И день этот был уже недалек.
Ингвильда любила эту пару стоячих камней и часто приходила к ним. Для нее они воплощали точки опоры во времени, текущем незаметно и непрерывно. Сами боги поставили их здесь, чтобы люди не потерялись во времени и пространстве. Стоячие камни отмеряют бурное течение лет, следят, как все меняется вокруг них, но сами остаются неизменными. Возле них царит неподвижная Вечность, а беспокойно бегущее время остается за незримыми воротами, очерченными прохладной тенью. Камни молчат, но они все видят, все слышат и все запоминают. Навсегда, пока стоит мир. Каждый из священных камней казался Ингвильде тайным входом в особое скрытое пространство, и плотность их была в ее глазах только хитро скрытой пустотой прохода. Гладкая черная поверхность таила под собой иной мир, и у Ингвильды всегда замирало сердце, когда она прикасалась к камню, – как знать, не откроется ли ей однажды дорога в неведомое?
Подойдя к младшему камню, Ингвильда приветливо погладила его черный гладкий бок, нагретый солнечным теплом. Ведь говорят же, что каждая человеческая душа живет сначала в камне, потом в растении, потом в животном и только потом переходит в человека, чтобы оттуда, после нескольких жизней, перейти еще выше – в такие дали, о которых имеют представление только боги. При виде черной глыбы ей всегда приходило в голову, что и ее собственная душа когда-то жила в таком же камне. А может, и сейчас в нем живет душа, ждущая своего воплощения. В детстве Ингвильда всегда здоровалась с камнем и с замиранием сердца ждала, что он ответит. Голос у него, должно быть, низкий, гулкий… Взрослой девушке разговаривать с валуном вслух было неловко, но и сейчас Ингвильда мысленно произнесла, улыбаясь и снова чувствуя себя маленькой: «Здравствуй, Камень!» Да и разве не была она ребенком по сравнению с ним?
Золотой луч, упавший меж сосновых ветвей, ласково скользнул по ее маленькой руке, чуть тронутой первым легким загаром, заблестел на светлых золотистых волосах. Черты лица Ингвильды были правильными и мягкими, и оно было бы красивым, но красоту портило замкнутое, высокомерное выражение, из-за чего девушка казалась угрюмой. В округе дочь Фрейвида хёвдинга считали гордячкой, хотя все признавали, что гордиться собой у нее есть все основания. На самом деле она была скорее застенчивой и никому не доверяла по-настоящему. В этом она была настоящей дочерью своего отца, который тоже никому не верил. Но сердце у Ингвильды было доброе, она мечтала о семье, как всякая обычная девушка, да только никто из тех женихов, кто сватался к дочери Фрейвида хёвдинга, не нравился ей. Ингвильда была достаточно умна и понимала, что всех этих людей привлекают только ее богатое приданое и знатный род. Но чего же она хотела? О своих мечтах она никогда не болтала с другими девушками, и за это ее считали холодной. Но несмотря на эту сдержанность, в ней чувствовалась большая внутренняя сила, и даже Хёрдис в глубине души уважала сводную сестру.
Позади послышались торопливые шаги, скрип мелких камешков под чьими-то сапогами. Обернувшись, Ингвильда увидела Вильмунда – сына конунга квиттов Стюрмира. Он воспитывался в доме Фрейвида [5], но прошедшей зимой ему исполнилось семнадцать лет, и отец вот-вот должен был вызвать его к себе, в усадьбу Конунгагорд, что на озере Фрейра*.
А Вильмунду совсем не хотелось покидать семью, в которой он прожил восемь лет, со времени смерти матери, и к которой привык гораздо больше, чем к собственному отцу и мачехе. Срок его отъезда еще не был назначен, но гонцов от конунга ждали, и молодой наследник ходил с унылым чувством, что вот-вот его должны увезти из родной семьи в чужую. Причем навсегда. Но свои страдания Вильмунд тщательно скрывал от посторонних глаз – Фрейвид сумел внушить ему, что мужчине, а тем более конунгу, не пристало слабодушие.
– Вот ты где! – воскликнул он, подойдя к Ингвильде и как бы случайно накрыв ладонью ее руку, лежавшую на камне. – Я так и знал, что ты пошла сюда!
Ингвильда улыбнулась и убрала руку. Она ничуть не сомневалась, что Вильмунд искал ее, причем поиски не составляли труда, потому что все ее любимые местечки он знал наперечет. Стройный худощавый Вильмунд возвышался над ней больше чем на голову. Его чуть вытянутое лицо с тонким носом и узкими зеленоватыми глазами еще хранило почти детскую свежесть и нежность кожи, но развитые плечи и сильные руки говорили о том, что он не зря провел эти годы у своего воспитателя и вполне готов встать на носу своего собственного боевого корабля.
– Посмотри! – Ингвильда показала на небо. – Видишь, солнце уже не так далеко от старшего Камня. До Середины Лета осталось меньше месяца.
Вильмунд с обидой нахмурился.
– Зачем ты так говоришь? – упрекнул он Ингвильду. – Как будто радуешься, что я так скоро уеду от вас!
– А ты разве не радуешься, Вильмунд ярл? [6] Подумай – меньше месяца пройдет, как у тебя будет своя дружина, боевой корабль с позолоченным штевнем, красивый парус… Помнишь парус, тот, красно-синий, что я ткала зимой? Отец решил подарить его тебе на удачу. Ты поплывешь в чужие страны, победишь там много врагов, добудешь много богатства и славы. И со временем тебя станут называть Вильмунд конунг. Разве ты не рад?
– Я-то рад, – уныло ответил Вильмунд, которому внушили, что именно об этом он и должен мечтать, и снова взял Ингвильду за руку. – Но я бы хотел, честно говоря, получить иной подарок… кроме паруса… Более драгоценный и желанный для меня, – несколько неловко закончил он.
– Вот уж не знаю, что еще мы могли бы тебе предложить? – Ингвильда развела руками, хотя на самом деле догадывалась, что он имеет в виду.
Да и трудно было бы не догадаться. Они восемь лет прожили в одном доме, а скрывать свои истинные чувства Вильмунд умел гораздо хуже, чем ему хотелось бы.
– А тебе совсем не жаль со мной расставаться? – спросил он, стараясь с высоты своего роста заглянуть ей в глаза.
– Ты так говоришь, как будто собираешься в первом же походе завоевать какую-нибудь далекую землю и остаться в ней навсегда! – Ингвильда усмехнулась, не торопясь ловить его взгляд. – Мы же будем видеться с тобой. Ты будешь приезжать к нам, гостить, и на тингах мы будем встречаться. Отец же говорил, что всегда будет рад тебе, что для тебя и твоих людей всегда найдется место в нашем доме, и здесь, и в Кремнистом Склоне. На осенний тинг мы обязательно поедем. Так что мы даже не успеем как следует соскучиться, как снова увидимся на Остром мысу.
– Осенний тинг… – с досадой начал Вильмунд. Несколько месяцев, оставшихся до этого события, представлялись ему вечностью.
– И я уверена, что ты будешь далеко не так рад этой встрече, как тебе представляется сейчас.
– Не рад? Почему? – Вильмунд даже возмутился. – Я буду не рад? Да я буду ждать этого как… как… как ничего другого на свете!
– Это тебе сейчас так кажется. Но в первом же походе тебе откроется совершенно новый мир, – отчасти мечтательно ответила Ингвильда. Ее-то никакой новый мир не ждал ни через месяц, ни через год. Самый главный «поход» ее грядущего состоял в переезде в дом мужа. Где ей и предстояло, несмотря на ум, красоту и знатность, провести жизнь между очагом и кладовками, точно как и любой из рабынь, некрасивых и глупых. – Ты наберешься совершенно новых впечатлений, узнаешь новых людей, узнаешь, как живут люди в совсем-совсем других странах…
– Я не хочу никаких других стран и людей! – крикнул Вильмунд, почти в отчаянии, что она не понимает его. – Я хочу навсегда остаться… с тобой, – тихо окончил он и снова взял ее за руку.
Но Ингвильда тут же вынула пальцы из его горячей, влажной от волнения ладони.
– Хватит, Вильмунд сын Стюрмира, ты уже не маленький! – сказала она и строго взглянула ему в глаза. – Ты родился конунгом, и тут уже ничего не переменишь, нравится тебе твоя доля или нет. Лучшая участь для конунга в том, чтобы побеждать своих врагов, а лучшая смерть для него – на поле битвы. И я не смогу тобой гордиться, если ты будешь думать только о том, как бы избавиться от походов и посидеть подольше возле моей прялки.
