Забегая вперед, скажу, что в расположение своей части Робертсон вернулся в сопровождении офицеров 58-й дивизии нашего корпуса Ларионова, Сильвашко и сержанта Андреева. Командование 273-го американского полка встретило представителей Красной Армии очень тепло, а совсем юный, двадцатилетний Робертсон, заливаясь счастливым смехом, рассказывал, в каком отчаянии были они, американские разведчики, не имея зеленой ракеты, чтобы подать ответный сигнал, и как он, ворвавшись в аптеку, разрисовывал какими-то медикаментами первую попавшуюся простыню, чтобы создать подобие американского флага.

…Я еще не положил трубку, при этом слушая первое сообщение из 58-й дивизии о появлении американцев, а присутствовавший писатель Константин Симонов, затянув потуже ремень и одергивая гимнастерку, уже говорил мне:

— Ну что же, поехали, Глеб Владимирович?

— Если хотите вместе, подождите немного. Я должен лично доложить командарму.

Вызвать Алексея Семеновича Жадова удалось не сразу.

Естественно, что беспокойные и вездесущие корреспонденты умчались без меня. Уж такая у них профессия: они должны побывать везде первыми и посмотреть все своими глазами.

Командарм был очень обрадован докладом о состоявшейся встрече с американцами и даже почему-то сказал: «Спасибо тебе». Потом еще раз напомнил о том, что официальные встречи должны проходить на нашем берегу по рангам. Сначала должны встретиться командиры полков, потом — комдивы, далее — комкоры. Я заверил Жадова, что все это знаю и помню, а сейчас хочу сам побывать в Торгау, посмотреть и проверить, что там делается.

…В назначенный час 27 апреля моя машина вылетела к берегу Эльбы. Паром, на котором стоял «виллис» американского генерала, был уже на середине реки. Внизу, на отмели, толпились встречающие. На том берегу стояли еще десятка два машин и человек сорок военных.

Паром мягко ткнулся в песчаную кромку берега. Через несколько секунд высокий сухой командир 5-го армейского корпуса американцев генерал-майор Хюбнер, показывая в улыбке крупные желтоватые зубы, дружески, крепко пожимал мне руку.

По песчаной тропинке мы начали подниматься вверх. Вдоль самого края обрыва, над поймой реки и лицом к ней, застыли встречающие офицеры штаба. Двое солдат держали свернутый кумач с изображением медали «За оборону Сталинграда». Как было договорено заранее, по моему сигналу в весеннем воздухе затрепетало развернутое солдатами полотнище.

Генерал Хюбнер, несмотря на немолодой возраст (думаю, что ему было в то время лет под шестьдесят), легко поднялся на обрыв, только чуть порозовело обветренное лицо и стало заметно, как вздымается широкая грудь.

Мы остановились перед строем, и я обратился к Хюбнеру:

— Господин генерал, в память об исторической встрече наших войск на берегах Эльбы, в знак дружеских чувств, которые связывают нас, союзников, в борьбе с фашизмом, позвольте мне поднести вам наш скромный сувенир. — Я сделал шаг к полотнищу и, указав на него, продолжал — Это не знамя. Но этот алый стяг с медалью «За оборону Сталинграда» — символ наших побед па берегах великой русской реки Волги. Мы пронесли его под бомбежками и обстрелами, через кровь и пламя, и он стал свидетелем новых побед, свидетелем радостного события — соединения двух фронтов, встречи союзников, внесших большой вклад в дело победы. Примите это полотнище, господин генерал, со всеми следами тяжкого пути, проделанного нашим корпусом, и пусть оно будет для вас напоминанием о великой победе над фашизмом и о солдатской, боевой дружбе двух народов…

На суровом лице генерала что-то дрогнуло, слабая улыбка тронула жесткий, немного надменный рот, и мне даже показалось, что повлажнели спрятавшиеся в сетке морщин глаза. Генерал Хюбнер с чувством пожал мне руку, хотел что-то сказать, вдруг закашлялся, и в это самое время над краем обрыва показались головы переправившихся на наш берег корреспондентов.

Признаться, я был несколько ошеломлен этим нашествием шумной журналистской братии, отнюдь не предусмотренным протоколом. Константин Симонов и Александр Кривицкий держались, я бы сказал, с большим тактом, хотя они тоже пожимали руки, хлопали коллег по плечам, задавали вопросы и Хюбнеру, и американским корреспондентам. На смугловатом лице Симонова появился румянец, а мальчишески пухлые губы азартно подергивались.

Наконец мы отправились в маленькую живописную деревушку Вердау, километрах в пяти от той переправы, где я встречал гостей. Все распоряжения поварам были отданы еще накануне, но, как им удалось подготовиться, я, разумеется, не знал и немножко беспокоился, не желая ударить в грязь лицом прежде всего перед бойкими на перо журналистами, тем более что на их присутствие мы не рассчитывали. Хорошо еще, думал я, сидя в машине рядом с Хюбнером, что догадался приказать поставить побольше лишних приборов.

Опасения мои оказались напрасными. В маленьком садике, прилепившемся к аккуратному коттеджу, на уютной лужайке, под сводом цветущих яблонь, я увидел такое, о чем не смел и мечтать…

Какое впечатление наш стол произвел на американских гостей, я мог судить только во время обеда, потому что, приглашая к столу, я, обеспокоенный тем, хватит ли мест, на лица не смотрел и к репликам не прислушивался. Но точно помню, что, когда после закусок был подан дымящийся, ароматный настоящий украинский борщ и гости поднесли ко рту первые ложки, над столом поплыло выразительное американское «О-о-о-о-!», безусловно выражавшее восхищение. За украинским борщом последовали сибирские пельмени. Словом, как меня заверили, «все было в таком виде, что лучше и не бывает».

И так, человек, наверное, сорок гостей и своих сидело за красиво сервированным столом, запах хорошо приготовленной пищи соперничал с запахом цветущих яблонь, все располагало к хорошему, искреннему разговору. И он состоялся.

Говорили о войне: о трудных сражениях и славных победах, о солдатском долге и фронтовой дружбе, говорили об опасности фашизма и необходимости бороться с ним. А какие тосты произносились за тем столом!

Выпили за победу и приближающееся окончание войны, за нашу встречу, за дружбу союзных армий, за процветание наших народов, за человека и человеческое счастье.

В конце обеда американцы завели разговор о Т-34, отозвались о нем с большой похвалой и задали несколько чисто технических вопросов. Я предложил посмотреть машину, и все отправились на соседний участок.

Не в обиду будет сказано, иностранным журналистам, присутствовавшим на обеде, очень и очень пришлась по вкусу русская водка, на которую они изрядно приналегли, в чем им не уступили и водители «виллисов», на которых приехали наши гости. Прикинув, что это может привести к неприятным последствиям, я приказал выделить наших шоферов и довезти гостей до переправы.

Мы прощались очень тепло, и американцы сели в машины с огромными букетами весенних цветов, собранных гвардейцами в небольшом лесочке, который опоясывал скромную немецкую деревушку Вердау.

На следующий день обострилось положение на левом фланге, где фашисты сделали несколько решительных попыток потеснить наши войска. Это вызвало у меня беспокойство, хотелось поехать туда, чтобы на месте определить размеры угрозы и принять необходимые контрмеры. Но мне было приказано встретить у нашей переправы командующего 1-й американской армией генерала Ходжеса и проводить к месту приема нашим командармом генералом Жадовым.

Естественно, теперь я уже был гораздо спокойнее, чем накануне. Тем не менее, встречая крупного американского военачальника, я ощутил приятное волнение, когда первым из представителей Советских Вооруженных Сил приветствовал его на территории, освобожденной нами, и почувствовал на себе внимательный, испытующий взгляд гостя. Он смотрел на меня так, точно во мне одном пытался увидеть отражение тех качеств Красной Армии, которые вызывали почтительное восхищение всего мира, бывшего свидетелем нашей беспримерной борьбы с фашизмом.

Мы благополучно прибыли в резиденцию генерала Жадова, находившуюся километрах в тридцати от переправы. Местом встречи двух командармов было избрано довольно большое поместье с абсолютно неповрежденным господским домом.