Они с Уильямом легли плашмя и помогли маленькому человечку вскарабкаться наверх.

– Боже милостивый! – простонал Джексон Гэтти. – Боже милостивый! Тысяча благодарностей! До чего я хочу есть! Как же, наверное, волнуется бедная Элиза!

– А теперь, – миссис Брэдли, по-матерински отряхивала с него пыль, – скажите, как это назвать? Перепугали нас всех!

– Мне ужасно жаль. – Он нервно покашлял и улыбнулся. – Элиза меня никогда не простит.

Увидев длинные хищные зубы Джексона Гэтти, Уильям (по его словам) едва не закричал «Волк!».

– Я поддался соблазну и заключил пари. Думаю, я его выиграл.

Миссис Брэдли направилась из церкви вон.

– Ах, простите, – смутился Гэтти. – Не следовало об этом упоминать в таком месте.

Уильям опустил решетку, прикрыл ее циновкой и выключил свет. Потом затворил входную дверь – у старого Куттса был пунктик: церковную дверь запирать не следует. Зато его супруга утверждала, что там прячутся влюбленные парочки; а уж эта часть рода человеческого, нечего и говорить, всегда вызывала ее ненависть.

Потом Уильям последовал за остальными через покойницкие ворота и успел услышать обрывок разговора:

– Именно по предложению мистера Берта я позволил заключить себя в часовне. Однако я был уверен…

Тут, как показалось Уильяму, мистер Гэтти оборвал фразу, потому что услышал его шаги. И миссис Брэдли не попросила продолжать. Уильям хотел уже пожелать спокойной ночи и пойти домой, но она шагнула к нему и, к его удивлению, вложила ему в руку десятишиллинговую банкноту и поблагодарила.

Далее, должен признать, я не способен проследить ход его мыслей. Нечего и говорить, мальчик четырнадцати лет рассуждает не так, как другие разумные существа, и этим все сказано.

По мнению Уильяма, самое малое, что он мог сделать, дабы отработать полученный гонорар, это отправиться в Бунгало, где проживает мистер Берт, и выразить ему порицание за тяжелый проступок – заточение бедного мистера Гэтти в часовне. И потому, несмотря на сумерки и противный моросящий дождик, а также на то, что до Бунгало было мили полторы и дорога туда проходит через каменоломни – место уединенное и опасное, и, если верить деревенским, кишащее привидениями, – он бодрым скаутским шагом, в лучших традициях американской приключенческой прозы, двинулся к резиденции Берта. Я, как уже сказал, логики тут не усматриваю, но Уильям считал, что поступает совершенно правильно.

О приходе Уильяма хозяину доложил Фостер Вашингтон Йорк, здоровенный негр – единственный слуга в доме.

Берт устроился в удобном кресле, а на коленях у него сидела Кора, и ни тот, ни другой не шевельнулись, когда слуга объявил о приходе Уильяма. Они только улыбнулись гостю, и Берт спросил:

– Привет! Зачем пожаловал?

А Кора, которой Уильям немедленно начал восхищаться, сказала:

– Садись, будь как дома. Пирожное хочешь? Эй, чумазенький, принеси-ка пирожное!

Появился Фостер Вашингтон Йорк с пирожным, и Уильям присел на ближайший стул. Никогда еще, признавался он позже, не приходилось ему попадать в столь затруднительное положение. Он пришел, чтобы обвинить Берта в покушении на жизнь Гэтти, а теперь, оказавшись лицом к лицу с этим здоровенным белобрысым весельчаком, явно прекрасным спортсменом, который к тому же словно какой-нибудь восточный владыка держал на коленях самое прекрасное в мире существо, мальчик понимал: ужасно глупо обвинять его в покушении на такого ничтожного червяка, как Гэтти.

Наконец Уильям сказал:

– Вы, наверное, удивляетесь – зачем я пришел?

– Да нет, чего там, – заверил Берт. – Ты ведь сын викария?

– Племянник, – поправил Уильям, и воцарилось молчание. Потом Кора вскочила и, открыв дверь, велела Фостеру Вашингтону Йорку нести ужин.

– Ой, мне пора, я пойду. – Торопливо расправившись с пирожным, Уильям поднялся.

Прекрасная богиня рассмеялась, толкнула его обратно на стул и чмокнула в щеку.

– Ничего подобного! – заявила она. – Такой славный мальчуган уж точно не откажется заморить червячка.

Если верить Уильяму, то был самый страшный момент в его жизни, но он смог выдавить:

– Я… мы выпустили из часовни мистера Гэтти, и вы не думайте… мы знаем, что это ваша работа!

– Ну-ка, ну-ка. – Берт подался вперед.

– Он заключил с вами пари, – в отчаянии пояснил Уильям, – что не побоится остаться запертым в часовне. Просто ужасно – бросить вот так человека одного. Ведь могло и убийство выйти, разве нет?

Берт засмеялся и сказал, что в таком свете он случившееся не рассматривал.

Тут вошел Фостер Вашингтон Йорк и стал накрывать на стол. Появилась дичь, всевозможные салаты, большой кувшин с компотом и еще один со сливками, печенье, пирожные, сыры, копченый язык и мясной паштет. Вечер становился все лучше.

В конце ужина Берт вдруг чертыхнулся: вспомнил, что ему нужно забрать со станции большую посылку с книгами. Кора посоветовала взять с собой слугу, а Уильяма попросила посидеть пока с ней. Ходить, мол, они будут недолго – до станции меньше мили, – а он поможет ей скоротать время, рассказывая об освобождении мистера Гэтти.

Уильям почти ничего не мог добавить к тому, что они уже знали, но когда с ужином было покончено и посуда убрана – Фостер вернется и вымоет, – Кора и Уильям придвинули к камину кресла, и он с готовностью повел речь о вызволении мистера Джексона Гэтти из плена.

– А знаете, у миссис Гэтти есть забавная привычка сравнивать каждого с каким-нибудь животным. Например, старого Гэтти она считает волком. Смешно, он же такой дохляк. Когда его выпустили, он первым делом выразил надежду, что никому не причинил беспокойства. Он волновался о миссис Гэтти, а не о себе. Если миссис Гэтти и вправду свихнулась, почему она не в лечебнице? Да, кстати, о лечебнице – вы читали в газете про драку двух психов? Один другого укокошил, и даже санитары перепугались. Еще бы, кругом кровь, мозги, и все такое.

Словом, мальчик, как умел, поддерживал светский разговор.

Кора, содрогнувшись, сказала:

– Давай-ка задернем шторы и включим свет. Еще не совсем темно, но от этих сумерек у меня мороз по коже. Мне нравится и тишина, и покой, только дом у нас уж больно уединенный. Кругом одни торфяники да каменоломни, да одна дорожка к деревне. Иногда мне прямо страшно. Хорошо еще зимой здесь не живем. Я бы на нервной почве с ума съехала!

– Но ведь с вами мистер Берт.

– С призраками и Дэвид ничего не поделает, правда, дружочек? Я так думаю. Ты знаешь, что одно из тех жутких убийств совершили у нас за домом, в саду? Ну, тот псих, который удрал из Моут-Хауса. Это, конечно, случилось очень давно, и нашего дома тогда еще не было, но кто-то пометил то место – положил там серый валун, и часто, пока Дэвид работает, я там сижу, шью себе сорочку или одежду чиню, и думаю – не бродит ли по ночам тот бедняга? Честное слово! Ни за какие коврижки не поменялась бы местами с миссис Гэтти и не согласилась бы жить в Моут-Хаусе. Хоть озолоти! Неудивительно, что у нее в голове помутилось. Госспо…

Он поперхнулась от ужаса.

– Слышишь, дружочек? – прошептала она. – Что там такое?

Кто-то медленно передвигался по крыше прямо у них над головами. Раздавались скрипы, словно по черепице волокли тяжелый предмет. Кора вцепилась Уильяму в коленку.

Уильям – не робкого десятка. Он убрал с коленки ее руку, встал, взял кочергу и направился к двери.

– Ой, не надо, дружочек! – Кора вскочила, схватила его за плечо. – Не бросай меня! Не открывай дверь, – в ужасе стонала она; возня наверху возобновилась. Кто-то явно полз по крыше и иногда оскальзывался.

– Нужно пойти, – сказал Уильям, который, наверное, побледнел. – Это просто кто-то дурачится. Какой-нибудь мальчишка деревенский. Я его шугану.

– Не ходи, – умоляла хозяйка. – Меня не бросай!

Кора так сильно за него ухватилась, что Уильям чувствовал плечом биение ее сердца; она была девушка рослая. Оба внимательно слушали, но ничего не услышали. Постепенно их испуг прошел. Уильям осторожно освободился. Они еще послушали.