Тучи сгущались над проклятым городом. Человек в монашеском одеянии указывал на отяжелевшее, предгрозовое небо и повторял, что город этот проклят и обречен на погибель. Все грехи, совершенные на улицах Флоренции за сотни лет, падут на головы горожан и обратят все кругом в прах. Чумной мор отнимет их жизни, как уже бывало многие годы назад. Но у добрых людей еще остается один-единственный, последний шанс на избавление.

Проповедник поправил капюшон и молитвенно сложил ладони:

– Покайтесь! Презрите роскошь и похоть, молите Господа о спасении…

Под одобрительные возгласы толпы он сделал шаг к высившейся посреди площади груде поломанной мебели, смятых дорогих одежд, карнавальных масок, разорванных книг и картин, зажег факел и бросил в самую середину. Залились тревожным звоном колокола, по толпе прошел гул, многие опустились на колени. Пламя набирало силу под звуки причитаний и молитв, столб дыма вытянулся к самому небу. Ветер перемешивал его с дымом другого костра, разложенного у городской стены, рядом с карантинным бараком. Прикрыв лица пропитанными уксусом тряпицами, служки из монастырского госпиталя сжигали завернутые в холщевые саваны тела. Все эти люди скончались от морового поветрия, грозившего опустошить город быстрее самой жестокой вражеской армии.

Ветер подхватывал жирные хлопья пепла и уносил прочь, но ему было не под силу добраться за реку, туда, где располагались виллы состоятельных флорентийцев. Синьор ди Буонарроти, подающий надежды скульптор, распахнул створки окна, высунулся наружу. Воздух в пригороде оставался прозрачным и чистым, каким бывает только перед грозой.

– Вам хорошо видны костры, Микеле? – спросил его хозяин виллы – молодой синьор по имени Филиппе Джованни ди Франческо. В силу давнего знакомства он имел привилегию не называть своего гостя полным именем – Микеланджело. – Многие верят, что все грехи исчезают в очистительном пламени, особенно если сжечь нечто дорогостоящее. Даже артисты ходят слушать проповеди этого неистового святого отца, Савонаролы. Говорят, синьор Боттичелли настолько впечатлился, уверовал и бросил в огонь три полотна собственной кисти.

– Невелика потеря, – буркнул гость. Он невысоко ценил работы коллег, мало интересовался происходящим в городе, а окно открыл только за тем, чтобы разглядеть запущенный сад и особняк по соседству.

– Полагаете? Матушка считает, работы Алессандро недурны, и хочет заказать ему алтарь для нашей фамильной часовни. – Семейство де Розелли, из которого происходил Филиппе, было почти таким же старинным как развалины римских укреплений и почти таким же состоятельным, как лучшие банкирские дома Флоренции. Молодой человек был последним отпрыском этого почтенного рода, в силу возраста он давно перестал нуждаться в опекунах, однако вдовая родительница сохраняла большее влияние на сына.

– Филиппе, поверьте, друг мой, ваша матушка заблуждается, как и многие другие. Я открою вам главный секрет этого заблуждения. Любая живопись – пустая трата сил и средств, у красок слишком много врагов. Всякого пустяка достаточно, чтобы испортить картину: искра из камина, копоть от светильников, летняя жара, грызуны, солнечный свет, и, разумеется, сырость… – для пущей убедительности он выставил руку за окно, поймал в ладонь крупную дождевую каплю. Вода оказалась по-осеннему холодной, пришлось торопливо стряхнуть каплю на мозаичный пол. – Что угодно способно исказить цвета до неузнаваемости, заставить лак растрескаться, а грунт осыпаться, неважно написана картина на холсте или на доске. Только камень способен сохранить совершенство в веках! Древние понимали это лучше нас: имена античных гениев сохранились только потому, что были высечены ими на скульптурах. – Он оборвал фразу и снова повернулся к окну. – Я слышал, ваш сосед – человек большой учености и собрал недурную коллекцию древних редкостей. Вам приходилось ее осматривать, Филиппе?

– Осматривать? Нет, – молодой человек откинул золотые локоны и покачал головой, добавил для убедительности. – Я даже самого мессира[1] Бальтасара видел всего пару раз. Многие считают его…э… как это правильно назвать по-латыни? – в поисках подходящего слова Филиппе провел холеной ладонью по тесненным корешкам фолиантов, выставленных рядами на специальных полках. – В общем, сосед человек макамбрического склада.

Незнакомое слово заставило поморщиться экономку – синьора Симона Косма, дама желчного нрава и невообразимой худобы, из-за которой ей приходилось постоянно перешивать платья, подаренные хозяйкой. Впрочем, спина синьоры Косма всегда оставалась прямой, а подбородок надменно выпяченным вперед, она вполне могла сойти за синьору из общества, но дурная привычка шмыгать носом и деревенский выговор с головой выдавали бывшую кухонную прислугу. Опасаясь града, синьора Косма скомандовала супругу – здешнему управляющему – запереть все ставни и теперь проверяла, как выполняется его указание. Безо всяких церемоний – совершенно как мешавший стул или пюпитр для книг – она отодвинула гостя от окна, ткнула пальцем в хлопавшие на ветру оконные сворки, дождалась пока служанка запрет их как следует и выйдет, а потом объявила:

– Он колдун.

– Кто? – не уразумел синьор Буонарроти.

– Говорю, мессир Бальтасар, наш сосед, спознался с дьяволом. – Синьора Косма устало перекрестилась. – Все в округе знают! Говорят, он третьего дня поехал в чумной лазарет. Небось собирает ногти и волосы с мертвяков, а потом будет продавать как отраву. Поняли, какое дело?

– Значит, его нет дома?

– Известно, что нет.

– Точно?

– Говорю, нету – значит, нету. Только святые могут быть в двух местах одновременно, разве наш сосед из таковских? Сегодня они даже за провизией не посылали. Я специально заглянула, как увидала, что их садовая калитка открыта. Возок стоит на месте, а лошади все заперты в конюшню…

Синьор Буонарроти не дослушал женщину, развернулся и направился к выходу, скороговоркой объяснил своему гостеприимному хозяину:

– Знаете, Филиппе, я решил немного размяться. Прогуляюсь по окрестностям, предгрозовое затишье очень вдохновляет.

– Симона, прикажи подать плащ синьору Буонарроти и мне тоже!

– Вам-то зачем?

– Пройдусь вместе с нашим гостем. Вы не против, правда, Микеле?

– Вот выдумали, – экономка передернула тощими плечами. – Сейчас такой град посыплется, не приведи Господь наш Иисус! Застудитесь на радость всей родне или того хуже – вас громом убьет, только представьте, как ваша матушка будет горевать.

Губы Филиппе капризно изогнулись, а светлые брови взметнулись вверх, как арки Старого моста. Он искренне полагал, что выглядит суровым, и повторил:

– Прикажи позвать мою прислугу. Пусть подаст мне плащ! Сейчас! Немедленно!

Доподлинно неизвестно, когда мессир Бальтасар начал собирать древности, но с той забытой поры слухи и домыслы облепили его коллекцию как саван покойника. О ней рассказывали поистине удивительные вещи: были в ней невесомый фарфор из Серединного Царства; животворный рог единорога; человеческий череп, прозрачный, как стекло; корень мандрагоры, способный пищать тоненьким человеческим голоском; драконий коготь; статуэтки из слоновой кости, изображавшие всяческие непристойности; гигантский слиток зеленого золота, полученный колдовским путем. Но воображение Микеланджело тревожили вовсе не эти диковинки: при наличии денег подобное легко раздобыть у торговцев. Его не прельщало даже тайное знание из списков с трудов арабских врачевателей и гримуаров, переплетенных человеческой кожей: книжное знание мертво. Он жаждал увидеть сокровища, которые мессир Бальтасар обрел благодаря знанию античных трактатов и моде, охватившей образованных людей по всей Италии, – устраивать раскопы на месте древних руин.