Мы познакомились и расселись, потом появился официант, и все принялись обсуждать меню, а как только с меню было покончено, те двое занялись непосредственно мной. Особенно усердствовал Пиолин – говорил без умолку, балагурил и довольно-таки плоско острил, посматривая при этом на меня исподтишка. Гиббс все больше поддакивал и хмыкал, но иногда тоже вступал с сентенциями, и только мне не давали сказать ни слова.
Так и не уловив, отчего моя персона оказалась вдруг в самом центре, я с удивлением прослушал историю своей прошлой жизни, сочиненную ими тут же на месте на основании скупых сведений из регистрационной карточки. Гиббс сразу предположил, что я учился в … университете, это хороший университет, и народ там бойкий – не мудрено, что некоторые идут в журналисты, которых лично он не жалует, но и среди них встречаются порядочные люди. Они потолковали о том, преуспевал ли я в учебе и сошлись во мнении что, наверное, преуспевал, «потому что себя любит больше, чем девок» – не совсем понятно подытожил Пиолин. Потом Гиббс наудачу прикинул несколько побочных занятий, что могли б меня увлечь в университетские годы, отвлекая от приобретения знаний, а Пиолин, подумав над каждым, принимал его или отвергал. Там мелькали дорогостоящие мотоциклетные забавы (отвергнуто Пиолином), различные игры с мячом (с некоторым сомнением принято), музицирование (принято с воодушевлением) и даже умеренный политический экстремизм, на котором Пиолин зевнул, и Гиббс сразу прекратил эту игру, отвернулся от меня и стал задавать Пиолину вопросы типа: «а как устроился тут молодой человек?» – на что Пиолин отвечал, что устроился прекрасно – или «а молодой человек знает, что лифты не работают по ночам?» – и Пиолин говорил, что, да, знает, хоть про лифты меня никто не предупреждал. И так они продолжали в том же духе, пока не принесли еду, а под конец Гиббс принялся рассказывать длинную историю о том, как он раз застрял в лифте с двумя горничными, но закончить не успел, потому что как раз тогда на столе появился салат, и все занялись салатом.
Салат был недурен, а принесенный за ним кролик и вовсе хорош. Мы почти не говорили за едой, лишь Гиббс бурчал что-то время от времени, а когда с кроликом было покончено, Пиолин обратился ко мне с вопросом о десерте, от которого я отказался, потому что был сыт и меня уже тянуло в сон. Тогда Пиолин движением ладони отослал официанта прочь и сказал, что теперь наконец пора поговорить о деле.
Прямо сказать, первым моим желанием было расплатиться и уйти. Не желал я иметь с ними никаких дел, и помощи мне от них было не нужно, а неумелое радушие обоих и какой-то безостановочный напор не могли не показаться неуместными. Мы были едва знакомы, а я не слишком-то привык доверять кому-то после первого же ужина и собирался им на это намекнуть, но на лице Пиолина появилась такая целеустремленность, а Гиббс так вдруг напрягся, что я оробел и сдался, успокоив себя тем, что покинуть их всегда успеется, а торопиться мне некуда. Пиолин тут же сделался официален и важен, начал называть Гиббса «уважаемый друг», а меня не иначе как «наш гость», или «наш дорогой гость», и я, будто завороженный, стал покорно их слушать.
«Так вот, уважаемый друг, – веско говорил Пиолин Гиббсу, – наш гость, знаете ли, ищет тут кой-кого, то есть пока еще не ищет, а просто осматривается, но вскоре обязательно начнет искать, можете мне поверить. Дело это трудное, вы сами знаете, и лучше бы ему от своей затеи отказаться – вот прямо тут, на месте – но наш гость не робкого десятка (Гиббс остро и быстро глянул на меня) и отказываться от своих намерений не любит. Да-с…» – он помолчал несколько секунд, и Гиббс тоже молчал, ожидая продолжения.
Пиолин шумно отхлебнул воды из бокала и заговорил непонятно про наш с ним договор, которого я не припоминал, про товарищество и опеку, а Гиббс все кивал с рассеянным видом, будто тоже не вполне понимая, лишь в одном месте у него сделалось удивленно-сочувственное лицо, и он вдруг повернулся ко мне другой своей половиной, где не было ничего и стал ожесточенно чесать шею, а Пиолин остановился и ждал, пока тот закончит. Гиббс как-то сразу успокоился и снова стал слушать Пиолина, сев, как раньше, но всякое выражение с нормальной части его лица уже исчезло. Я знал, что мне надо бы вмешаться и возразить – опять выходило нелепо, опять Пиолин нес какие-то небылицы, куда-то при этом клоня, но мне все было безразлично, я устал и тупо ждал, чем это кончится – глядя на происходящее будто со стороны. Моих собеседников, судя по всему, это устраивало вполне – они будто и не ждали от меня ничего другого, что, наверное, должно было меня насторожить, но почему-то не насторожило.
«Да, затащил он нас в это, затащил, и ведь не скажешь, что сплутовал, – продолжал Пиолин, шутливо погрозив мне пальцем, – сплутовать-то каждый может, да за это потом бьют. Нет, заманил он меня в открытую, без всякого лукавства, а как он при этом еще и про вас пронюхал, уважаемый друг, я ума не приложу. То есть, понятно, как пронюхал – я сам ему сказал – но как он меня сказать заставил, это загадка, н-да. Как бы то ни было, своего он добился, и нам теперь, Гиббс, деваться некуда. И уж пожалуй лучше начать, не откладывая, потому что увиливать поздно и лучше разделаться с этим побыстрей, ведь задержки только вредят – лица, знаете, забываются, имена стираются, а то и помрет кто ненароком, так что я предложил бы, – Пиолин еще посерьезнел, – шутки в сторону, и – к делу, к делу!»
Гиббс положил локти на стол, повернулся ко мне и вновь весь напрягся. Мышцы вспучились под пиджаком, и на шее выделились жилы, но он спросил довольно-таки доброжелательным голосом: – «Имя?»
«Юлий, – тут же встрял Пиолин, ответив за меня, хоть никто его об этом не просил, потом поправился: – То есть, почти Юлий… Юлиан, а не Юлий… Юлий, Юлиан, какая разница», – и глянул на меня ободряюще с кривой полуулыбкой. Я промолчал, лишь состроив недовольную мину, а Гиббс немного поразмыслил, затем полез под стол и вытащил оттуда небольшой саквояж. Наверное он принес его с собой, только я не заметил тогда, хоть и мог бы поклясться, что в руках у него ничего не было. Загадки, загадки, подумалось раздраженно, а Гиббс порылся внутри, достал фото пожилого мужчины, что стоял, чуть склонившись набок и болезненно улыбаясь в камеру, и положил его на стол. «Он?» – спросил меня Пиолин, разворачивая фотографию к себе и жадно в нее всматриваясь. «Да нет, ничего похожего», – ответил я, пожав плечами, и Пиолин сразу оставил фото в покое, откинувшись на спинку стула, а Гиббс удовлетворенно кивнул, забрал саквояж и куда-то ушел.
Пиолин тут же наклонился ко мне и, дыша в лицо, стал говорить, что Гиббс конечно мастер своего дела и вообще следопыт, но нельзя же ждать результата прямо вот так сразу, не сходя с места. Все-таки задача-то непростая, даже для Гиббса, да еще надо иметь в виду, что Гиббс, хоть и мастер, не всегда быстро ухватывает суть и решает правильно, у него много времени уходит на раскачку, так что кажется даже, что он вообще только морочит голову. Ан нет, нельзя недооценивать Гиббса, Гиббс очень опасен, особенно когда к нему не относятся всерьез, так что нам надо набраться терпения и подождать немного, он сейчас придет, а, смотрите-ка, вот уже и он.
Гиббс тем временем подошел к нам с бумажным пакетом в руках, подсел, подозвал официанта и заказал кофе. Мы последовали его примеру. Бумажный пакет оказался сложенной в несколько раз картой города, которую Гиббс пытался развернуть на столе, но карта на стол не влезала, и в результате мне так и не удалось увидеть ее в полностью развернутом виде. Карта была расчерчена квадратами, Пиолин с Гиббсом стали подсчитывать их количество и насчитали четыреста шестьдесят – двадцать линий в ширину и двадцать три в длину, а каждый квадрат включал в себя, по словам Гиббса, несколько кварталов, так что был великоват, и разметку на квадраты нужно было переделать – нынешняя была сделана для другого случая и оказалась слишком крупной. Пиолин предлагал увеличить частоту линий раза в полтора, но Гиббс убедил, что будет все еще слишком крупно и предложил больше – один и семьдесят пять сотых, – на чем они и остановились, принявшись тут же перечерчивать линии жирным карандашом, причем новые линии иногда совпадали со старыми, а чаще всего нет. В результате на карте оказалось такое количество новых и старых линий, что, по-моему, ничего нельзя было толком разобрать, но Гиббс удовлетворенно сказал, что теперь мол карта размечена в самый раз, и Пиолин тоже выглядел вполне довольным работой.
