Категория времени слишком непонятна для Алекса, тем более такого: лишенного красок и вязкого, как кисель.

Куда же подевался чертов синьор Тавиани?

Алексу не хотелось бы подниматься на второй этаж, куда ведет широкая лестница из красной ели. Там наверняка находится спальня старика. Слишком интимное пространство, не предназначенное для посторонних глаз. А Алекс и есть посторонний, вчерашний визит сторожа в магазинчик и последовавшая за этим беседа и возня с рубашками – его первый опыт общения с синьором Тавиани. И ничто не указывает на то, что опыт будет продолжен. Алекс пришел сюда, чтобы вернуть забытые стариком запонки, – только и всего.

Треск радиопомех раздражает.

Ничего дурного не случится, если Алекс выключит приемник и подождет старика в спокойной обстановке, лучше всего снаружи. Потому что оставаться здесь, в обществе темноликих гравюр и бумажных цветов, ему не особенно хочется.

Подойдя к радиоприемнику, Алекс наугад повернул одно из колесиков в нижней части панели. Послышался сухой щелчок, желтый свет погас и все тревожащие Алекса звуки разом пропали, – готово! Несколько секунд он рассматривал названия городов, нанесенных на шкалу: все названия были на немецком, и города в основном немецкие, но тем не менее нашлись и Лондон, и Париж, и Лиссабон, и Прага, куда совсем недавно отбыла девушка Алекса вместе со своим сноубордистом. В левом нижнем углу Алекс обнаружил название радиоприемника:

SABA.

Неожиданно Алекс испытал жгучее желание стать владельцем этого ретроприемника – вот если бы синьор Тавиани согласился уступить «Сабу» за небольшие деньги! Больших Алексу не потянуть, но вряд ли синьор Тавиани захочет расстаться с приемником. К концу жизни почти ни у кого не остается случайных вещей – все они превращаются в вещи «с историей», в вещи «со значением» и просто в воспоминания, к которым иногда так и тянет вернуться.

Хотя бы опосредованно.

Вздохнув, Алекс отлип от «Saba» и повернулся на сто восемьдесят градусов – лицом к комнате. И… увидел синьора Тавиани. Он сидел в кресле, положив руки на подлокотники и откинувшись на спинку. Поначалу Алексу показалось, что сторож просто задремал, но стоило молодому человеку приблизиться, как вскрылась страшная правда:

старик в кресле – мертв.

Невидящие, остекленевшие глаза мертвеца были устремлены в окно, на дорогу, где некоторое время назад мелькнул «ламборджини», а до этого прошествовал сам Алекс. Сейчас по дороге шла дочь герра Людтке с двумя близнецами – Аннетой и Эриком, пяти лет от роду. Очевидно, они направлялись на детскую площадку в парке, где стоит церковь. Отсюда до детской площадки – минут семь ходу, до подъемника – еще пять, а до Алекса и мертвого синьора Тавиани – каких-то две. Если сейчас Алекс выскочит из дома, он вполне может перехватить дочь герра Людтке, спокойную и рассудительную молодую женщину, работающую секретарем в полицейском управлении К. Уж она-то наверняка знает, что делать в случае обнаружения трупа.

Но поступить так означало бы испугать ни в чем не повинных Аннету и Эрика. Лишить их маленьких детских радостей: надувного батута, качелей с лошадками, фонтанчика с забавной овечьей мордой. А Эрик нацелен именно на фонтан: в руках он несет бумажный кораблик.

Нет-нет, Алекс не будет беспокоить ни близнецов, ни их мать. Каждый должен заниматься своим делом: старики – умирать, а дети – запускать кораблики в фонтан.

В позе старика не было ничего неестественного, на лице застыло выражение покоя и сосредоточенности. Никакого намека на страх перед неизбежностью конца, перед его внезапностью. Более того, вид у мертвого синьора Тавиани был торжественный: седые волосы аккуратно расчесаны на пробор, черные туфли начищены до блеска, из пиджачного нагрудного кармана торчит уголок кружевного платка. Край темно-синего галстука аккуратно заправлен в жилетку, и рубашка…

Ну конечно, это была та самая рубашка, которую Алекс продал сторожу только вчера. О каком особом событии говорил синьор Тавиани?

Неужели о встрече с собственной смертью?

Похоже на то. Правда, Алекс не совсем понимает, как можно заранее ее запланировать, но у синьора Тавиани уж точно есть особые привилегии: та часть его жизни, что прошла на глазах у жителей К., связана с местным кладбищем. С мертвыми. Наверняка они встретились где-нибудь поблизости – смерть и синьор Тавиани. Перекинулись парой слов о погоде, о тумане в горах (он не покидал окрестности всю весну), о мелких городских новостях и эпохальных событиях вроде открытия Центра скалолазания. Беседа была мимолетной, ни к чему не обязывающей, но смерть и синьор Тавиани чрезвычайно понравились друг другу. И договорились о новой встрече – обстоятельной.

Вот она и заглянула к нему на огонек.

Несмотря на общую благостность картины, что-то беспокоит Алекса. С туфлями синьора Тавиани все в порядке (на них нет ни единого пятнышка), пиджак и брюки, несмотря на старомодность фасона, выглядят добротно, галстучный узел завязан со знанием дела, о рубашке и говорить нечего – Алекс сам ее подбирал.

Но вот то, что находится непосредственно над воротником… Темно-красная полоса на жилистой стариковской шее! Вот он, источник беспокойства, – полоса! Полоса начинается точнехонько под правой скулой, пересекает кадык и заканчивается под левой, образуя окружность. Беспокойство Алекса сменяется страхом – уж не удавила ли синьора Тавиани заглянувшая в гости смерть? Не прошлась ли косой по его горлу, кажется, атрибут смерти – именно коса.

Или что-то еще?

Об удавке Алексу ничего доподлинно не известно. Очень осторожно, стараясь не потревожить мертвого, он проводит пальцем по полосе: ощущения рубца не возникает. Остается лишь послюнить палец и снова приложить к шее синьора Тавиани, что Алекс после некоторых колебаний и делает. Полоса тотчас же теряет свой безупречный вид, а на подушечке пальца появляется красное пятно. Это не кровь, а следы от туши или фломастера.

Скорее всего фломастера, учитывая легкий спиртовой запах. Такие нелепые игры в раны и кровь больше свойственны мальчишкам, а не старикам. Пятилетнему Эрику, а никак не синьору Тавиани, которому вот-вот стукнет девяносто. Рисованная полоса несколько принижает торжественность момента, переводит смерть из разряда драмы или даже высокой трагедии в плоскость водевиля. Подобное положение дел кажется Алексу неправильным, и он решает избавить шею синьора Тавиани от дурацкой компрометирующей полосы. Через несколько минут операция по очистке успешно завершена, правда, носовой платок, вытащенный Алексом из кармана мертвеца, оказался безнадежно испорченным. Но вряд ли кто-то озаботится платком, когда речь идет о кончине старейшего жителя К. Остается слегка подтянуть галстучный узел и – все.

Готово.

Синьор Тавиани стараниями Алекса вновь превратился в благообразного старца и полностью готов ко встрече с представителями полиции, которые должны констатировать его смерть. Заодно нужно поставить в известность кого-то из врачей, синьора Фреддури, к примеру. Он живет в нескольких кварталах от старика, и его присутствие совсем не помешает.

…Последующие события развивались довольно рутинно: вызванный Алексом синьор Фреддури (врач общей практики) констатировал смерть от сердечного приступа. Вызванные синьором Фреддури представители полиции коротко допросили Алекса. В ходе десятиминутной беседы Алекс почему-то не упомянул об истинной причине визита (запонках из арабских монет). Он сообщил синьору Виладжо, лично снимавшему показания, что заглянул к старику, чтобы вернуть пять евро.

– Что еще за пять евро? – удивился синьор Виладжо.

– Долг за вчерашнюю покупку. Синьор Тавиани вчера купил у меня рубашку за тридцать пять евро. И дал две купюры по двадцать евро. Сдачи у меня не было, и мы договорились, что пять евро я занесу ему сегодня. Я пришел и увидел все это… Что мне делать с пятью евро?

– Положи их обратно в кассу, а лучше – купи цветов на эти деньги. Выразишь таким образом почтение к покойному, – после небольшой паузы посоветовал Алексу синьор Виладжо. – А деньги старику больше не понадобятся.