– Какой из государей? Покойный или же нынешний?
– Оба. Алексей Петрович держится чересчур независимо. Его прочили начальником Генерального штаба сразу же, как только армия пришла из Парижа, но Александр предпочел отправить его подальше от Петербурга, сюда, на Кавказ.
Валериан потер рукой подбородок. Этот жест, как хорошо знала жена, выдавал его потерянность в мыслях и чувствах. Ситуация редкая, но случавшаяся, как, например, сегодня.
– Не понимаю тебя, Софья. Алексей Петрович сразу, еще в шестнадцатом, сказал мне, что сам искал этого назначения, что оно дает ему свободу действий. А это для него высшая из наград.
– А что ему оставалось еще говорить? Признаться, что проиграл сражение за высокий пост? Жаловаться на интриганов в Зимнем? Ты же знаешь, что Ермолов не такой человек. Его отставили, его отправили в ссылку. Он стиснул зубы и, как Цезарь, решил доказать, что и последнее место он способен сделать едва ли не первым. Но, кажется, перестарался.
Валериан молчал и только гладил ладонью колючий к вечеру подбородок.
– Все слишком хорошо помнят, что Константин именовал его кавказским проконсулом.
– Слышал, что Алексея Петровича так называют. Но не знал, кто пустил это первым.
– Великий князь. Он был очень хорош с Ермоловым, но потом охладел. И, думаю, у него были на это причины. Я говорила тебе не раз, что Алексей Петрович привечает человека до тех пор, пока тот ему полезен. И тут же забывает о нем, как только тот делается не нужен.
– Многие ведут себя точно так же, – рассудительно заметил Мадатов.
– Да, и в частной жизни им это сходит с рук. В политической, государственной никто не может себе такого позволить. Ты поворачиваешься к человеку спиной, он обидится и непременно ударит. Проконсул Кавказа! Это уже не просто словцо, это почти обвинение. Думаю… даже уверена, что как только Александру донесли bon mot, пущенный братом, он тут же заподозрил Ермолова в совершеннейшем самовольстве.
– В каком же? – воскликнул Валериан, совершенно уже потерявшись. – Уж не думал ли государь, что Алексей Петрович может…
– Именно так, – подтвердила Софья с каким-то холодным довольством. – Либо отделится, отгородится от России цепью Кавказских гор, либо двинет Кавказский корпус на столицу империи.
– Но это же невозможно!
Валериан вскочил и заметался по комнате.
– Отделиться от России – значит остаться против двух гигантов – Персии с Турцией. И с какими ничтожными силами. Двинуться на Петербург… Упаси нас бог воевать со своими! И с чем отправляться. У нас…
Он кинулся к скатанной карте, поднял ее и потряс. Десяток цветных квадратиков выпорхнул из бумажной, туго скатанной трубки и закружился в воздухе.
– У корпуса нет сил, чтобы прикрыть границы. Я не могу перебросить даже единой роты! Закрою одну дыру, тут же обнажится другая. Пойти к Петербургу – значит тут же потерять Закавказье. Через три дня персы будут уже в Карабахе, а турки в Тифлисе. Зачем?! Ради чего?! Кто придумал это… это…
Он запнулся, не умея подобрать нужное слово, и только развел в стороны большие сильные руки в совершенном недоумении.
– В Петербурге… – осторожно и медленно начала Софья. – В Петербурге говорят, что мальчики, те, что в декабре вывели батальоны на Сенатскую площадь… Что они, якобы, рассчитывали на помощь Алексея Петровича.
– Как?! Кто сказал? Почему?
– Ты же знаешь, что арестовали Александра Сергеевича Грибоедова, секретаря Алексея Петровича. Его привезли с фельдъегерем в феврале и допрашивали именно по этому делу. Подозревают, что бунтовщики именно через него входили в сношения с Алексеем Петровичем.
Валериан фыркнул.
– Бунтовщики, ха! Простояли полдня, поморозили людей без толку да разбежались при первом же залпе. Да с двумя гвардейскими батальонами можно… Я-то ведь помню!..
Он неожиданно замолчал, а потом, уже спокойней, добавил:
– Я слишком хорошо это помню, Софья. И потому думаю, что нельзя… Нельзя выводить армию на улицы, площади. Армия должна стоять на границах. Мы должны оберегать, защищать. А указывать, кто и как должен править, вовсе не наше дело.
Софья улыбнулась и послала мужу поцелуй через комнату.
– Если бы все думали точно так же, как ты. Но слишком много людей сейчас не желают заниматься своим прямым делом. Те, кто остался на площади, у Сената, конечно, мальчишки. Но за их спинами все угадывают людей весьма и весьма серьезных.
Валериан развел руки и склонил набок голову.
– Зачем угадывать, Софья? Их вывели на кронверк Петропавловской крепости. Полковник Муравьев-Апостол, командир Черниговского полка, полковник Пестель, командир Вятского. Я слышал, что замешан был еще полковник Генерального штаба.
– Да, Сергей Трубецкой. Мы встречались и даже как-то танцевали вальс на одном из балов. Но эти фигуры опять не самые видные. То есть они видны всем и скрывают тех, кто куда как солиднее. Граф Милорадович…
Лицо Мадатова просветлело, он прервал княгиню на полуслове.
– Помню его. Видел и слышал о нем еще на Дунае. История у него была смешная с дочкой одного боярина в Яссах. Вся армия потешалась над тем, как она сострунила эдакого молодца. Он тогда уже был генералом, командовал корпусом при фельдмаршале Михельсоне. Потом видел его под Лейпцигом. После уже встречались в Париже, у Воронцова. Славный был человек, храбрый до отчаянности. Две вещи любил он в жизни – драку и женщин. И надо же – пуля от какого-то штатского, в спину!..
Валериан замолчал, и на лоб его снова набежали морщины. Софья Александровна поняла, что муж видит в памяти Милорадовича, каким встретил его почти четверть века тому назад, и не торопилась продолжать разговор.
– Да, какой-то отставной поручик, – начала она, выдержав пристойную паузу. – Каховский некто. Его также повесили в числе тех пятерых. Но думаю, что пистолет Каховского сослужил графу немало. Оборвал жизнь, но сохранил честь. Ведь это именно он заставил всю империю присягать Константину. Да, дорогой мой, именно он, граф Милорадович, генерал-губернатор Петербурга, командир гвардейского корпуса. Мне рассказала историю сама императрица.
– Какая? – осторожно спросил Мадатов.
– Конечно же, вдовая. Конечно, она, Елизавета. При дворе нынешнего императора мне места нет.
– Ты была с ней до самой смерти?
– До последнего вздоха…
Теперь она замолчала, и уже Валериан сидел, присмирев, даже сдерживая дыхание, чтобы не мешать жене вспоминать царственную подругу.
– Доктора ведь так и не сумели определить, от чего она угасает. Но я убеждена, что она просто не хотела более жить. Она понимала, что при новом режиме ей не оставят даже скромного уголка. Прекрасные времена Александра Благословенного оборвались, закончились. Я говорила тебе, что время героев прошло. Надвигается эпоха людей послушных и обязательных. Тех, кто умеет понимать мысли, а еще пуще – угадывать чувства…
– Кого же? – спросил Мадатов, не без смущенной робости.
– Конечно, его. Разумеется, его одного. Теперь в России будет только одна воля – императора Николая. Мы столкнулись с ним в коридоре Зимнего. Я присела и поклонилась. Он прошагал мимо, не изволив даже кивнуть. Этот маршевый шаг; стальной стержень там, где у других позвоночник; оловянные глаза, каждый с чайное блюдечко… Бр-р… – Софья Александровна передернула плечами. – Не мудрено, что бедный Милорадович рискнул попробовать отодвинуть почти неизбежное.
Валериан нахмурился. Он точно опять окунулся в промозглый, слякотный Петербург, каким тот запомнился ему страшной мартовской ночью начала нового века. Другим этот город он уже и представить себе не мог. Он был благодарен Петербургу за поворот в его судьбе, но не любил его и хотел бы держаться как можно дальше от его рек, площадей, набережных, дворцов, от людей, что населяли громоздкие и пышные особняки. Странная публика, разряженная, праздная толпа, чьим центром, единственным и реальным смыслом существования был императорский двор, а успех жизни, или, напротив, ее провал измерялся расстоянием до караула кавалергардов, поста, охранявшего вход в покои первой семьи империи. Главной же наукой, которую считали достойной внимания столичные господа, была «пфификология», до тонкостей разработанная. Валериан вспомнил громадную фигуру генерал-губернатора Петербурга, каким он запомнил его той мартовской ночью[18], и – усмехнулся. Милорадович, очевидно, хотел повторить успех фон Палена, но просчитался. Каждому свое: кому возводить на престол императоров, кому водить полки под картечь и пули да ухлестывать за молоденькими женщинами в перерывах между сражениями.
