Вот, скажи мне, Шуба, каким таким ярлыком обозвать эти твои самодвижущиеся пластилиновые фигурки? Ну, определись сам со своими фантазиями, воплощенными в действительность!

– У вас там что-нибудь осталось? – спросил Клюев у Сереги Костикова. – Если осталось, то лучше налей писателю нашему. Похоже, опьянел Игорь Иванович.

– Я больше от обеда опьянел, чем от коньяка. Но еще больше, – от того, что начинаю верить в ожившие пластилиновые фигурки. А ведь про это можно книгу написать – в стиле «наивная фантастика». Сокращенно тоже НФ. Хотя, какая же это фантастика, если ты, Борисыч все вживую видел. А?

– Да, видел, видел, не сомневайся. Мне тебя обманывать незачем, – Клюев перевел взгляд на скульптора:

– Сергей Михайлович, ответь мне всего на один вопрос. Говоря твоими же словами ты «взял и вдохнул жизнь в пластилиновые фигурки». Среди которых была и моя копия. А потом ты взял и, так сказать, выдохнул и…

– Да, Борисыч, ты абсолютно прав. Я вновь сделал так, что фигурки стали обычным пластилином. И впредь тебе не будут сниться сны, будто ты занимаешься сексом с лыжницей на зимней полянке.

– Я же помню ту композицию! – обрадовался Акимов. – Это когда она на лыжах, а он…

– Заткнись, Игорь Иванович! – сердито сказал Клюев. – Шуба, а остальные твои копии?

– С ними – то же самое.

– Со всеми?

– Знаешь, Борисыч, в чем прикол? Буквально пару часов тому назад я говорил эти же слова Боярину, Маргарите Николаевне и Фуфелу. Да-да, тем самым прототипам, чьи пластилиновые копии вместе с тобой приготовились на пикнике пить водку и пожирать шашлык.

– Кстати, а куда твой Гагик запропастился? – спросил Акимов. – О! Легок на помине.

Хозяин закусочной и в самом деле появился в зале, но подойти к столику, за которым сидели Шуба и его друзья, не спешил. Для начала открыл замочек на одной из витрин, поместил в нее пластилиновую композицию, вновь навесил замочек. Только после этого, донельзя довольный, направился к столику в углу зала.

– Любые деньги, дорогой, любые деньги за твое произведение искусства! – говорил он, приближаясь и похлопывая по ладони пухлым бумажником. – Я же всех узнал, всех! И тебя, дорогой, – Гагик Георгиевич отвесил поклон Клюеву. – И инкассатора Боярина, и водителя мордатого, и Маргариточку мою драгоценную…

– Вы знаете Маргариту Николаевну? – удивился Костиков. – Директора универсама?

– Как же, как же ее не знать, дорогой! Для нее мое «Хобби», как дом родной!

– Воистину, Москва – очень тесный город, – сказал Клюев, поднимаясь. – Но вы напрасно достали деньги, дорогой. Вещь уже продана. Позвольте ключик от витрины.

– Как продана? Кому продана? Я же, я же…

– Успокойтесь. Гагик Георгиевич, – Костиков тоже поднялся со своего места. – Наш дорогой милиционер Юрий Борисович ошибся. Никому эта вещь до сих пор не продана. И продана не будет, смею вас уверить.

– Шуба! Я не понял? – нахмурился Клюев.

– Гагик Георгиевич, можно сказать, предугадал мое решение и сам выставил композицию «Пикник у муравейника» среди экспонатов своего заведения. Более того! Я готов в ближайшее время предоставить для, так сказать, минивернисажа под названием «Наивное искусство» еще несколько подобных экспозиций. Недельки так на две-три…

– Отлично, дорогой, отлично! Приноси свои композиции, я для них отдельную витрину выделю!

– А хулиганские вещички тоже выставишь? – усмехнулся Акимов, и, не дождавшись от Сергея ответа, обратился к заинтригованному хозяину «Хобби». – У него же, Гагик Георгиевич, все больше композиции эротические, со всякими там выкрутасами.

– Почему же, ты раньше ничего не рассказывал, не показывал, дорогой! – всплеснул руками Гагик Георгиевич. – Ай, как жаль, как жаль! Очень хочется посмотреть на твое наивное хулиганское искусство, дорогой. Самому посмотреть, другим показать. Очень хочется!

– Увидите, Гагик Георгиевич. Но при одном условии. Вы даете гарантию, что с композициями ничего не случится…

– Как зеницу око охранять буду твои композиции! У меня за все время ни одного самолетика-вертолетика не пропало, ни одна машинка, ни одна фигурка-фигулька не исчезли.

– В таком случае, Гагик Георгиевич, готовьте не одну витрину, а сразу две, – многообещающе подмигнул Костиков хозяину «Хобби».

Борисыч высадил Серегу Костикова и Игоря Акимова у метро «Октябрьское поле» и поспешил к себе домой, чтобы приодеться перед походом в театр. Сереге и Игорю спешить было некуда: начало самодеятельного спектакля на крошечной сцене Литинститута было запланировано на семь вечера, но писатель с инкассатором, в отличие от милиционера наводить марафет не собирались. Если же принять во внимание, что у них была в запасе бутылка виски, а на дворе стояла теплынь и вовсю цвела сирень, то друзьям оставалось только радоваться жизни, ожидая еще больших радостей.

Не мудрствуя лукаво, Игорь предложил сразу выдвинуться по направлению к Литинституту, благо от «Октябрьского поля» до «Пушкинской» ветка метро была прямая. Они и выдвинулись, и, опять-таки, не мудрствуя лукаво, направили стопы на вовсю зеленеющий Тверской бульвар прямиком к памятнику Сергею Есенину, где и расположились на одной из удобных лавочек.

Для Акимова, закончившего Литинститут, это место было донельзя родным и душевным, и Костиков хорошо это знал – сколько раз составлял компанию ему и его сокурсникам! Однажды, когда Игорь только начал учиться, Серега принял его предложение и посетил одно из практических занятий по литературной практике. То занятие произвело на Костикова неизгладимое впечатление, он даже пожалел, что не способен, как Акимом, правильно складывать слова в предложения и так далее. Восхитил Серегу Костикова, в первую очередь, ведущий занятия мастер – известный писатель. Даже сейчас, по прошествии нескольких лет он вспоминал обращение мастера к своим ученикам-первокурсникам: что все они и каждый в частности для него «не тени, а живые люди». Вот и для Шубы любой из его живчиков был не тенью, но одним из детишек, за судьбу которого отвечал только он, скульптор.

Шуба пытался втолковать эту мысль своему другу-писателю в то время, пока они вдвоем, закусывая шоколадкой, распивали бутылку вискаря на Тверском бульваре – аккурат между зданием театра МХАТ и театром имени Пушкина, который граничил со стенами Литературного института. Игорь Акимов его слышал и понимал и, кажется, не просто понимал, но еще и на ус себе наматывал будущий сюжет очередной нетленки, которую, возможно и напишет, но которая все равно на неопределенное время останется лежать в столе, потому что это, так называемый, «не формат», который сегодня издателям нафиг не нужен…

– Хорошо, – допытывался до приятеля Костиков, – издателям твои нетленки не нужны, потому что не формат. А читателю такой не формат – нужен?

– Конечно, нужен, – без раздумий отвечал Акимов. – Нормальный читатель этим гребаным форматом давно пресытился. До блевотины пресытился. Потому и не покупает книжечки в ярких обложечках, на которых звездолеты бороздят внутренности драконов с трансформерами, а космические русалки трахают бессмертных эльфов и ученых троллей…

– И?

– Что – «И»? У издателей своя политика, которую лично я пробивать не собираюсь. Я, слава тебе Господи, не писательским трудом себе на жизнь хлеб с маслом зарабатываю. Для меня писательство, так же, как и для тебя пластилин – хобби.

– Но ты ведь все равно хотел бы…

– Конечно, хотел бы! Кто спорит-то! И тиражи, и слава, и баблище – все в мечтах! Но, знаешь, в чем еще прелесть моего писательского хобби? А в том, что мне самому очень даже нравятся мои нетленки. И когда я стану стареньким, с седою головой и тому подобное, то для собственного великого удовлетворения достану из стола свою собственную рукопись и стану ее читать и наслаждаться историями, которые когда-то придумал…

– И это достойно всяческого восхваления…

– Так же, как и твои пластилиновые композиции…

– Так же, как и мои… эти самые…