Однако гнездо ставило вопрос шире: где находятся хитины, которые управляют этими особями? И как именно осуществляется контроль над ними? Быть может, посредством коммуникационных протеинов? Откуда пришли его пленники — из Мирового улья? Тогда не знаменует ли их приход окончание длительной ссылки в этом «ненастоящем» мире?

От всех этих вопросов великое гнездо пришло в такое возбуждение, что у него даже несколько нарушилась координация. Оно поняло, что потребуется гораздо более длительное наблюдение за пленниками.

Вот только состояние их оставляло желать лучшего. Они могли с минуты на минуту умереть или впасть в кому, наподобие самки — та до сих пор лежала, свернувшись калачиком, в сферической камере визирей, сплошь покрытая светлым налетом хитиновых экскрементов, совершенно не реагируя на укусы воинов.

Если пленники умрут, то у гнезда не останется никакой надежды, оно никогда уже не сможет ответить на великие вопросы, не дававшие ему покоя. И потому гнездо неутомимо трудилось над созданием коммуникационных протеинов более высокой пробы, в принципе схожих с пластичными фарамоловыми тороидами, но гораздо более сложных по строению, идеально подогнанных к нервным окончаниям гуманоидов, годных для химического интерфейса, к которому можно будет легко подключить коммуникационные протеины других визирей.

А в другой области гнезда «дегустаторы» все больше беспокоились по поводу протеинов, управляющих репродуктивным процессом, — эти протеины присутствовали в большинстве клеток тела гуманоидов. Хитины обнаружили довольно странную вещь: оказывается, вселенная гораздо старше, чем это могло себе представить гнездо. Протеины, регулирующие процесс воспроизводства, — ДНК, как их называли люди, — невероятно сложны по своему строению и имеют очень длинную историю — намного длиннее, чем у большинства обитателей этого «ненастоящего» мира.

Гнездо хорошо разбиралось в подобных вещах. За изучаемыми им протеинами стоял долгий и сложный эволюционный процесс. Этим они и отличались от хитиновых репродуцирующих протеинов, недолговечных и чрезвычайно податливых, позволяющих улью постоянно модифицировать рабочих по собственной воле, приспосабливая их к своим нуждам.

В этих невероятно сложных тройных спиралях гнездо обнаружило сведения об океанах докембрийского периода, о последующем всплеске активности в мире беспозвоночных, о развитии рыб в девонский период, возникновении амфибий и рептилий в самом конце палеозоя. Там же хранились смутные воспоминания о событиях конца пермского периода, которые почти свели на нет земную жизнь. Весь процесс эволюции, растянувшийся на миллиард или больше лет, запечатлелся до мельчайших деталей на громоздких ДНК внутри человеческих клеток.

Оказалось, что история развития позвоночных далеко выходит за рамки тех знаний о жизни позвоночных на «ненастоящей» планете, которыми обладало гнездо. Гнездо «распробовало» земные организмы, от амебы до человека, и даже уловило привкус гораздо более ранних эпох, когда нуклеотиды, плавающие в океанах, впервые стали соединяться вместе, образовывая сложные репродуцирующие кислоты. Конечно, эти биохимические процессы были знакомы хитинам. Однако у самих хитинов, зародившихся на Ксерксе, не было периода массового вымирания после удара кометы. Благодаря ускоренным темпам эволюции их древние предки из великих гнезд заняли доминирующие позиции, подчинив весь мир интересам улья». Теперь же гнездо существовало в каком-то другом мире.

Итак, сама вселенная тоже оказалась намного сложнее, чем думало гнездо. Помимо хитинового мира, существовал «ненастоящий» мир, и еще один, из которого пришли подопытные особи.

Но особенно гнездо интересовало, где находится хитиновая популяция, контролирующая этих особей. А может быть, хитины из изначального мира пришли в мир этих гуманоидов, а потом уже перебрались сюда — в «ненастоящий» мир? Может быть, эти миры тянутся непрерывной линией, так же как и планеты, вращающиеся вокруг солнца? Давно уже склоняясь к этой теории, гнездо по ночам отправляло специальных рабочих хитинов на вершины великих деревьев, чтобы наблюдать за огнями, вспыхивающими на небе. Траектории движения этих огней много лет назад подвели его к выводу о том, что их мир круглый. Чтобы проверить эту гипотезу, гнездо с различными интервалами измеряло угол наклона солнечных лучей.

Возможно, нашлось подтверждение его планетарной теории, и все три планеты — звенья одной цепи, а значит, великие хитины из породившего их мира пришли сюда, в «ненастоящий» мир!

Однако, чтобы выяснить это наверняка, гнезду предстояло создать коммуникационный протеин, «экстракт, способный отворить ходы в нервную систему позвоночных», или просто «экстракт».

А пока продолжалась работа, Чоузен корчился в судорогах, не в силах вырваться из плена навязчивых галлюцинаций. Тошнота подступала к горлу, внутренности нестерпимо жгло. Темнота перед ним казалась вздыбившимся полом, усеянным хитиновыми экскрементами. Чудовищному смраду, исходящему от гнезда, сопутствовал гул многомиллионного пчелиного роя, дыхание, доносившееся из горячего безмолвия, пахло сточными водами, льющимися на давно уже мертвый земной берег.

И тут мысль о том, что он умирает, оглушила Чоузена, словно молот могучего Тора

. Он проглотил смертельную дозу грибного яда. Сердце бешено заколотилось, по лицу потекли слезы — Чоузен сам не знал отчего. То ли он оплакивал свою судьбу, то ли в его организм уже проник страшный грибок спруипа.

Бесконечный ряд огромных, высотой с милю могильных плит выстроился в его сознании. Пронзительно голубое солнце сияло на грязно-розовом небе, все звуки потонули в тревожном грохоте, и уши его не различали ничего, кроме собственного сбивчивого пульса. Пробиваясь сквозь сонное марево, он поплыл в ту сторону, где гигантские скульпторы, напоминавшие вудвосов-альбиносов, высекали из камня надгробия для только что усопших. Несмолкаемый звон раздавался оттуда, окутанные облаком каменной пыли, двигались огромные зубила, вздымались и падали мощные молотки. «Нет!» — слабо вскрикнул Чоузен. Он вдруг понял — на следующей плите высекут его имя.

Образ распался, уступая место следующему — к этому моменту наркотик уже проник в самую сердцевину организма. Огромные двери замелькали перед ним, распахиваясь одна за другой. Нескончаемая череда дверей, украшенных искусной резьбой. Ужасные лики таращились на него с этих дверей; великий джинн, властитель пустоты, крокодилы и мантикоры с выпученными глазами встречали его злобным рыком, а затем разделялись вместе с двумя половинками двери, чтобы открыть перед ним новое лицо, пронзающее его взглядом, до тех пор, пока наконец он не очутился в каком-то замкнутом пространстве с озером, лунным озером. Его недвижимая поверхность внушала ужас — мембрана, сквозь которую безвозвратно уходишь во мрак, в мир вечного безмолвия и холода.

Чоузену не хотелось умирать, но он настолько обессилел от тошноты, что едва мог пошевелить конечностями. Казалось, смерть неминуема. Галлюцинации были необычайно яркими. Чоузена вдруг потянуло к озеру. Встав на колени, он попробовал добраться туда ползком, но тут же понял бесполезность своей попытки.

А потом ладонь обожгло болью. Хитиновые воины кусали его; он испуганно вскрикнул, уловив резкий запах горячего металла, и замер, чувствуя каждым нервом боль от укуса, многократно усиленную наркотиком.

— Не двигайся! — закричал он непонятно кому. — Не двигайся, черт бы тебя побрал. — Теперь на него пахнуло горелым животным жиром.

Рабочих все прибывало, они ручейками струились по его груди, и от их прикосновений перед глазами у Чоузена запрыгали оранжевые огоньки. Очень скоро он уже корчился под сплошным ковром насекомых, доходящим ему до подбородка. В этот момент появились хитины какой-то новой разновидности. Они стали змейкой взбираться по телам остальных насекомых, словно по ступенькам причудливой пирамиды, которую увенчивал алтарь — его рот.

Наконец они достигли своей цели. Среди них был визирь необычного строения, выведенный всего несколько секунд назад, но уже имевший длинный жесткий хоботок, который позволял выстрелить эссенцию в рот и другие отверстия в голове. Когда визирь заполз на пирамиду, воины впились в губы Чоузена, и он, ахнув, открыл рот.