Шло время, и снова ныли суставы, и снова я не смел шевельнуться. Одно малейшее движение – и меня вышибут за ворота, а идти мне некуда. Отец совершенно четко дал понять, что если меня не примут в монастыре, то и домой он меня не пустит. Маленькими группами из различных помещений выходили монахи, занятые своими загадочными делами. По территории монастыря сновали мальчишки, иногда ударом ноги швыряя в мою сторону кучу пыли и мелких камешков, а иногда отпуская по моему адресу ехидное словцо. Поскольку я ни на что не отвечал, они скоро оставляли меня в покое и уходили на поиски более общительных жертв. Постепенно начинало темнеть. Зажигались масляные лампы. И вот уже снова меня освещал только рассеянный свет звезд, луна в это время года появляется поздно.

У нас есть пословица: молодая луна не ходит быстро.

Мне вдруг стало дурно от страха: а что если про меня забыли? Или решили совсем оставить без пищи, для испытания? Я просидел без движения целый день, от голода чуть не потерял сознание. Вдруг послышался шум. Я даже задрожал и чуть не вскочил на ноги. Какой-то темный ком двигался в моем направлении. Увы! Это оказался большой черный бульдог, тащивший что-то в зубах. Не обратив на меня никакого внимания, он последовал дальше по своим ночным делам. Его нисколько не волновало мое злополучное положение. Вспыхнувшая было надежда угасла. Я чуть не расплакался. Чтобы не поддаться этой минутной слабости, я стал думать о том, что так ведут себя только девчонки да глупые женщины.

Наконец я услышал шаги старика. На этот раз он посмотрел на меня с большей теплотой.

– Я принес тебе пить и есть, сын мой. Но испытания твои не кончились. Завтра последний день. Будь особенно внимателен, не двигайся. Многие не выдерживают к одиннадцатому часу третьего дня.

И монах удалился. Пока он говорил, я выпил чай и переложил тсампу в свою миску. Теперь я снова улегся на землю, но не почувствовал никакого облегчения по сравнению с прошлой ночью. Я думал о несправедливости всей этой затеи; я не хотел быть никаким монахом никакой секты, ни высшего, ни низшего ранга! Я невольно сравнивал себя с навьюченным животным, которое гонят в горах над пропастью, не давая передохнуть. С этой мыслью я заснул.

На следующий, третий день, приняв позу созерцания, я почувствовал ужасную слабость. Голова гудела, я начал постепенно глохнуть. Монастырь казался мне беспорядочным нагромождением зданий, построек, монахов, плывущих в мареве тумана. В глазах все мелькало. Отчаянным усилием воли я поборол приступ головокружения. Мысль о том, что я не выдержу испытания, повергла меня в ужас: это после всех-то мучений! У меня было такое ощущение, что камни, на которых я сидел, превратились в лезвия ножей и воткнулись в самые больные места.

В какой-то миг просветления я утешил себя мыслью, что я не наседка, которой приходится сидеть на яйцах значительно дольше. Солнце застыло на месте. День, казалось, никогда не кончится. Но вот начало темнеть. Поднявшийся вечерний ветер стал играть пером, которое обронила пролетавшая птица. Снова один за другим зажигались в окнах огоньки масляных ламп.

«Лучше всего мне умереть сегодня ночью, – подумал я. – Все равно больше я не вынесу».

И в это мгновение в дверях показалась высокая фигура регента.

– Иди сюда, мальчик! – крикнул он.

Я попытался встать, но не смог – мои ноги затекли, и я ткнулся носом в землю.

– Если ты хочешь отдохнуть, то можешь провести здесь еще ночь, – сказал регент. – Я не могу больше ждать.

Я быстро подхватил свой узел и направился, пошатываясь, к регенту.

– Входи, – сказал он мне. – Примешь участие в вечерней службе, а завтра утром придешь ко мне.

Внутри было тепло и приятно пахло. Обостренное чувство голода подсказывало мне, что где-то недалеко находится пища. Я устремился за группой, шедшей куда-то направо. Пища, пища – тсампа и чай с маслом! Я пробирался к первому ряду, как будто учился этому всю жизнь.

Монахи пытались поймать меня за косу, когда я на четвереньках проскальзывал у них между ног, но тщетно – я хотел есть, и ничто не могло остановить меня.

Немного подкрепившись, я пошел за монахами в храм на вечернюю службу. Усталость валила с ног; я не понимал, что происходит вокруг. К счастью, никто на меня не обращал внимания. Когда монахи стали выходить гуськом из храма, я опустился на пол около огромной колонны, положил голову на узелок со сменным платьем и заснул.

Я проснулся от резкого удара – мне показалось, что у меня треснул череп, – и услышал голоса:

– Новичок! Из благородных!

– А ну вставай!

– Дайте-ка ему как следует!

Один из монастырских учеников размахивал моим сменным платьем, которое выдернул у меня из-под головы, другой примерял мои сапоги. Горячая тсампа, мягкая и влажная, залепила мне лицо, я ничего не видел. Со всех сторон на меня сыпался град ударов кулаками и ногами. Я не защищался. Наверное, это испытание на послушание, подумал я. В соответствии с Шестнадцатым Законом: «Выноси страдания и несчастья с терпением и безропотно».

Внезапно раздался громкий голос:

– Что здесь происходит?! И тут же испуганный шепот: – Ох, опять этот старый мешок с костями. Сейчас он нам задаст! Я пытался соскрести с лица тсампу, залепившую глаза. В эту минуту надо мной наклонился регент и, потянув за косу, поставил меня на ноги:

– Мокрая курица! Тряпка! Это ты – будущий руководитель?! Получай! И еще!

И снова на меня посыпался град ударов.

– Бездельник! Слюнтяй! Даже защититься не можешь!

Колотушкам, казалось, не будет конца. Но тут я вспомнил прощальные слова Тзу: «Выполняй как следует свой долги не забывай того, чему я тебя научил».

Почти инстинктивно я принял бойцовскую стойку и сделал легкий выпад с применением одного из приемов, которым обучил меня Тзу. Застигнутый врасплох регент охнул от боли, перелетел через мою голову, пропахал носом каменный пол и звонко стукнулся головой о колонну. «Теперь не миновать мне смерти, – мелькнула мысль. – Вот и конец всем моим страданиям». Мне показалось, что весь мир остановился. Послушники онемели и не двигались, даже дышать перестали. Раздалось рычание: высокий костлявый монах вскочил на ноги. Он был похож на самого черта. Из носа у него шла кровь, но рычал он не от боли – он хохотал!

– А-а-а! Так ты бойцовский петух? Или крыса, загнанная в угол? Ну, это мы сейчас узнаем!

Он повернулся к рослому мальчику лет четырнадцати и сделал ему знак:

– Нгаванг, ты главный верзила в этом монастыре. Покажи-ка нам, кто лучше в драке – сын погонщика или сын князя?

Впервые в жизни я был благодарен Тзу, старому монаху-полицейскому. В молодости он специализировался по тибетской борьбе и даже был чемпионом провинции Кам. Он передал мне, как сам говорил, «все, что знал». Мне уже приходилось и раньше бороться с мужчинами, и не без пользы: я усвоил кое-что из науки, в которой сила и возраст не имеют решающего значения. А поскольку от этой драки зависело мое будущее, я почувствовал себя лишь более отчаянным.

Нгаванг был силен и хорошо сложен, но гибкости в движениях ему не хватало. Сразу видно было, что он привык к обычным потасовкам, в которых выезжал за счет своей силы. Он бросился на меня с кулаками, решив сразу же подавить мое сопротивление. Я не испугался, сделал шаг в сторону и неуловимым движением подкрутил Нгавангу руку. Ноги у него разъехались, и, падая, он ударился головой о каменный пол. С минуту Нгаванг лежал «на ковре» и стонал, затем резко вскочил и снова бросился на меня. Я применил прием с падением на пол и в тот момент, когда он оказался надо мной, захватил его за ногу и сделал подкрутку. На этот раз мой соперник показал «солнышко» и упал на левое плечо, но не успокоился. Он благоразумно откатился от меня, снова вскочил, ухватился за цепь тяжелого кадила и стал раскручивать его над головой. От этого тяжелого, неудобного оружия было легко уклониться. Я шагнул вперед, поднырнул под руки Нгаванга, которыми он размахивал, как цепями, и ткнул пальцем ему в шейную ямку под кадыком, как учил меня Тзу. Нгаванг грохнулся на пол подобно камню во время горного обвала. Его парализованные пальцы не удержали цепь, и кадило со звоном и треском покатилось по полу прямо на послушников и монахов, наблюдавших за дракой. Нгаванг оставался без сознания добрых полчаса. Такое «прикосновение» иногда применяют для отделения духа от тела перед астральным путешествием и в некоторых других процедурах.