Француз чуть подвинул руку, и та замерла над тем, что шкура таила в земле долгие годы.

– Нет, ничего подобного я ни разу не видел.

Череп чудовища был извлечен из земли и очищен от грязи. До этого они откопали сломанные бивни, торчавшие из кожаного свертка. Извлеченный на свет череп был размером с церковный колокол. И как и бизонью шкуру, его поверхность также украшали рисунки, как будто для доисторического художника та превратилась в холст.

По всей его поверхности были вырезаны, а потом раскрашены краской человеческие фигуры. Такие яркие и живые, что казалось, будто они созданы буквально вчера.

Первым заговорил дядя Билли. Голос его был исполнен благоговейного ужаса:

– Череп, он ведь принадлежит мамонту. Такие находили рядом с Большим Соленым Камнем.

– Нет, это не мамонт, – возразил Фортескью и указал на череп кончиком трости. – Взгляните только на длину и изгиб бивней, на огромные зубы, предназначенные для перетирания пищи. Анатомия черепа отлична от черепов мамонта, какие находят в Старом Свете. Останки, подобные этим, характерны лишь для Америки. И их теперь относят к иному виду вымерших животных, который получил название мастодонт.

– Мне все равно, как он называется, – резко отозвался отец Билли. – Лучше скажите, это тот самый череп или нет? Это все, что я хотел бы знать.

– Есть только один способ это выяснить.

Фортескью протянул руку и провел пальцем по костистому гребню, венчавшему череп древнего гиганта. Кончик его пальца вскоре проник в отверстие в затылочной части черепа. За свою короткую жизнь Билли не раз приходилось свежевать оленей и кроликов, и он тотчас понял: отверстие это слишком чистое, чтобы иметь естественное происхождение. Француз приподнял находку.

Вокруг вновь раздались удивленные возгласы. Кое-кто из рабов в ужасе отшатнулся назад. Билли от удивления вытаращил глаза: череп чудовища раскололся пополам, вернее, открылся, словно створки шкафа. Отец помог французу сдвинуть половинки черепных костей в сторону, а ведь каждая из них была размером с хорошую обеденную тарелку и около двух дюймов в толщину.

Даже в тусклом вечернем свете было видно, как сверкнуло то, что лежало внутри.

– Золото! – в благоговейном ужасе прошептал дядя Билли.

Вся внутренняя поверхность черепа была выложена драгоценным металлом. Фортескью поводил пальцем по внутренней поверхности одной из половинок. Лишь тогда Билли заметил на ней небольшие выступы и канавки, напоминавшие грубо начерченную карту, со стилизованными деревьями, горами и змеящимися реками. Кроме того, вся она была испещрена значками, напоминавшими отпечатки куриной лапы. Не иначе как какие-то древние письмена.

Фортескью пригнулся ниже и прошептал всего одно слово, исполненное, однако, благоговейного ужаса:

– Древнееврейский.

Как только первоначальное потрясение прошло, подал голос отец Билли.

– Но ведь череп пуст.

Фортескью посмотрел на открытую полость черепа. В ней вполне мог поместиться новорожденный младенец, но, как только что подметил отец Билли, она была пуста.

Фортескью какое-то время внимательно рассматривал ее, и хотя лицо его оставалось бесстрастным, Билли по его глазам видел, что француз мысленно строит самые разные догадки. Интересно, что они рассчитывали найти?

Фортескью выпрямился.

– Закройте находку и снова заверните в шкуру. Мы должны в течение часа быть готовы к отправке ее в Вирджинию.

Никто не стал с ним спорить. Если пройдет слух, что найдено золото, как это место тотчас же будет предано разграблению.

В течение следующего часа солнце уже село за горизонт, и пришлось зажечь факелы. Рабочие трудились не покладая рук. Очистили от земли череп, приготовили повозку, запрягли лошадей. Фортескью, отец Билли и его дядя большую часть этого времени о чем-то переговаривались между собой.

Билли как можно ближе подобрался к ним со своей метлой. Притворившись, будто занят, он на самом деле пытался подслушать их разговор. Увы, тот велся вполголоса, и до него долетали лишь обрывочные фразы.

– Думаю, этого достаточно, – сказал француз. – …с чего-то начать. Если враг обнаружит его до нас, ваш юный союз обречен на неудачу, еще толком не родившись.

Отец покачал головой.

– Может, в таком случае уничтожить его прямо сейчас? Развести костер. Сжечь кости дотла, а золото переплавить…

– Возможно, дело дойдет и до этого, но пусть решение примет губернатор.

Отец собрался было возразить французу, но заметил поблизости сына. Он повернулся, поднял руку – мол, отойди отсюда – и открыл рот, чтобы что-то сказать.

Увы, он так и не произнес этих слов.

Прежде чем он заговорил, его горло взорвалось фонтаном крови. Отец рухнул на колени и схватился за шею. Из-под нижней челюсти торчала стрела. Кровь бежала у него между пальцами, красными пузырями клокотала на губах.

Билли бросился к отцу. В считаные мгновения из юноши он вновь превратился в ребенка.

– Папа!

От испуга он словно оглох. Мир сжался, и теперь в нем остался лишь его отец, который смотрел на сына взглядом, полным ужаса и сожаления. Затем тело несколько раз дернулось, и отец повалился вперед. Из спины его торчало оперение стрелы. Позади отца Билли увидел дядю. Тот стоял на коленях, голова безвольно болталась. Его грудь насквозь пронзило копье. Острие впилось в землю, древко торчало из-за спины.

Не успел Билли сообразить, что именно предстало его взгляду, что происходит вокруг него, как он получил удар в бок. Нет, не стрелой или копьем. Удар нанесла чья-то рука. Он тотчас рухнул на землю и покатился. Но была от удара и польза. Билли моментально пришел в себя, и мир вокруг него обрел резкость.

Его уши наполнились криками. Испуганно ржали лошади. В пламени факелов плясали какие-то тени. Он увидел, как мужчины сошлись с кем-то в рукопашной схватке. Воздух вокруг него с пением пронзали стрелы. Им вторило улюлюканье дикарей.

На лагерь напали индейцы.

Билли отбивался, как мог, но француз крепко прижал его к земле.

– Тише, не поднимай головы! – прошипел ему в ухо Фортескью.

В следующий миг он уже скатился с Билли и вскочил на ноги, вовремя заметив, что на него, высоко воздев над головой боевой топор, несется дикарь с раскрашенным красной краской лицом.

Француз оборонялся единственным доступным ему оружием – своей дубовой тростью.

Он наставил на индейца ее острие, и в следующее мгновение трость разломилась рядом с ручкой. Деревянный кончик соскользнул на землю, обнажив спрятанную в трости шпагу.

Пустой футляр ударил индейца по голове. Тот пошатнулся. Воспользовавшись моментом, Фортескью сделал выпад и вогнал острие шпаги нападающему в грудь.

Индеец испустил гортанный вопль. Фортескью оттолкнул его от себя, и враг рухнул на землю рядом с Билли.

– Ко мне, мой мальчик! – крикнул француз, выдергивая шпагу из поверженного дикаря.

Билли повиновался. Это все, на что он был способен. Времени на размышления не было. Он попытался подняться на ноги, но его схватила чья-то рука. Это его попытался удержать на месте истекающий кровью индеец. Билли торопливо вырвал руку.

Индеец упал навзничь. Там, где рукав Билли только что сжимала его рука, остались отпечатки пальцев. Это не кровь, моментально понял Билли. Это краска.

Он посмотрел на умирающего дикаря. Рука, которая только что сжимала его, была белой, как лилия, хотя в линиях ладони застряли частички краски.

Затем чьи-то пальцы схватили его за шиворот и рывком подняли на ноги.

Билли повернулся к французу, который по-прежнему крепко держал его за шиворот.

– Это… это не индейцы, – хлюпая носом, прошептал юноша, пытаясь понять, что же случилось.

– Знаю, – спокойно ответил Фортескью.

Вокруг них по-прежнему царил хаос. Последние факелы погасли, и в темноте раздавались вопли, молитвы, мольбы о пощаде.

Фортескью потащил Билли через весь лагерь. Он замедлил шаг лишь раз – чтобы поднять с земли бизонью шкуру, которую сунул в руки Билли. Вскоре они добрались до одинокой лошади, спрятанной в глубине леса. Привязанная к дереву, она уже была оседлана, как будто кто-то ожидал нападения. При их приближении лошадь забила копытами и замотала головой, напуганная криками и запахом крови.