с удовольствием предали бы каждого француза ирокезам, чтобы те сожгли нас на медленном огне.

В голосе юноши слышались теперь злоба и горечь; Анна Сен-Дени обеими руками обхватила его руку и прижалась к нему, она знала, что каждый раз, когда Давид говорит об англичанах и о их союзниках-индейцах, он представляет себе своего замученного и убитого отца.

– О, как я ненавижу их, – воскликнул он. – Всех этих англичан, которые заселили места, отмеченные здесь крестиками.

Девушка только кивнула головой в ответ, и трепет прошел по всему ее телу под действием страстной нотки в голосе возлюбленного. Она вполне понимала его, так как в глубине души она не меньше его любила Новую Францию.

– А вот здесь река, – продолжал Давид, проводя пальцем по линии, вырезанной на роге. – Это единственная линия, которая отделяет нас от наших врагов. Потому-то король и подарил таким воинственным сеньорам, как твой отец, земли вдоль реки Ришелье, чтобы они могли преградить путь неприятелю в случае его вторжения и задержать его продвижение в глубь страны.

– Здесь на озере (которое мы называем Сакраменто, а англичане – Озером Георга) расположена первая английская крепость – форт Эдвард – и форт Вильям-Генри. Вот почему я возле каждого из этих фортов вырезал лающего пса, ибо они тоже лают на нас и кусают, когда только представляется возможность.

– И ты думаешь, что они когда-нибудь доберутся до нас?.. И когда-нибудь их лающие псы сделают с нами то, что они хотят? – шепотом спросила девушка.

– Нет, если только ваши джентльмены из больших городов будут иметь достаточно мужества, чтобы драться, – ответил ей Давид Рок.

– Вовсе не мои джентльмены, – упрекнула его девушка. – Вовсе не мои.

– И от этих лающих псов, – продолжал юноша после недолгого молчания, в продолжение которого он, казалось, продумывал ее слова, – мы переходим к нашему собственному озеру Шамплейн. Вот здесь, где я вырезал французский флаг на верхушке разбитой сосны, находится место, которое индейцы племени минго называют Тикондерога, и тут мы в скором времени начнем строить форт.

– Ты говоришь как человек, все помыслы которого сосредоточены на войне, – сказала Анна. – Почему это «мы будем строить форт», Давид? Зачем тебе вмешиваться во все это? Разве не построят его без тебя солдаты короля?

Тихим, размеренным голосом Давид ответил:

– Наступает время, Анна, когда каждая винтовка Новой Франции нужна будет для того, чтобы преградить путь этим варварам. И это время уже недалеко. Ты не думай, что я делаю лишь догадки. Я знаю, о чем говорю. И такие винтовки, как моя, лучше винтовок солдат, Анна.

– И наши враги могут прийти от этого места, где стоят лающие псы, к озеру Шамплейн, и от озера Шамплейн к реке Ришелье, и потом вниз по Ришелье к… нам?

– Да, и после нас они направятся к Монреалю и к Квебеку и к каждому дому в Новой Франции, – если мы, живущие на реке Ришелье, не сдержим их натиска.

– Ты говоришь с еще большей уверенностью, чем мой отец, – с сомнением в голосе заметила Анна. – Но мой отец говорит только о мире, он верит в мир и в мощь Франции. И точно так же говорят и думают те, которые живут в Квебеке, Давид.

– В лесах мы знаем то, чего не знают у вас в Квебеке, – возразил Давид Рок. – В то время, как ваши джентльмены в Квебеке танцуют, играют в карты и копят богатства, эти лающие псы становятся все озлобленнее, все голоднее. И это не мои слова, Анна. Это слова…

– Чьи?

– …Черного Охотника.

Он медленно и тихо произнес последние слова, точно в них крылась такая тайна, которой даже ветерок не должен был услышать.

У девушки в первое мгновение занялось дыхание в груди, и вместе с тем слегка напряглись все мускулы ее тела, словно она вдруг почувствовала вражду к своему юному другу.

– Он снова был здесь?

– Да. Приблизительно за месяц до того, как ты вернулась из школы в Квебеке, он явился к нам однажды темной ночью. Я спал в это время, и мне снова грезился все тот же страшный сон. Мы провели с ним две недели в лесах, расположенных на юге; мы заходили с ним в самую глубь неприятельской земли, вплоть до свинцовых копей в долине Хуанита. Я сопровождал его даже до форта Вильям-Генри, и сам видел этих лающих псов, о которых говорю. Но так как я был вместе с Черным Охотником, то англичане не видели во мне опасности для себя. И я также видел много свежих красных скальпов, и много скальпов, которые индейцы высушили, натянув их на круглые обручи…

Анна медленно отодвинулась от него. Она слегка побледнела, и в ее глазах появилось то испуганное выражение, над которым Давид не раз смеялся.

– И твоя мать разрешила тебе уйти… без предостережения… не боясь за твою жизнь?..

– Ты забываешь, Анна, что она не боится Черного Охотника, как ты.

Он расхохотался и взял девушку за руку. В продолжение нескольких секунд Анна пристально смотрела на него – так пристально и так пытливо, что с губ Давида исчезла улыбка.