Путь, на который мы ступили, очень похож на этот. Либо ты безусловно веришь в себя – и тогда делаешь революцию, либо не веришь – и тогда тебе лучше быть где-нибудь в другом месте.
В месяц между августом и сентябрём я вновь встретил Джелли…
Хотя начать следовало бы не с него.
После смерти императора Двенадцать Тысяч перестали праздновать День Победы. Его заменили каким-то мутным «днём согласия», дату которого так никто и не запомнил и который никто, кроме либеральных журналистов, не праздновал. Но ещё несколько лет в школьных учебниках оставалась фотография, а на уроках показывали кинохронику: Роэн Тикуан принимает капитуляцию Манты. Я был слишком мал, чтобы помнить Империю, но пока я рос и взрослел, всё вокруг дышало живой памятью о ней – медленно, медленно угасавшей… Для человечества память об эпохе Тикуана стала чем-то подобным фантомной боли: из сознания уже стёрлось, но тело всё ещё помнит, что это такое – быть единым целым.
А фотография, кажется, стала самым сильным художественным впечатлением в моей жизни.
Позже я узнал, что она несколько лет входила в сотню лучших фотографий в истории человечества. Так что дело не в моём дурном вкусе. Первое место принадлежало фотографии Земли из космоса: колыбель человечества, навеки потерянная нами, она возглавляла этот список – бело-голубая планета в пелерине облаков, полуосвещённая тем первым, древним, нашим родным Солнцем.
На второй фотографии Роэн Тикуан принимал капитуляцию Манты.
Доктор как-то рассказывал, что все психи с бредом величия тогда называли себя Тикуанами. Роэн узурпировал власть, наголову разбил Манту и стал Императором Человечества, первым и единственным. Во всей истории не было ему равных.
Кажется, я разглядывал фотографию часами.
Мне не исполнилось ещё и десяти. У меня подводило живот, когда я заставлял себя смотреть на «этих», на врагов. Я испытывал свою храбрость, переводя взгляд с левой стороны фотографии на правую. Они были страшны и опасны даже двухмерными, даже отделённые от меня десятилетиями времени и миллиардами километров пространства, даже раздавленные кованым каблуком Тикуана.
А ещё они были уродливы. Старые, лысые, они стояли, сгорбившись, а один наклонялся к самому столу, чтобы поставить подпись. Они все были почему-то в светлой одежде – белых рубашках, светлых штатских брюках. Мне, ребёнку, это казалось странным. Враг должен был выглядеть страшнее. Свирепее. Но именно в мирном и безобидном виде этих людей крылся истинный, запредельный ужас.
Потому что людьми они не были.
Председатель Верховного Совета Манты, председатель Комитета коррекции, председатель ещё чего-то… Стодвадцатилетние мантийские геронтократы. Я знал, что мантийцы отличаются от людей, ещё не знал, чем именно, но это различие вместе отталкивало и завораживало, как вид гигантского насекомого или кишечнополостного, – нечто омерзительное, но вызывающее жгучее любопытство.
А напротив стояли «наши» – молодые, красивые, подтянутые, с горделивой осанкой, император в чёрном мундире, адмирал космофлота Александр Гривко в тёмно-синем, генерал-лейтенант Стэнли Левин в тёмно-зелёном, и горели на тёмной ткани парадной формы золотые канты, золотые пуговицы, золотые погоны. Эти герои победили в тяжкой, кровопролитной войне. Они стояли перед побеждённым врагом и ожидали, когда враг подтвердит своё поражение. Они смотрели на врага с презрением, вздёрнув головы, из-под полуопущенных век. Сердце моё замирало и сладко ныло… И уже хотелось стоять в железном строю, вот так же гордо подняв подбородок, застыв по стойке «смирно». И чтобы вдоль строя шагал император, молодой и красивый.
Только в старших классах я понял, что означала, что символизировала эта фотография. Армия старого образца, армия дисциплины и приказа остановила победную поступь мантийских сверхчеловеков и сохранила наш мир таким, какой он был и есть. По идеологии Манты был нанесён страшный удар. Устаревшая общественная формация оказалась сильнее прогрессивной, а значит, в прогрессивной что-то было не так.
Но они не сдались. Они подписали капитуляцию и признали себя подданными императора – но не сдались.
В мире мантийца нет такого понятия – «сдаться».
Впрочем, я отвлёкся…
В месяц циа к нам в гости приехал Джелли Горан. Мне исполнилось четырнадцать, он был старше и год назад поступил в военное училище в Лоране. Его здорово подтянули там за этот год. Плечи Джелли уже развернулись так, как никогда не разворачиваются у штатского, скулы его стали резче, глаза – холоднее… Джелли был из семьи рыбаков, но терпеть не мог семейное дело. Как и мой отец, он ненавидел море и мечтал улететь с Циалеша. Мы вместе ездили в школу в Красных Песках. Мы не дружили, просто знали друг друга, как знаются все в наших краях.
Я увидел его в мундире. Это был первый человек в мундире, которого я увидел вблизи. Как гром среди ясного неба.
В тот день, как и весь напролёт месяц, небосвод затягивали тучи… Под утренним редким дождём от станции рейсовика чеканил шаг Джелли Горан, человек в погонах. Промокшая фуражка сидела на его стриженой голове как влитая, а по щекам стекали капли дождя. Я открыл ему стеклянную дверь веранды. Он бросил на пол сумку, глянул на меня немного заносчиво, но в целом доброжелательно и спросил: «Взрослые дома?» Ему было шестнадцать лет.
Он был моей первой любовью.
Первой, если не считать Роэна Тикуана.
Легерт опускал шторы на окнах – солнце било в глаза. Зелёные полотнища падали с лёгким «шшурх!», и в конференц-зале становилось всё темнее. Вид у нач-упра внешней безопасности был донельзя мирный, почти домашний. Симкин что-то рассказывал Морелли, наклонившись к самому его уху. Кейнс сидел, как всегда, унылый и сонный, и перекладывал по столу маркеры. Николас разглядывал голографический Циалеш, вращавшийся в дальнем углу зала, и думал, что было бы неплохо, если бы пришёл Доктор. Доктор положит ноги на стол и внесёт оживление в это сонное болото. Опять-таки скажет что-нибудь, успокоит всеобщую паранойю… Легерт слишком смирный сегодня, и руки у него дрожат… Николас уже знал, о чём пойдёт речь.
А по коридору за распахнутыми дверьми метался Улли Лауфер, Улли Красавчик, самый молодой из революционных начупров – ему было двадцать восемь, – мечта всех женщин столицы, а то и всего Циа. Николас ничего не мог с собой поделать: при виде Улли он всякий раз хоть на долю секунды, но впадал в тоскливое состояние «видит око, да зуб неймёт». Сладкий мальчик Улли на самом деле был мечтой женщин, потому что любил их искренне и горячо, причём исключительно их.
Улли был зол. Николас улыбнулся, расслышав, как он где-то в стороне отчитывает ведущего инженера. По закону подлости именно сейчас, перед правительственным совещанием, в ближнем космосе пошли какие-то помехи, станцию на орбите Тройки отрезало от Циалеша, Циалеш – от станции, а с нею от внешней сети. Собственно, потому Улли и бегал по коридору, ругаясь сквозь зубы. Инженер никак не мог отвечать за флуктуации плюс-поля, но уже видел себя в тюремной робе осуждённым за саботаж. Суров товарищ Лауфер, прекрасен и беспощаден как истый революционер…
Николасу вспомнилось, как в этом же зале настраивали голоконференцию для межпланетной связи, на двадцать точек, тяжеленную железную дуру, по стоимости сравнимую с годовым бюджетом Плутоний-Сити. Главный сисадмин Дома Правительства в ней запутался. Время текло, товарищ Кейнс смотрел всё мрачнее, сисадмин краснел, бледнел и дрожал как овечий хвост. В конце концов Лауфер выругался и, отпихнув его, сам прилип к аппарату. Зрелища более чувственного и возбуждающего, чем белокурый Улли, ползающий по ковру на четвереньках, Николас не видел ни в жизни, ни в порно. Голоконференция, видимо, тоже так считала, потому что уступила ровно через минуту… Сейчас и плюс-поле уступит. Техника любит товарища Лауфера, у техники хороший вкус.
«На самом деле он добрый», – думал Николас. Он следил за Улли немного пристальней, чем за остальными, потому что ему просто нравилось за ним следить. Припорхнут к нему стайкой референтки – мур-мур-мур, фр-фр-фр, сладкий Улли, – и товарищ начупр подключает личный канал, тратит драгоценный мерцательный трафик на то, чтобы скачать им из внешней сети какое-нибудь модное шоу. Кажется, что ему делать здесь, синеглазому ангелочку, среди угрюмых вояк вроде Фрайманна, да ещё на такой должности?
