Что такое месть? Это ли не чувство равновесия, к которому стремится вся природа? Человек, совершивший тяжкое преступление, должен быть наказан. Он причинил боль, теперь боль должны причинить ему. Примитивно, конечно, но это так, и чувство мести, тяжелое, зудящее, не дающее покоя, должно быть удовлетворено.

Люди сами выдумали понятия «плохое» и «хорошее», а на самом деле есть лишь одно движение вперед, и смысл этого вселенского движения как раз и заключается в соблюдении некоего важного баланса, равновесия.

Но Лика не вернется, никогда. Закон равновесия… Чем, кем заполнить пустоту, образовавшуюся после ее ухода, как уравновесить душевное пространство и вернуть жизни прежние краски и гармонию? Как уменьшить боль потери? Ольга часто думала об этом, и ответ пришел, откуда она и не ждала: из женской консультации, где ей сообщили, что она скоро станет матерью маленькой девочки. А что, если в этом ребенке будет душа Лики?

Ольга вернулась на стоянку, села в машину. Вспомнила реакцию Левкина на новость, что он скоро станет отцом. Он был оглушен, потрясен, счастлив до бессонницы, до головной боли! Девочка будет его продолжением, его наследницей! Он сделает из нее великого ученого, поделится с ней всеми своими знаниями, они будут гулять с ней по парку и кормить уточек, станут спорить с ней об очень важных вещах, о мироздании, о движениях планет, да он готов пока, на первых порах менять ей памперсы и кормить кашей, готов быть лошадкой, которая станет катать ее по квартире, никогда не будет ругать ее за выпачканные в грязи туфельки, за разбросанные по детской игрушки…

Его представления, связанные с рождением и воспитанием маленькой дочки, были поначалу хаотичны и даже абсурдны. Но одно Оля поняла: Левкин уже полюбил дочь, еще до ее рождения, и готов был петь ей песни, касаясь теплыми губами округлого тугого живота, читать стихи и целовать ее сквозь материнскую плоть.

– Береги себя, Оленька. – Они прощались нежно, долго, Левкина было не оторвать от Олиного живота, словно он расставался с ним навсегда. – Постарайся сидеть дома или поезжай на дачу, но только непременно возьми с собой Настю. Обещай мне это, чтобы я там не волновался.

Там, это значит, в Америке.

– Конечно, я поеду на дачу с Настей. Ты не переживай, Миша, со мной все будет в порядке.

– И скайп, скайп не выключай!

– Но у нас на даче нет Интернета, ты же знаешь… Еще не провели.

– Тогда будем звонить друг другу.

Они договаривались о мелочах, о том, как Оля будет питаться, сколько часов спать и гулять, какие фильмы смотреть, какие упражнения делать и даже с кем из знакомых не встречаться, чтобы не портить себе настроение…

Оля, слушая его пожелания, наставления, рекомендации, продиктованные исключительно его желанием сделать течение ее беременности беспроблемным и даже приятным, мысленно, перебивая Левкина, тихо объясняла ему, зачем ей необходимо поехать в ее родной город, Калину:

– Миша, родной, я должна проехать туда, найти его и убить. Вот и все! Зачем волноваться? Зло должно быть наказано.

Когда по времени вышло, что Левкин все-таки уже в воздухе, Ольга почувствовала странное чувство свободы и одновременно стыда за свой дерзкий, тайный план. Если бы Левкин умел читать мысли, он бы выпрыгнул из самолета, чтобы схватить за руку свою беременную жену с криком: остановись!!!

Имела ли она право так рисковать ребенком, отправляясь в опасное путешествие, целью которого должно стать еще одно (а может, и не одно) преступление?

С другой стороны, обстоятельства складывались таким удобным, удачным для нее образом (долгожданная и длительная поездка Левкина, когда он на время выпадал из ее жизни и когда сама Ольга, обуреваемая желанием действовать, была изъята из поля его зрения), что медлить было просто нельзя.

Маленький шрам на ее горле (столько раз целованный нежным Левкиным) часто болел и даже, как казалось Ольге, иногда кровоточил. И пусть это было плодом ее фантазии, все эти ощущения она воспринимала как знак того, что ей пора действовать.

Голос, который она бы узнала из миллиона, шептал ей зловеще, как это бывает в дешевых кино (а на самом деле именно это змеиное шипение дьявола и являлось настоящей реальностью!): «Убирайся из города, чтобы духу твоего здесь не было. И вот тебе деньги на дорогу». Маленький тугой рулончик долларов закатился ей в карман. «Как ты понимаешь, следующего раза не будет…» – И острие ножа, которого она не видела, но чувствовала на своей шее, решительно уперлось в тонкую кожу. Еще немного, и горло будет перерезано.

Да все она прекрасно понимала. Что кругом виновата, что Лику не вернуть, а ее убийцы будут продолжать пить виски, жрать икру и покупать невинных девочек.

Она собралась за один вечер, уложила в чемодан все необходимое, заперла квартиру, позвонила Виктору, чтобы сказать, что все кончено, и она уезжает, чтобы он не вздумал ее искать, выбросила сим-карту и купила новую, села на поезд Саратов-Москва и отрезала от себя свое прошлое. С болью, кровью, но отрезала. Такой была цена за ее жизнь и молчание.

…Она хорошо подготовилась к путешествию в прошлое. За день до того приехала в Шереметьево, оставила в камере хранения свой багаж, который забрала сразу, как только поняла что Левкин в небе, уложила в багажник своего «Мерседеса», села и поехала.

Настя, свой человек, предупрежденная обо всем, была готова в любой момент подтвердить внезапно позвонившему ей Левкину, что с Олей все в порядке, что она на даче, где слабый сигнал телефона, что она ест творог (овсяную кашу, землянику), что она весела и здорова!

Дорога предстояла долгая, утомительная. И было много времени вспомнить, с чего все начиналось…

Лике было пятнадцать, когда Ольга привела в дом Виктора. Сказала: «Он здесь будет жить».

Лика пожала плечиками и ушла в свою комнату. Она училась в школе, много читала, рисовала, слушала музыку («с наушниками не расставайтесь!»), любила кататься на роликах в городском парке и на набережной, «тусила» с одноклассниками в клубе неподалеку от дома, презирала пирсинг и тату, косы и конский хвост, предпочитая носить распущенные, длинные волосы. Очень любила светлую пудру и розовую помаду. Была нежной, очень нежной и женственной.

В жару ходила в коротких шортах и майках, в холод – в черных водолазках (которых у нее была целая коллекция) и джинсах. Худенькая, высокая, стройная, русоволосая, она была красива, дружелюбна, непосредственна, на людях не особенно-то раскрывалась, сдерживала смех, но дома, у себя или в своей компании хохотала так заразительно, как никто другой. С чувством юмора у нее всегда все было в порядке.

– Типа жених? – спросила она, окидывая оценивающим взглядом долговязого, с мрачным лицом Виктора.

Вечером, когда они останутся на кухне вдвоем, Лика спросит Ольгу:

– Ты где нашла это чмо? Он же лох! Волосы грязные, курит, как паровоз, голос хриплый… Два слова связать не может. А джинсы? Свитер? Да это же полный отстой!!! Упакуй его и отправь обратно, где взяла, – посоветовала она, глядя на сестру ясными глазами.

Но Ольга была влюблена, она знала, что Виктор ушел из семьи, что пережил тяжелый развод, что в депрессии, что не может не курить, что не может найти работу (она так до конца и не поняла, какая у него профессия и чем он вообще занимался по жизни), что ему надо помочь, поддержать, накормить, обогреть.

Они познакомились в парке. Ольга устроилась концертмейстером в хореографическое училище, и у нее не складывались отношения с хореографом, которая позволяла себе грубые замечания в ее адрес (не надо, дорогуша, подстраиваться под детей!)… Она очень переживала, подумывала о том, чтобы уволиться и найти себе работу в музыкальной школе. Но друзья звали ее в ресторан, где освободилось место пианиста. Позже, в Москве, никто и не спросит ее, кем она была в своей прошлой жизни, словно она родилась домработницей…