Новицкий закусил губу, чтобы не рассмеяться. «Но, возможно, – подумал он, – ночные мои кошмары и страхи сумели справиться с лихорадкой лучше лекарств и молитв. Я готов был сдаться, умереть и непременно бы умер к рассвету. Я вспомнил Зейнаб, я захотел жить, и я смог подняться. Но я не скажу об этом Темиру. Пусть он думает, что отыскал средство против болезни. Ведь во многом он прав…»

Весь день Новицкий продержался в седле. Когда вьючили животных, он наотрез отказался заползать в клетку, сказал, что один вид загаженного вместилища вызывает приступ горячки. Если ему суждено умереть, торжественно заявил Сергей, он лучше умрет свободным на коне, посреди чистого поля, если повезет, то с винтовкой в руке, пистолетом или кинжалом. Темир выслушал высокопарную речь без тени улыбки, согласно кивнул головой и исчез. Через четверть часа он вернулся, ведя в поводу небольшое животное, увенчанное необычайно большим седлом с высокими луками.

– Это не лошадь, это… – Он произнес слово, которого Новицкий еще не знал, но тут же объяснил очень доходчиво: – Его маму покрыл осел. Он послушный и очень спокойный. Ты будешь сидеть как за столом. Можешь читать, можешь писать. Да и падать невысоко, – добавил он, простодушно хихикнув.

Но Сергей ни разу даже не сполз ни на один бок, хотя первую часть дневного пути до большого перерыва, до полуденного отдыха он напрягал все оставшиеся у него силы и держался не за поводья, а за луку. Иногда он с трудом перебарывал желание уткнуться головой в деревянную дугу, обтянутую выцветшей кожей, и забыться на полчаса. Он не замечал ничего вокруг, он только боролся: с палящим солнцем, с нескончаемой дорогой, с собственной немощью.

К полудню проводники привели караван к очередному ручью. Вдоль узкого русла тянулась в два ряда неширокая рощица. Темир провел мула, на котором ехал Новицкий, к тенистой прогалине и помог всаднику спуститься на землю. Сергей безропотно позволил уложить себя в тени куста и наблюдал, как привычно и ловко Темир ухаживает за животными и готовит им обоим обед.

– Ты выживешь, – уверенно сказал горец, принеся Новицкому теплую похлебку, почти жидкую кашицу. – Ты не сильный, но упорный и цепкий. Такие лучше для жизни. Сильный расталкивает все, что ему мешает, а потом вдруг сталкивается с другой силой и падает во весь рост, как подрубленное дерево. А попробуй срубить этот куст. Он цепляется за жизнь так же, как ты. Десять корней, может быть, двадцать. Попробуй найти их все, попробуй перерубить. Сколько раз железо точить придется.

– Куст можно сжечь, – педантично заметил Новицкий. – Человека можно взять пулей.

Темир присвистнул и беззаботно сдвинул на затылок папаху.

– Аллах знает, когда прилетит моя пуля, а я – нет. И это правильно. Знал бы – сидел и ждал свою смерть, а так я человек вольный. Даже гадать не буду. Может быть, за тем холмом человек уже уложил ствол на камень. А может быть, я успею добраться даже до Абдул-бека.

Произнеся ненавистное имя, он сплюнул и замолчал. Забрал у Сергея пустую миску и пошел к ручью.

Вторая половина дня далась Новицкому много легче. Он уже был в состоянии присматриваться к тому, что происходило вокруг, прислушиваться к разговору проводников. Он уже чувствовал, что может держаться прямо, но продолжал горбиться, клевать носом, играя больного. И кое-что интересное ему удалось ухватить.

На следующий день он поднялся сам, встал затемно и, одолевая боль и апатию, постарался размять затекшее тело. Вернувшись к бивуаку, он достал из-под мешка, служившего подушкой, кинжал, вытянул лезвие наполовину, потрогал пальцем, охнул и слизнул капельку соленой крови.

– Я знал, что сегодня тебе уже нужно оружие, – негромко сказал Темир.

Приподнявшись на локте, горец следил за Сергеем.

– Ты правильно сделал, – так же тихо ответил ему Новицкий. – Теперь подготовь ружья и пистолеты. Я видел вчера закат, я смотрел сейчас на рассвет. День будет жаркий…

До полудня они поднимались по склону горы Безобдал. Тропа вилась серпантином, так что животные и люди шли довольно спокойно. Печной жар раскаленной солнцем степи остался внизу, воздух посвежел, дышать и думать стало намного проще.

Князь Меншиков, ехавший в голове каравана, сдержал коня и подождал Новицкого.

– Где же ваши разбойники, милейший Сергей Александрович? – произнес он, грассируя, щеголяя изысканным французским произношением, отточенным за месяцы, проведенные в оккупационном парижском корпусе.

– Не имею от них до сих пор известий, Ваше Превосходительство, – постарался ответить Сергей в тон начальству. При этом он мучительно сознавал, что выговор его совсем нехорош и отдает больше Орловской губернией.

– Миражи, миражи, – усмехнулся посланник. – Все мучают нас мечтания юности – пираты, разбойники, пещеры, полные драгоценностей, колдуны и красавицы. Вздор, все вздор! Туман, розовый как сопли мальчишки, побитого в уличной стычке.

Он говорил с непререкаемой, снисходительной уверенностью старшего по чину, по опыту. Однако Новицкий помнил, что князь родился раньше него всего лишь на год. Ему смертельно, до боли под левой лопаткой, захотелось вдруг осадить напыщенного вельможу.

– Этот туман развеялся у меня еще в Литейной части Санкт-Петербурга. На плацу лейб-гвардии Преображенского.

– Так мы с вами однополчане, – воскликнул изумленный Меншиков. – Но я вас там не застал. Впрочем, меня перевели туда из армии только в тринадцатом. – Он словно запамятовал, что Новицкий уже рассказывал ему о своей службе в гвардии.

– А я уже давно прошел дорогу обратную. Еще в девятом перешел в Александрийский гусарский.

– О! Черные гусары! Помню вас, вы хорошо стояли под Рущуком. Я тоже был на турецкой кампании. И получил пулю в ногу, как раз когда мы перешли в наступление. Рад, сердечно рад увидеть в вас не только спутника, но и товарища.

До большого привала они ехали рядом, вспоминая войны – и турецкую, и французскую, переходы, осады, штурмы, генералов, офицеров, нижних чинов, с которыми им удавалось встретиться, и беззаботно, искренне радовались, когда им удавалось отыскать общих знакомых.

Обеденный привал затянулся. Новицкий с Темиром наслаждались отдыхом, отыскав два небольших тенистых убежища, сидели, привалившись к стволу чинар, и время от времени лениво перекидывались словами. Но винтовка лежала рядом с каждым так, что можно было схватить оружие, даже не глядя; и заряженные пистолеты у обоих заткнуты были за пояс.

Вдруг прибежал посланный от князя мелкий чиновничек Переверзин, исполнительный и суетливый, сейчас он казался ужасно напуганным.

– Его превосходительство просят вас, господин надворный советник, пожаловать к нему незамедлительно!

Поднимаясь, Сергей показал Темиру взглядом на винтовку и лошадей. Тот так же безмолвно показал кивком, что понял.

Саженей двадцать пять пришлось подниматься по склону к поляне, на которой расположился посол, как обычно, со всеми удобствами. Новицкий шел не торопясь, сберегая дыхание и стараясь не утруждать ноги, но все равно легко опередил Переверзина, неровно семенящего короткими шажками.

На первый взгляд могло показаться, что посол устраивает что-то вроде выездного приема для спутников. Персы – проводники каравана и охранники, те, что повыше чином, сидели, скрестив ноги, на расстеленных коврах и держали в руках пиалы. В сосуды, понял Новицкий, налит был вовсе не чай. Несколько блюд с подвядшими уже фруктами стояли перед собравшимися. Сергей поймал кивок князя, опустился рядом с Меншиковым и, стараясь выглядеть беззаботно, выбрал персик, круглый и сочный по виду.

– Видите ли, Сергей Александрович, – посол тоже старался говорить по возможности безмятежно, и только легкая хрипотца в голосе выдавала его волнение. – Персы утверждают, что Аббас-Мирза распорядился проводить нас только до горы Безобдал. За ней ущелье, за ущельем уже русская территория. Туда они не пойдут, боятся. Хотят получить расчет прямо здесь, хотят подарки. Знают, что мы увозим дары, предназначенные для шаха. Говорят, что могут разделить их между собой. Облегчат нас сразу во многих смыслах. Вы все разбойников искали, Новицкий, да здесь же самые воры – та же ваша охрана.