– Сколько? – пытался уточнить Зигфрид.

– Много, – смеялась Наташа, – откуда я знаю, сколько именно? Ну, сколько получится, хоть десять.

– Я тоже хочу много, – поддерживал ее стремление Зигфрид. – Я вот один у родителей, и это плохо.

– Я тоже одна, – вздыхала девушка, – скучно жить одной. Я своих столько просила, они никак. Жизнь, говорят, тяжелая. А она не такая уж тяжелая. Не знаю, чего они трусили.

– И я все детство мечтал о брате или сестре.

– И чего? У вас же все хорошо вроде было, лучше, чем у нас, – не понимала Наташа.

– Не знаю. Не могу понять. Они выстроили огромный дом. Просто огромный. И живут в нем одни. Я в другом городе работаю, редко приезжаю. Но они счастливы в этом доме. Исполнили свою мечту.

– Значит, им так правильно кажется, раз счастливы, – мудро подводила итог девушка.

– Наверное, да. Но у них еще другое. Сложный разговор. И ты можешь не понять.

– Почему это я могу не понять? Пока на ум не жаловалась.

– А для некоторых вещей нужен не столько ум, сколько личный опыт. Или большая способность к сочувствию. У нашего народа ужасный исторический опыт. Поэтому ты вряд ли поймешь. У вас своя точка зрения на историю, своя боль. Поэтому ты можешь воспринять все по-другому.

Наташа настаивала, а когда она настаивала, устоять не мог никто. И однажды вечером она услышала рассказ Зигфрида о собственных ощущениях его – человека, ни в чем не виноватого перед другими, но по рождению, по приговору истории несущего на себе бремя вины за свой народ.

Наташа, конечно, знала про войну, у нее дед воевал, и она гордилась жизнью деда и тем, что он не струсил, не спрятался, а с июля 1941-го по май 1945-го отстаивал их (всего народа) право жить на своей земле, говорить на своем языке и по-своему обустраивать жизнь. Она слышала о том, как молодые парни освобождали города своей родины и находили там не дома, а пепелища, не родных, а могильные холмы. И как они мечтали о мести немцам. А когда оказались в поверженной Германии, желание мести куда-то улетучилось.

– Почему, деда? – настойчиво выспрашивала Наташа. – Надо было им наподдать как следует. Чтоб знали.

– Лежачего бить – грязное дело, – неизменно отвечал дед.

И вот сейчас она слушала историю Зигфрида, человека, как выходило, из стана бывшего врага, хоть и родившегося много лет после войны, но все равно – от тех, кто был противником.

Зигфрид говорил о том, что вырос с ощущением стыда. Он с детства знал, какие чудовищные вещи творились в Европе по вине его страны. Все ли были преступниками? Все ли были виновны? В том-то и дело, что преступниками были далеко не все. В его семье, например, так получилось, что никто не воевал. Деду его просто несказанно повезло: умер в 1939-м от воспаления легких. А отец на фронт не попал по молодости лет. То есть лично на их семье нет преступлений. А вина есть. Потому что историческая вина ложится на весь народ. И жить с грузом этой вины очень и очень тяжело. Оправданий-то никаких быть не может тому, что изобрели и совершили тогда нацисты.

– Ты догадываешься, что это такое – думать обо всем своем народе как о носителе вины? – вглядывался в глаза девушки Зигфрид, пытаясь увидеть в них понимание.

– Я не знаю, – опускала глаза Наташа, по уши влюбленная и потому не смеющая судить.

– У нас был философ, Карл Ясперс, он написал целый трактат «Вопрос о вине». Тебе надо прочитать, я знаю, на русском это тоже есть. Мне в свое время очень помогло это чтение. Я как-то разобрался в себе. Я там очень хорошо запомнил про принцип «горе побежденным». Да, мы были побеждены. И справедливо, и правильно. Но что нам оставалось? Умирать всем? Это не выход. Значит, жить. И делать то, что требует победитель. А это бывает нестерпимо. И Ясперс первый призвал к тому, чтобы с достоинством взять на себя вину, осознать ее характер и не увиливать от личной ответственности. У немцев много времени ушло на то, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства. Не уверен, что оно полностью вернулось. И это больно.

Зигфрид снова внимательно посмотрел на девушку.

– Вот тебя не удивляет мое имя, конечно. Потому что для тебя оно обычное иностранное имя, правда? – спросил он.

– Нет. Не обычное, – сказала Наташа, – я как раз с самого начала, когда мы познакомились, подумала, что у тебя имя какое-то оперное, что ли. Не слышала в обычной жизни таких имен. Ну, часто встречались Дитрих, Ханс, Фридрих, Дитер, Мартин. А Зигфрид – это редкость.

– Ты молодец! Я не ожидал, – искренне восхитился собеседник, – все точно. Имя оперное. Вагнер. Но до всяких опер есть сказания немецкого народа «Песнь о Нибелунгах». В них – народная душа, доблесть. У каждого народа есть свои герои, о которых из поколения в поколения детям рассказывают. У нас Зигфрид. Он был сыном короля и с юных лет прославился красотой, благородством, прекрасным воспитанием, смелостью. Его считали украшением страны. Для него долг и честь были превыше всего. И потом Зигфрид победил нибелунгов, овладел их кладом, золотом Рейна. Но он – герой трагический. В юности он убил дракона. Кровь убитого дракона попала ему на руку, и он почувствовал, что кожа его словно покрывается броней. Тогда он решил, что должен весь искупаться в крови дракона, чтобы стать неуязвимым и непобедимым.

– Фу, – сказала Наташа, – ни за что бы не стала купаться в крови дракона.

– Даже если это сделало бы тебя сильнее всех людей? – удивился потомок нибелунгов Зигфрид.

– А я не хочу быть сильнее всех людей. Все равно когда-нибудь умирать придется. Чего всю жизнь в этой бронированной коже ходить? И потом – это же какая гадость – драконья кровь!

– Видишь! У каждого народа – свое. А я в детстве мечтал встретить дракона, вступить с ним в схватку и победить его.

– А почему он трагический, раз непобедимый? – задумалась девушка.

– Хороший вопрос. Очень правильный. Когда он купался в крови дракона, ему на спину между лопаток упал листочек с липы. И он не заметил этого. Но кровь дракона не попала на это место. Так что он был уязвим. И знал об этом. По наивности он рассказал об этом своей жене Кримхильде. А та поведала об этом Хагену. Она-то думала, что тем самым защищает своего любимого мужа, что Хаген будет страховать ее мужа со спины во время боя. А он только и мечтал убить Зигфрида. И у него это получилось. Кримхильда не знала, что Хаген на самом деле преданный вассал Гунтера, с которым у Зигфрида был конфликт. Хаген втерся к ней в доверие, она и мысли не допускала, что он такой жестокий и коварный. И зря. Верить никому нельзя. Язык надо всегда за зубами держать.

– Жаль, – сказала Наташа, – глупо как происходит. У каждого героя находится уязвимое место. У греков, помнишь, был Ахилл? И у него пятка была беззащитная. Так это его, когда он был младенцем, богиня купала в специальной воде, держа за пяточку. Это как-то мило. А кровь дракона… Бррр…

– Да! – обреченно кивнул Зигфрид. – Да! У нас – кровь дракона. Я только сейчас подумал: может быть, у народа судьба такая, что в основе всего нашего представления о силе плещется кровь дракона.

– Так тебя в честь него назвали? В честь вашего героя?

– Именно так. И ты не понимаешь, что в этом был своего рода вызов. Хотя даже ты почувствовала, что имя необычное.

– Про вызов понимаю, – не согласилась Наташа, – это как если бы у нас вдруг ребенка Ильей Муромцем назвали. Люди бы удивлялись.

– Ну, и у нас удивлялись. Потому что все эти истории с героическим немецким духом очень культивировались в нацистские времена, понимаешь. А отец счел необходимым именно так проявить собственное достоинство. И всегда внушал мне, что на нас вины нет, есть ответственность за то, чтобы подобного не повторилось. Он считал, что мы должны помнить о наших древних героях.

– Ну и ладно, – миролюбиво заметила Наташа, – пусть. Красивое имя. И сейчас уже вроде все успокоились. Вы давно уже в полном порядке.

– Так кажется со стороны, – печально ответил Зигфрид.

На следующий день он принес ей ту самую книгу Ясперса на русском языке, о которой упоминал в разговоре.