Оказалось, что еще один тибетский лама. Джерси, приехавший не из Лхасы, а из Чамбо, тоже получил только что телепатическое сообщение из Тибета от другого ламы. Ему тоже велели покинуть Чунцин и вернуться в Тибет в качестве моего спутника. Это был человек, который изучал устройство автомобилей и других видов современного транспорта. Однако он слишком поторопился. Как только посланец из Тибета исчез, он вскочил и побежал по коридору в направлении комнаты настоятеля. Но на одном из поворотов коридора какой-то нерадивый монах пролил масло. Лама, который должен был стать моим спутником, поскользнулся на нем и тяжело упал. В результате падения и удара о пол он сломал себе руку и ногу. Подоспев к месту происшествия, я увидел, что он лежит, тяжело дыша, а из открытой раны торчит конец сломанной кости.
Настоятель тоже вышел на шум из своей комнаты.
Вместе с ним я склонился над пострадавшим братом. Настоятель держал его за плечи, пока я, оттягивая кисть упавшего, возвращал сломанную кость на место. Затем я велел принести лубки и повязки. Вскоре Джерси был перевязан по всем правилам – и рука, и нога. С ногой, правда, пришлось сложнее, потому что кость в ней была сломана в нескольких местах, и нам пришлось отнести пострадавшего в келью и уже там оказать ему помощь. Затем я оставил его на попечении других.
Потом мы с настоятелем отправились в его комнату, и я поведал ему о том сообщении, которое получил из Тибета. Я описал ему свое видение, и он согласился, что мне следует срочно отправляться в путь. Было решено, что я безотлагательно выеду из монастыря. Настоятель тут же послал одного из монахов на лошади в Чунцин с особым заданием. Я задержался на несколько минут, чтобы поесть и взять себе еды на дорогу. Прихватив в собой также несколько одеял и смену одежды, я вышел из монастыря и направился вниз по тропинке в сторону большой дороги. Я прошел мимо поляны, где в этот вечер в последний раз встретился со своим наставником, ламой Мингьяром Дондупом. Я шел и чувствовал глубокие человеческие эмоции, которые мне приходилось сдерживать, чтобы не потерять бесстрастный вид, приличествующий ламе. Так я пришел к концу тропинки в том месте, где она сливается с главной дорогой. Как мы и договорились с настоятелем, здесь я остановился и стал ждать.
На холме у меня за спиной я услышал звук бронзовых гонгов, которые возвещали о начале полуночного богослужения. Звон серебряных колокольчиков перемежался мелодиями, исполняемыми на флейтах и трубах. Вскоре из темноты ночи донесся гул мощного мотора, а далекие холмы осветил серебристый луч фар. Быстроходная легковая машина подкатила ко мне и остановилась рядом, взвизгнув тормозами.
– Достопочтенный Лобсанг Рампа, машина в вашем распоряжении, – сказал шофер. – Разворачиваемся?
– Нет, – ответил я, – поедем в долину, а затем повернем налево. – И я вскочил в кабину.
Специальное поручение, с которым настоятель отправил монаха в Чунцин, состояло в том, чтобы нанять там эту машину. Автомобиль был действительно очень хорошим. Это был большой черный американский монстр. Я сидел рядом с шофером, и мы сквозь темноту мчались по дороге в Ченгту – городок, находившийся миль за двести от Чунцина. Лучи от фар метались перед нами, как два больших светящихся призрака. Они освещали выбоины на дороге и деревья на обочинах. Причудливые тени, отбрасываемые окружающими предметами, казалось, хотели, чтобы мы ехали все быстрее и быстрее, но все же никогда не догнали их. Эжен был хорошим водителем. Чувствовалось, что он опытен и может вести машину долго, не подвергая пассажиров риску. Мы ехали очень быстро и едва могли разглядеть что-то по сторонам – все вокруг сливалось в одно большое размытое пятно. Я откинулся на спинку сиденья и думал, думал.
У меня в голове вертелись мысли о моем возлюбленном наставнике, ламе Мингьяре Дондупе, о том, как он обучал меня, и о том, как много он сделал для меня. Этот человек значил для меня больше, чем мои собственные родители. Кроме того я думал о своем возлюбленном повелителе, 13 Далай-Ламе, последнем в своей линии. Его считали последним, потому что, согласно древнему Пророчеству, вскоре после его смерти в Тибете должен был воцариться новый общественный строй. Так и произошло. В 1950 году китайские коммунисты начали вторжение в Тибет, но коммунистическая третья колонна действовала в нем задолго до этого. Тогда, в 1933 году, я думал обо всем этом, потому что знал о неизбежности такого поворота событий. В действительности я узнал обо всем этом задолго до 1933 года – когда познакомился с Пророчеством, в точном соответствии с которым происходили все эти перемены.
В темноте мы проехали двести миль и прибыли в Ченгту, где заправились бензином, отдохнули десять минут и перекусили. И снова в дорогу. Нам предстояло проследовать в темноте еще сто миль от Ченгту до Яана. Там нас встретила утренняя заря. С первыми проблесками солнца на востоке дорога кончилась, и дальше машина везти меня не могла. Я зашел в местный ламаистский монастырь, в котором уже получили телепатическое известие о моем скором прибытии. Здесь меня ждала оседланной хорошая лошадь, она била копытом землю, но у меня не было времени приноравливаться к ней. Я вскочил на нее и почувствовал, что лошадь понимает всю важность моей миссии и сделает все от нее зависящее, чтобы я прибыл в Тибет вовремя. Конюх передал мне в руки узду, и я понесся вдаль, поднимаясь на горные перевалы и спускаясь в долины, отделявшие Китай от Тибета. Шоферу предстояло вернуться в Чунцин на комфортабельной скоростной машине, а мне нужно было скакать в высоком деревянном седле все дальше и дальше, меняя по пути лошадей. Поскольку я не мог терять ни минуты, после изнурительного многочасового переезда мне каждый раз давали в местном ламаистском монастыре свежего скакуна, который нес мета дальше.
Не стоит вспоминать все трудности, которые выпали тогда на долю одинокого всадника. Не стоит сейчас описывать переправу через реку Янцзы и подъем на перевал Верхний Сальвин. Я все скакал и скакал вперед. Я невероятно устал в пути, однако вернулся в Тибет вовремя. После очередного поворота на горной дороге перед моим взором вдруг открылись золотые купола Поталы. Я смотрел на купол усыпальницы Далай-Ламы, где почивали останки его многих тел, и думал, что вскоре к ним прибавиться еще одно.
Я скакал дальше и вновь пересек Счастливую Реку. Однако в этот раз она не была такой счастливой, как когда-то. Когда мое стремительное и изнурительное путешествие подошло к концу, я узнал, что торопился не зря. Я принял участие во всех традиционных церемониях, и притом играл в них одну из главных ролей.
В эти дни произошел еще один неприятный случай. Время от времени я сталкивался в храме с одним иностранцем, который хотел, чтобы все на него обращали внимание. Ему казалось, что мы все – дикари, а он – цивилизованный человек и поэтому вправе указывать нам, что нужно делать. Он везде совал свой нос и хотел быть в центре внимания. Поскольку я не мог этого выносить, он даже попытался подкупить меня и моего друга, предлагая взять его часы! Этот номер не прошел, и с тех пор он стал относиться ко мне враждебно и делать все для того, чтобы досадить и помешать мне. Однако об этом можно было бы и не упоминать, если бы не подтверждалась еще раз правильность слов моих учителей. Они неоднократно говорили мне, что меня всю жизнь будут преследовать недоброжелатели.
В эти дни мне пришлось очень нелегко. Я не буду здесь описывать, чего стоило пережить одни лишь церемонии погребения Далай-Ламы. Скажу лишь, что его тело было мумифицировано в соответствии с традиционными методами. Затем в усыпальнице его усадили в позе лотоса лицом на юг, как того требовала традиция. Время от времени его голова поворачивалась на восток. Многие рассматривали это как сигнал, доходящий до нас из потустороннего мира. Мы поняли, что должны ожидать перемен, надвигающихся с востока. И действительно, вскоре оттуда пришли в Тибет китайские оккупанты. Значит, этот поворот головы на самом деле был знаком, предостережением. Если бы мы только могли как-то предотвратить надвигающееся бедствие!
