Мне тоже было, что сказать – и про дюны в том числе – я не только болтался без дела в ожидании похода, да валял дурака в столице, пристреливая свой кольт. Я б легко мог процитировать им путеводитель Блонхета и еще пару-тройку источников, которые, хоть и теряли апломб очевидцев, чуть речь заходила о «приокеанских территориях», но все же честно старались просветить постороннего насчет мест, куда, по их единодушному мнению, соваться не стоит. Про карты – точнее, про их отсутствие – там тоже было, хоть какие-то старые, чуть не рисованные планы местности по-видимому сохранились, и одна из книжек приводила такой план в качестве иллюстрации, честно предупреждая, что доверять ему нельзя: во-первых, он, наверное, был неправилен с самого начала, а во-вторых, вся местность с тех пор успела неузнаваемо измениться, причем не один раз. «В связи с местными географическими особенностями» – невнятно пояснялось у Блонхета, и потом та же формулировка не раз еще мелькала там и тут беспомощным вестником неведения, лишь кое-где сменяясь суровой прямотой, как например в безапелляционном: «Местная флора и особенно фауна изучены плохо!» – пеняйте мол на себя, а к Блонхету не лезьте.
Все это пронеслось у меня в голове моментальным вихрем, и, поверьте, я мог бы кое-что ответить Кристоферам, чтобы они не слишком задирали нос, но не хотелось связываться, особенно после казуса с болотным пауком. «Да, я знаю, карты отсутствуют, – сказал я только и добавил по возможности небрежно: – В связи с местными географическими особенностями», – о чем тут же и пожалел, но было поздно.
«Какими-такими особенностями? – заинтересовался Кристофер I. – Просвети нас, турист, а то мы живем тут живем, да и знать не знаем».
«Ну, внезапные изменения рельефа, – стал я натужно вспоминать. – Атмосферные явления всякие, экстремального характера… – я нарочито зевнул. – Разное имеется в виду, так просто не объяснишь».
«Ну да, если в дюнах не был, то просто не объяснишь, это ты прав, – насмешливо сказал Кристофер. – А книжек поначитавшись, так вообще ничего не объяснишь, каждый знает. Тебя б здесь бросить одного денька на три, так потом, глядишь, все понятно бы объяснил, если б конечно захотел».
«Ты за себя говори, а за меня не нужно», – ответил я ему холодно, и мы снова зашагали в молчании, глядя то под ноги, то на Гиббса, неутомимо выискивающего верный путь. Тропа тут была широкой, и я по-прежнему шел рядом с Кристоферами, а потом к нам присоединилась и Сильвия, что-то спросившая у одного из них. Лишь Стелла шагала за Гиббсом, не оборачиваясь, и я подумывал уже, не пристроиться ли к ней, чтобы познакомиться наконец поближе, но тут Кристоферы, очевидно заскучавшие, затеяли громкий спор, и я стал прислушиваться поневоле. Потом и Сильвия тоже вмешалась, что только подлило масла в огонь, так что Гиббс даже обернулся и окинул спорщиков странным взглядом, от чего они немедленно стушевались и перешли на яростный шепот.
Особенно горячился Кристофер-первый, он даже посматривал порой на нас с Сильвией, будто призывая в союзники, но мы мало чем могли ему помочь, и он отворачивался с досадой, неслышно ругаясь в сторону. Второй отвечал врастяжку и с ленцой, но стоял на своем с бычьим упорством, которое ничем не перебить. Спорили они о человеке по имени Джим, что, по мнению первого Кристофера, не стоил доброго слова, а Кристофер II, напротив, считал его весьма оборотистым парнем, которому не стоило класть палец в рот. Главная же путаница и предмет разногласий заключались в прозвании Джима, и тут оба были непоколебимы каждый в своем, из чего потом вытекали и прочие расхождения, рассудить которые я, увы, не мог.
Первый доказывал с пеной у рта, что Дикий Джим только и знал, что задираться к кому ни попадя, отчего и бывал бит не раз, но все равно терся и терся у кабаков в поисках ссоры или просто косого взгляда, а что нрав имел крутой, то это не новость, тут бывали еще и покруче, только вот с мозгами не у всех хорошо. Второй же утверждал, что это был вовсе не Дикий Джим, а самый что ни на есть Джим Дикий, и темная слава, что тянулась за ним, пришла из таких мест, где пьянчугам и задирам нипочем не прижиться, мигом очутятся в болоте с проломленной головой. Джим Дикий, крупный и неторопливый в движениях, с застывшим тяжелым взглядом, как у большой рептилии, обретался где-то среди беглых, что знали толк в настоящем деле и не разменивались на пустяки, отчего к ним и не совалась всякая шушера, среди которой как раз и нашлось бы место Дикому Джиму, если б тот существовал взаправду – в каком-нибудь усатом, широкоплечем и коротконогом обличии. А Джим Дикий был там своим среди своих, от него веяло такой силой, что и не снится тем, что вертятся среди мелкоты, тем более, что дюны тогда еще были другие, и случалось в них куда больше всякого, чем теперь…
Так они и гнули каждый свое, но последняя мысль оказалась близка и Кристоферу-первому, так что, чуть только речь зашла о дюнах, спор стал иссякать, и горячность обоих пошла на убыль. В конце концов они и вовсе помирились, сойдясь на том, что нынешним дюнам далеко до прежних, и в них, как выразился Кристофер I, «почти что жизни и нет – так, видимость одна». Заявив это, он будто сразу исчерпал все поводы для раздора, и разговор принял другой оборот, куда более занятный с моей точки зрения.
«Да, было время, шатался в них разный народец, – поддакивал второй Кристофер, – сейчас не то конечно, измельчали. И тогда-то, по большей части, порядочная тут обреталась дрянь, но и беглых было немало, а беглые тогда случались не чета нынешним, к ним и соваться никто не смел. Так и писали в протоколе, что мол мертвы, утонули в болотах или еще что – кто-нибудь из младших подмахнет, как вроде свидетель, а те уже в дюнах, среди своих таких же, ищи-свищи. Потому их и путали по именам – не хватало на всех, живых было больше, чем оставалось прозвищ – так и приписывают напраслину немногим, кто еще на виду, героев из них делают напропалую, хоть каждый понимает: не больно-то и узнаешь, кто на самом деле старался…»
«Ну, это ладно, – перебивал первый Кристофер, махая рукой, – своя рубаха, пусть она поближе будет, им может чужого тоже было не нужно, да и не суть. Я о чем толкую – дюны были другие, обретался там всякий люд, и проехать туда было – раз плюнуть, пусть и по грунтовым дорогам, асфальт в то время зазря не клали. Так и таскались в эти места темные компании – кто на лошаденках, а кто и на авто – а власть не усердствовала, не до дюн тогда было власти. Это теперь-то…»
Кристоферы покивали синхронно, достигнув уже полного взаимосогласия. Очевидно, старание нынешних властей давно стало беспроигрышным пунктом совпадения мнений. Они даже пошли чуть ли не в ногу, очень похоже косолапя и размахивая руками.
«Тогда и город-то был небольшой, – продолжал первый, покровительственно косясь в мою сторону, – ни рекламы тебе, ни туристов, кругом одни степи, да пара-тройка заводишек. Одно название, что город – и власть в нем была слабая, в себя не больно-то верившая. Это уж потом настроили всего, как с цепи сорвались, и за дюны решили взяться, чтоб пространство попусту не пропадало – с этого-то неприятности и начались. Уж так оно всегда, как на чужой кусок рот разинешь, так и своим начнешь давиться – а реформаторы подобрались прыткие, понаехали из столиц, иностранцев поназвали почем зря. Тут уж ясно стало, что добром не кончится, но поздно – завертелась машина, не остановишь. Дед мой сразу сказал: коль столько иноземных ртов кормиться притащились, то перво-наперво у местных начнут отбирать…»
Он ругнулся и сплюнул, и дальше мы продвигались в угрюмом безмолвии. Стрекотали насекомые, что-то потрескивало в густых зарослях по сторонам, вдруг сменявшихся неровными проплешинами, поросшими длинной стелющейся травой. Кочковатая почва затрудняла движение – приходилось все время смотреть вниз, чтобы не оступиться. Стелла все же споткнулась один раз, но все обошлось – она лишь несильно подвернула ногу и пошла дальше, чуть прихрамывая, получив суровый нагоняй от Гиббса. Сильвия тяжело дышала, и мне тоже было нелегко, так что я вновь невольно вспомнил о наших лендроверах, оставленных где-то возле мотеля, злясь про себя на неразумность происходящего.
