— Фадеич, а ты мне казался мужичком из-под пенька.
— Ошибся ты, Семеныч, — я из-под коряги.
— Я долго пытался вспомнить, где тебя видел…
— Ну и вспомнил?
— Да, в мультфильмах.
8
Как говорится, не было у бабы забот, так она пошла и купила поросенка. Работаю, а мыслишки бегут в голове вереницей, как осенние тучки. Одна другой смурнее.
Допустим, Вячик оформился заместо Коршунка, чтобы деньжат подработать… Откуда же Серега знает про его папу с такой уверенностью? Неужели Гузь будет подхалимничать, не проверив про должность этого самого папаши? А откуда Сереге известно, что Вяча лежал в психической лечебнице, — такими радостями не хвастают? Допустим, все это мелочи… Ну а ноготь? Привел же он меня к лжеличности.
И чем гуще лезли думки в голову, тем явственнее вставала передо мной задача — узнать подлинность лица Вячика. Фамилию, имя, отчество. Ну и вторую его сущность выковырнуть из первой.
Однажды Мария верно сказанула: люди как люди, а я вроде черта на блюде. Люди — спокойно посередке, а я — как черт на сковородке. Признаться, иногда меня собственный характер давит. Тяжело мне с ним, будто горб двухпудовый таскаю. И ведь горб-то добровольный — возьми да сбрось. Говоря проще, плюнь и разотри. Ибо замечено, что в конце концов все устраивается само собой. Только вот закавыка…
Раз плюнул, два плюнул, три плюнул… Чувствуешь, что жирок в тебе ядреный зажелтел. Щетинка вроде бы с копытцами ощущается. А там, глядишь, и хрюкать охота. Я к тому, понятно к чему, — коли плевать на тревоги, то зарождается в человеке рак. Не печенки-селезенки, а рак второй сущности. И если при натуральном раке растут клетки — проще говоря, дикое мясо, — то в этом случае вторая сущность как бы перерождается в первую. Прости господи, человек становится куском мяса. Ест, пьет, на работу ходит и телевизор глядит. Полюбила Васю я — оказался он свинья.
Ну а каково мне стало работать с Вячей? Вижу, начал он без напарника шуровать. Корячится, а вздымает. А уж те грузы, которые впору лишь двум, мы в утреннюю смену с Серегой перекидаем.
Есть у нас сквозные стеллажи, а меж ними проход. Хоть с этого боку подходи, хоть с того. Выдернул это я коробку и отпрянул от ужаса: в пустом проеме рожа знакомая, но неописуемая. Мой ум-то знает, что это Вячик, а пока это знание до сердца дошло, оно и перепугалось. Меж коробок полумрак, да очки черные, да кожа бледная — ну прямо череп в парике, донышки глазниц поблескивают…
— Расскажи-ка баечку, мухомор, — вежливо попросил Вячик.
— Это можно, куриный лоб, — соответственно отозвался я. — Мне один народный дружинник поведал…
…В сберкассе дело было. В тот день работали три женщины. В обеденный перерыв одна пошла в столовую, а две остались пить чай на месте. Возвращается, а обе чаевницы спят: одна у чайника, вторая на рабочем месте. Растолкала она сотрудниц… Мать честная, плешь густая — денег нет как нет. Много тыщ не хватает! Загадка. Да отгадал ее следователь… Перед обедом заходил парень в темных очках, с длинными волосьями и чемоданчиком в руке. Этот чемоданчик он под столом и оставил. А в нем баллон с сонным газом и часовым механизмом. Ну?
— Поменьше ходи на импортные фильма, короед.
— Отчего ж не походить, дуб отечественный?
— Я тебе, дерьмо плюгавое, тоже байку расскажу… Жил один свистун. И вроде тебя принюхиваться любил. Так однажды — какое горе — наступил нечаянно на провода высокого напряжения. Жалко свистуна, сильно обуглился. Как?
— А так: с виду ты не дурак, а мозгов на пятак.
— Вот что, горшок ископаемый… Если и дальше будешь здесь тасоваться, то… понял?
И он удушливо заперхал, как бы показывая, что ему трудно дышать, как бы намекая, что и мне не будет хватать воздуха.
— Не, не понял.
— Щелкну раз по лбу, в коробку упакую и на свалку вывезу. А?
— Одним щелчком, Вячик, меня не одолеть.
— Тебя-то? — фыркнул он.
— В былые времена схватывался со лбами покрупнее тебя.
— Наверное, срок волок?
— Четыре года.
— За что приземлили?
— Как это за что? Добровольцем пошел.
— Хватит сопли распускать — и так скользко. Запомни, я предупредил.
Все это с гнусавинкой, да картавинкой, да еще со злобой неописуемой. И с душком коньячным, крепким, дорогим, — на вид грамм двести взял.
Вячик ушел во мрак склада, приволакивая свои конечности. А я стою истуканообразно, — мне ведь убийством угрожали. Или он пугал?
Не скажу, что я струхнул. Правда, не скажу, что и не струхнул. Да все это без разницы, поскольку никакая трусость меня не укротила бы. Боялся бы, а шел — такова моя вторая сущность, да и первая такова. Я не верю, когда указуют: вот, мол, храбрец. А мне подавай обстановку его храбрости. Я знавал мужика, который вынес из-под горящей и рухающей кровли троих детишек, а при своем начальнике заикался, как ежик. Или война…
Да скажи мне на фронте, что, мол, тебе угрожает некий балбес… И вот закавыка — ни тогда, ни теперь смерть в бою от пули, от осколка, в рукопашной не казалась жуткой. Трагичной — да. Но не страшной. Почему же смерть от удара ножа в темной подворотне пугает хуже привидения?
9
В домино я не стучу, поскольку народ там собирается однообразный, а мне подавай разнообразинку. Но как-то шел нашим сквером мимо этих стукачей и познакомился с мужиком, любителем озер да лесов. Сивоухий такой мужичишко. Ну и сговорились на пятницу с ночевкой — насчет рыбки и поздних грибков…
Чтобы не заезжать домой, собрал я «сидор», именуемый рюкзаком-горбовиком, и с ним отбыл на работу. Вахтерша Шура обомлела, поскольку этот сидор чуть не с меня ростом. Чтобы не случилось подозрений при выходе, развязал я рюкзак и нутро его предъявил. Там хроме всякого прочего лежал, мною утрамбованный, спальный мешок…
— Куда собрался, Фадеич? — полюбопытствовал Серега.
— На лоно.
— За рыбкой?
— Напарник мой порыбачит, а я насчет грибов.
— Поздновато для грибов.
— Варушек наберу.
— Эх, в лесу с компашей шик! Взять бабец, магнитофон, ящик горючего, жратвы — и погудеть на берегу водоема. Ресторана не надо!
Веселый парень Серега. Да из-за таких веселых леса нынче и плачут. Ходили мы в конце августа с Марией да с молодоженами по грибы и частично по ягоды.
Иду я, и глядь — мать честная, ель кривая. Белый бегемот залег в кустах. Только башка у него квадратная. Да откуда в наших лесах бегемоты?.. Подошел я ближе: свален матрас, а на нем холодильник старый. Понимай так, что везти на свалку неохота — ну и сгрузили в лесок.
А потом Мария ко мне обращается, поскольку увидела чудо: «Коля, гляди-ка, плоды белые». Ага, на елке. А под ней кострище — стекла, банки, куски хлеба… Компания яички покушала и скорлупку на ветки насадила для красоты.
Ну и еще один вскрик был в лесу, Вестин: «Смотрите, термитник!» Стоит в лесу дуля, сбоку ходуля. На высокий муравейник надели баллон лысый от собственного автомобиля.
— Серега, я тебе байку расскажу, от одного рыбачка слышанную…
…Поехал он как-то в лес, да запозднился. Аж в темноте дошел до облюбованной протоки. Ну и лег без костра, под кустики, поскольку мужик был смолено-моченый, просолено-копченый. Думал встать на зорьке и поудить. А на зорьке-то, матерь божья, как свистнет над головой, да ухнет, да брызнет, да все вздрогнет… Вскочил мужик — волки, думает. Иль вулкан какой взбесился? Нет, думает, война началась… Протер глаза-то… А рядом палатка стоит, молодцы пустые бутылки в кусты пуляют, музыка орет, а девицы на лужайке отплясывают нагишом. Ну?
— Тебе бы, Фадеич, лекции читать.
— На какую тему? — поинтересовался я.
— О защите леса от хулигана и мракобеса, — гоготнул он.
Веселый парень, а не пойму его. Вроде бы вкалывает на трех работах, о квартире думает. А с другой стороны, легкость в нем немужская, будто на парне кофточка с рюшками надета.
Семен Семеныч Гузь тоже мой рюкзак приметил и доброго пути пожелал. А потом спросил вполголоса, озираясь, как злодей у злодея:
