«Пять лет прошло, – подумал Николас. – Солдаты, настоящие солдаты, а пять лет назад были работяги и фермеры, безумная отчаявшаяся толпа, орда орущих, пьяных от агрессии, потерявших человеческий облик…» В древности, на Земле, бунтовали из-за голода. Это давно забыто. Те, кто пять лет назад вышел на улицы Плутоний-Сити, знали, что на их век хватит и хлеба, и электричества. Хватит ровно настолько, чтобы весь век проработать, не поднимая глаз, выплачивать и выплачивать неподъёмный долг, а ложась в могилу, передать его по наследству детям и внукам. Морелли сказал:

«Ни у одного мира, угодившего к Неккену в долговую кабалу, нет ни малейшей надежды расплатиться. Приходят улыбчивые, ласковые люди в дорогих костюмах, манят хорошей жизнью и аккуратно, в полном соответствии с законом превращают свободных в рабов».

Но те, кто был по-настоящему свободен, не стерпели.

Николас прикрыл глаза. Под веками, во тьме, мелькнуло: высокое крыльцо заводоуправления, толпа на площади перед ним – дикие, выкаченные глаза людей, – и директор завода, Эшли Кейнс, говорит негромко и внятно, так, что его слышат даже дальние ряды: товарищи, нас продали. Товарищи, отстоим свободу.

И ещё голоконференция в Доме Правительства: зал совещаний становится вдесятеро больше, чем есть, и в окно отбойным молотком лупит чужой свет, и само это окно – не привычное в пластиковой раме с зелёными шторами окно на площадь, а сплошное броневое стекло. А за стеклом – непомерно яркая звезда Сердца Тысяч. А перед стеклом – три человека, три директора Трансгалактической Корпорации «Неккен» («Неккен: космос доступен!»), и на товарища Кейнса в упор смотрит Акена Тикуан, гендиректор, самый могущественный человек в Сверхскоплении.

«У Неккена – директора, – подумал Николас, – у Ман-ты – председатели, а у нас, стало быть – начальники управлений… Неккен воюет с Мантой, много десятилетий воюет, это Великая Холодная война. Мы как мыши-полёвки, попавшие под орбитальный обстрел. Куда ж нам податься между молотом и наковальней…» Нельзя было так думать, тем более ему, революционному начупру; это были вредные мысли, пораженческие мысли, вызванные застарелой усталостью, и Николас их прогнал.

Но теперь Циалеш в изоляции. Импортная техника изнашивается, импортные лекарства заканчиваются, и, хотя всем хватит хлеба и электричества, хорошей жизни не хватит никому.

– Товарищ Реннард, – сказал Фрайманн.

– Слушаю.

– Значит, отрабатываем вариант инсценировки?

– Да. Я прошу Стерлядь расследовать покушение и найти заговорщиков. Вы в обстановке большой секретности докладываете ему, что подозреваете инсценировку покушения с моей стороны. Все подозревают всех, революционные силы раздроблены, Стерлядь отчитывается об успехах.

Взгляд Фрайманна то и дело устремлялся на стол Николаса; проследив за ним, тот определил, что смотрит Чёрный Кулак на пустую пепельницу, и сказал:

– Можете закурить.

На лице Фрайманна выразилось облегчение, он полез за сигаретами.

– Разрешите вопрос, – сказал он, сделав первую жадную затяжку.

– Послушайте… – Николас опустил глаза и усмехнулся. – Считайте, что у вас есть особые указания. Не надо обращаться по уставу, мы только время теряем так. И… – добавил он неожиданно для самого себя, – называйте меня Николас.

Фрайманн недоумённо склонил голову к плечу. Он ответил не сразу, и вид у него был почти забавный, – если вообще может выглядеть забавно легендарный комбат, – почти смущённый вид, когда он сказал:

– Эрвин. А что потом, това… Николас?

– Мы выигрываем немного времени… Мы будем тянуть время до тех пор, пока это возможно. Потом возьмём Стерлядь и поставим его к стенке. После этого мантийцы форсируют инфильтрацию, и нам придётся бороться с ней всерьёз.

– Значит, конца не будет?

Николас тяжело вздохнул. «Даже ты, железяка, задаёшься этим вопросом… Но тебе хотя бы можно надеяться, ты не начупр, ты солдат. Нет, я опять думаю неправильно. Ты должен верить, железяка. Солдат должен верить в победу».

– Конец будет, если мы сдадимся, Эрвин, – сказал он. – Полагаю, вы хотели спросить, когда мы отпразднуем победу.

– Так точно, – вид у Фрайманна был виноватый.

– Мы думаем… – Николас помедлил, вспоминая выкладки Доктора, – о создании Союза независимых миров внешних сфер. Как альтернативы Союзу Двенадцати Тысяч. Двенадцать Тысяч насквозь прогнили, всё принадлежит Неккену, а всё остальное – Манте. У людей нет выбора. Мы сражаемся за то, чтобы он был. Союз независимых миров сможет укротить аппетиты корпорации и одновременно противостоять Манте. Но пока Циа держится в одиночестве. Это не может быть легко.

– Я понял, – ответил Фрайманн.

– На вас лежит ответственная задача… – начал Николас и оборвал себя: он уже достаточно ретранслировал пропаганды. На Фрайманне действительно лежит ответственная задача, Николас должен доверять ему как самому себе и даже больше. Стоило бы получше узнать, что он за человек и на чём зиждется его безусловная преданность… Так ли уж она безусловна. «Нам предстоит вместе водить за нос Стерлядь, – подумал Николас. – Если я всерьёз начну подозревать ещё и Эрвина, я точно свихнусь. Товарищ Кейнс вон уже свихнулся… Хотя Доктор говорит, что он нормальный параноик, то есть в медицинском смысле параноик… Нечего, нечего об этом думать. Нужно подумать о Фрайманне. Я слежу за всеми в правительстве, даже за Доктором, а о командире Отдельного батальона знаю слишком мало. Есть ли у него уязвимые места? Нужно узнать и прикрыть. В конце концов, подумал Николас, я был кадровым менеджером, в этом есть свои плюсы. Я умею подбирать кадры. Хотя и ошибки допускаю… Как допустил с Каэлой. Человеку свойственно ошибаться…»

Фрайманн смотрел молча. Железяка железякой: у таких-то и бывают где-нибудь в глубине сердца особенно больные места. Наверняка невротик, хотя не заметно.

Николас улыбнулся.

– Через неделю праздник, – сказал он, – пятилетняя годовщина Революции… Вы будете со своим батальоном?

– Нет. Я выдал им увольнения, всем, кроме тех, кто на боевом дежурстве. Я думаю, это лучший подарок к празднику.

«Вот те раз», – подумал Николас. В принципе, чего-то подобного стоило ожидать от человека вроде Чёрного Кулака. Чего-то вроде проявления человечности – доброй, лучшей природы.

– А вы? – спросил он.

– Я останусь с дежурными.

– Знаете что? – Николаса вдруг осенило. – Приходите к нам. В Управление соцобеспечения. У нас весело. Девушек много, будут танцы.

При этих словах Фрайманн как-то странно и чрезмерно смутился, и Николас мысленно поставил галочку: разузнать о личной жизни товарища Чёрного Кулака. Тот её, мягко говоря, не афишировал. Может, здесь и укоренилась колючка невроза, ахиллесова пята железного великана… Фрайманн был одного роста с Николасом, но тому всегда казалось, что он выше.

– Хорошо, – ответил Эрвин вполголоса. Глядел он куда-то в сторону. – Спасибо… Николас.

Планета Циалеш. Земного типа, не терраформировалась, открыта четыреста лет назад.

Мы живём в семнадцатой сфере обитаемого мира. На границе цивилизации. Дальше – внешние пространства, редкие колонии с населением в пару тысяч человек. Кое-где изношенная техника отказала лет сто назад, связь утрачена, население одичало и вымирает либо вымерло совсем; вольный разведчик в поисках миров, пригодных для жизни, всегда может наткнуться на такой могильник. Сувениры с мёртвых колоний хорошо берут антиквары.

Что значит, собственно, «циалеш», никто не знает. Выдвигаются предположения, что первооткрыватель был какой-то редкой национальности и слово принадлежит забытому балканскому диалекту, от которого не осталось даже словарей. Но это маловероятно. Ещё допускают, что это анаграмма или аббревиатура (расшифровки есть самые разные, в том числе неприличные). В народе думают, что первооткрыватель был на радостях пьян в сосиску и, занося планету в реестр, то ли опечатался, то ли вбил первую попавшуюся комбинацию клавиш, и хорошо ещё, что не вбил чего похуже.