Борис Иванович заглянул в салон «тойоты». Судя по тому, как далеко было отодвинуто сиденье водителя, женщина, управляющая этой машиной, должна была иметь воистину гренадерский, чересчур большой даже для профессиональной модели рост. На приборной панели лежала забытая пачка крепких сигарет, в углублении между передними сиденьями виднелась коробка компакт-диска, на которой было крупно написано: «Золотые хиты русского шансона». Конечно, женщины бывают разные (а в наше время очень разными стали и мужчины), но с гром-бабой, которая курит крепкие мужские сигареты и слушает в дороге шансон, и спорные вопросы, надо полагать, можно решать по-мужски – не врукопашную, конечно, но и без лишних реверансов, по-деловому.

Рублев снова толкнул «тойоту». Сигнализация разразилась оглушительными воплями, тревожно замигали подфарники. На этот раз режущая слух какофония прекратилась почти сразу, и откуда-то сверху послышался сердитый мужской голос:

– Слышь, мужик, от машины отвали! Заняться больше нечем, что ли?

Задрав голову, отставной майор почти сразу обнаружил в одной из лоджий на четвертом этаже обтянутую выцветшей майкой гору волосатого, основательно заплывшего жиром мяса, увенчанную круглой, как баскетбольный мяч, и такой же крупной и лишенной растительности головой. Блеск золотой цепи, украшавшей шею описываемого субъекта, был виден даже на таком расстоянии; тон у гражданина в майке был хамоватый, свидетельствующий о том, что недостаток воспитания не помешал, а, напротив, помог ему добиться в жизни некоторого успеха.

– Я бы рад отвалить, – подавив раздражение, которое неизменно испытывал при общении с подобными типами, сообщил Рублев, – да не могу. Ты бы отъехал, земляк, а то мне в машину не залезть.

– Через багажник залезь, – посоветовал хозяин «тойоты», и лоджия опустела.

Рублев, который и сам уже подумывал о том, чтобы попасть в салон через заднюю дверь, а оттуда как-нибудь перебраться на водительское место, мгновенно передумал заниматься акробатикой. Это дело, при его габаритах и без того представлявшее собой нелегкую задачу, в свете состоявшегося диалога приобрело еще и крайне унизительный характер. Дальнейший переговорный процесс, вероятно, помог бы добиться желаемого результата, да вот беда: желание вести переговоры у майора Рублева пропало начисто.

Примерившись, он взялся обеими руками за прочный стальной крюк фаркопа, покрепче уперся в землю широко расставленными ногами, поднатужившись, оторвал задние колеса «тойоты» от земли и оттащил ее в сторону.

Сигнализация при этом, естественно, не молчала. Под ее истошные вопли Рублев отряхнул ладони, без помех сел за руль своего «форда», запустил двигатель и задним ходом вывел машину со стоянки. Сигнализация продолжала орать благим матом и панически моргать габаритными огнями, когда он, выйдя из машины, вернулся к «тойоте» и тем же порядком вернул ее в исходное положение. Как будто удовлетворившись этим, сигнализация коротко пискнула в последний раз и умолкла. За спиной ахнула дверь подъезда, послышался резкий хлопок, и что-то коротко щелкнуло об асфальт в нескольких сантиметрах от правой ноги Бориса Ивановича.

– Вот чудило, – пробормотал Рублев и неторопливо обернулся.

Предчувствие его не обмануло: хозяин джипа был тут как тут. Он бежал от подъезда, тяжело переваливаясь на кривоватых волосатых ногах, торчащих из широких штанин пятнистых камуфляжных шортов. Его брюхо подпрыгивало и тряслось на бегу, пляжные шлепанцы все время норовили потеряться, широкий рот открывался и закрывался, изрыгая грязную брань. В левой руке этот неприятный тип держал брелок с ключом от машины, а правая сжимала рукоятку пистолета, очень похожего на настоящий. Рублев покосился на то место, куда угодил первый выстрел, и не заметил оставленного пулей следа. Из чего следовало, что пистолет травматический и что его владелец совершенно напрасно им размахивает, пытаясь напугать этой пукалкой ветерана множества региональных военных конфликтов.

– Ты чего творишь, козлина?! – с одышкой обратился к Рублеву толстяк, вертя и потрясая у него перед носом своим пистолетом так старательно, словно и впрямь думал, что оппонент до сих пор не оценил его огневую мощь. – Тебе что, зубы жмут? Да я тебя сейчас прямо тут, на месте, в асфальт закопаю!

– Тут какое-то недоразумение, – вежливо ответил Борис Иванович. – В чем, собственно, дело?

– Я тебе, урод, сейчас объясню, в чем дело! – пылая праведным гневом, пообещал толстяк.

– Будьте так любезны, – проникновенно попросил Рублев. – Только, если можно, побыстрее, я спешу. Так чем вы недовольны?

Толстяк слегка замялся: описать вслух то, что он пару минут назад наблюдал из лоджии, не поворачивался язык. Кроме того, увиденное прямо свидетельствовало о том, что подчеркнутая вежливость черноусого оппонента является признаком чего угодно, но только не слабости. Однако толстяк явно не привык отступать, да и пистолет в руке придавал ему уверенности в своих силах. Борис Иванович давно заметил, что оружие обладает опасным свойством вводить людей в заблуждение, заставляя сильно переоценивать свои возможности. Вооружившись, человек, особенно неопытный, начинает чувствовать себя этаким громовержцем, которому море по колено и от которого в страхе разбегается все живое. Именно это, судя по всему, происходило сейчас с его собеседником, который никак не мог взять в толк, почему безоружный оппонент до сих пор не пал перед ним на колени, моля о пощаде.

– По-моему, все в порядке, – предвосхищая очередную бессмысленную угрозу, заметил Рублев. – Все хорошо, что хорошо кончается, верно? Счастливо оставаться. И поосторожнее с этой игрушкой, – он кивнул на пистолет, – не пораньтесь.

Обойдя собеседника, как неживой предмет, он направился к своей машине. За спиной раздался гневный матерный вопль, за которым последовал хлопок нового выстрела. На этот раз свистнуло у самого уха; этот выстрел, окажись он поточнее, мог оказаться смертельным.

– Ну, все, парень, – оборачиваясь, негромко сказал Рублев, – ты меня достал.

Он сделал серию быстрых, почти неуловимых движений. Толстяк сел на землю, баюкая поврежденную кисть и хватая воздух широко разинутым ртом. Борис Иванович подбросил на ладони пистолет, с виду неотличимый от боевого «Макарова», огляделся и, примерившись, по высокой траектории запустил его в сторону помойки, до которой от стоянки было метров тридцать. Пистолет, кувыркаясь, описал в синем безоблачном небе длинную пологую дугу, с отчетливым лязгом ударился о мятый край жестяного мусорного бака, подпрыгнул, напоследок кувыркнувшись еще пару раз, и беззвучно скрылся внутри. Из бака пулей выскочил напуганный неожиданным гостинцем бродячий кот и, струясь над асфальтом, серой молнией метнулся в заросли заполонивших клумбу под окнами многолетников.

– Урою, – сидя на асфальте, просипел толстяк. – Сгною, падла! Ты на кого руку поднял?!

– Иди проспись, – посоветовал Борис Иванович. – Только шпалер свой сперва найди, не надо, чтоб им детишки баловались.

– Пожалеешь, сука, – напутствовал его поверженный стрелок, осторожно щупая наливающийся под левым глазом синяк.

Не удостоив его ответом, Рублев сел за руль, аккуратно, без лязга, закрыл дверцу и наконец-то тронулся в путь. Настроение было испорчено. Мысль, которую он старательно гнал от себя на протяжении всей прошедшей недели: «И на кой бес мне сдался этот день рождения?» – снова вернулась и никак не желала уходить. В самом деле, сообрази он вовремя отказаться от приглашения, сославшись на какой-нибудь вздор, утро выходного дня не было бы испорчено в самом начале.

Кроме того, у него появилось и стало с каждой минутой крепнуть очень неприятное предчувствие, что это еще не конец. Он хорошо знал и себя, и свое везение: если уж неприятности начались, то кончатся они не скоро. И что с того, что облетевший букет и ссора на парковке – пустяки, не стоящие выеденного яйца? Маленький камешек, сорвавшись с вершины горы, способен вызвать обвал, а что может быть пустячнее маленького серого камешка?