Тут Роберт неумолим: его самолюбие, его гордость смертельно уязвлены. Джин «предала его», и он клянется всеми святыми, что не даст ей свое имя, не назовет ее женой.

Так он писал 1 сентября.

А 3-го Джин родила близнецов — мальчика и девочку.

Для Роберта отцовство всегда было не только священным долгом, но и высшей радостью.

Еще зимой он написал для Джин песенку, где говорится о девушке, которая знает, что пеленки их крошке купит шалопай-отец и утешит ее он, этот гуляка. Он утрет ее слезы, приласкает, вместе с ней сядет на покаянную скамью, скажет, как назвать малютку, — все он сделает, когда родится ребенок. Потому что можно разлюбить девушку, можно уйти от нее, но негодяй тот, кто отказывается от своей плоти и крови. Об этом Роберт писал и легкомысленному Ричмонду, уехавшему от соблазненной им девушки (впоследствии не без настояния друга Ричмонд на ней женился).

Не мудрено, что, узнав о рождении близнецов, Роберт был вне себя от радости. Он прибежал к Джин, принес ей заветный золотой, хранившийся у матери со дня его рождения. Но старуха Армор только разрешила ему взглянуть на крошек и выставила из комнаты, даже не позволив поцеловать улыбавшуюся ему Джин.

Он бежал домой, глубоко дыша утренней свежестью, уже пахнущей близкими осенними ветрами, над ним ярко синело сентябрьское небо, а в голове плясали веселые слова, ложась на старую знакомую мелодию.

Примчавшись на ферму, он на ходу обнял мать, перецеловал сестренок, хлопнул Гильберта по спине и бросился на свой чердак — писать письма.

«Мой друг, мой брат! — писал он Мьюру в Кильмарнок. — Ты, наверно, слышал, что бедняжка Армор вернула мне залог любви вдвойне. Чудесные ребята — мальчик и девочка — пробудили во мне тысячи чувств, и сердце бьется то от нежной радости, то от мрачных предчувствий...»

Нет, к черту мрачные предчувствия: Ричмонду он напишет по-другому:

«Поздравь меня, дорогой мой Ричмонд! Армор одним махом принесла мне чудесного мальчишку и девчонку! Боже, благослови дорогих крошек!»

Вот и все. А дальше пусть идут те стихи, которые он сочинил по дороге домой:

Отменные стихи! Так и хочется притопнуть каблуком под звонкую рифму в конце:

Неужто надо уезжать в незнакомую, неприветливую, жаркую страну от всех этих радостей, от друзей, которых с каждым днем становится все больше, от трех ребят — годовалой Бесс и только что родившихся близнецов, неужели никогда больше не видеть, как распускаются березы в шотландском лесу, не слышать, как поет шотландский жаворонок. С ненавистью думает Роберт о сердитом страшном океане, о беспощадно палящем солнце, о душных тропических ночах. Нет, там ему все равно не выжить, он едет на верную смерть...

Потрескивают толстые поленья в огромном камине. Спущены вышитые шелком занавеси на больших окнах. Восковые свечи в высоких медных подсвечниках, споря с отблесками камина, освещают воздушное белое платье, длинные светлые локоны и девичью шею с тоненькой золотой цепочкой медальона. Маленькие ручки бегают по клавишам, и звенящие, чистые звуки рассыпаются стеклянными бусинками по гостиной.

Мисс Кристина Лоури играет на спинете.

Роберт впервые в жизни видит спинет. По правде сказать, он и таких девушек видит впервые и в таком доме в первый раз проводит вечер. Хозяин дома — достопочтенный доктор богословия Джордж Лоури пригласил его к себе в дом на целые сутки. Ему хотелось познакомить жену, дочерей и младшего сына Арчибальда с автором книги, которой вся семья так восторгалась. Конечно, вкусы расходились и тут: девушки проливали слезы над стихами о бедной мышке и примятой плугом маргаритке, миссис Лоури упивалась «Субботним вечером», Арчибальд хохотал над «Шотландским виски» и «Обращением к дьяволу», а сам доктор Лоури, очень любивший старые шотландские баллады, был удивлен и восхищен тем, что автор, словно соревнуясь со своими предшественниками, хотя и заимствует у них традиционный стих, но заставляет его звучать совсем по-новому — легко и свежо.

Гость превзошел все ожидания. Миссис Лоури с удовольствием отметила, какие у него отличные манеры, а все три девушки улыбались и краснели, встречая пристальный, насмешливый и ласковый взгляд его темных глаз. После обеда, когда дамы вышли, Арчи и доктор Лоури не без интереса слушали рассказ гостя о нравах мохлинского прихода и долго смеялись над «Молитвой святоши Вилли», которая, конечно, не вошла в книгу.

Вечером пришли гости — молодые девицы и товарищи Арчи, и доктор Лоури сам сел за спинет, чтобы молодежь могла потанцевать.

Бернс танцевал отлично — не зря он в семнадцать лет вопреки воле отца ходил в тарболтонскую школу танцев. Все барышни наперебой требовали, чтобы он танцевал с ними, но он улыбался и опять с поклоном подавал руку мисс Кристине — маленькой музыкантше, явно покорившей его сердце.

Провожая гостя в отведенную ему спальню, доктор Лоури задержался в дверях и спросил, что же Бернс собирается делать дальше.

— Думаю, что вам никуда не придется уезжать, — сказал он, выслушав его. — Я не хочу вас обнадеживать заранее, но я предпринял некоторые шаги и прошу вас дождаться ответа. Считаю, что Шотландия не должна отпускать своего поэта в чужие края.

И, протестующе подняв руку, как бы желая остановить слова благодарности, доктор Лоури вышел.

Роберт, словно оглушенный, стоял посреди чужой комнаты, зная, что в эту ночь ему не дадут заснуть гулкое тяжелое сердцебиение и безудержная радость при мысли, что он сможет остаться на родине.

Доктор Томас Блэклок ослеп в раннем детстве. Но, несмотря на трудную и сложную жизнь, он и в шестьдесят пять лет сохранил живую, светлую душу и непритворный интерес ко всему, что касалось его любимого дела — писания стихов. К молодежи он вообще относился с отеческой заботой: вечно он кому-то помогал, кому-то покровительствовал, и многие адвокаты и ученые Эдинбурга были обязаны своей карьерой скромному старику, который сам вышел из бедной семьи. В Эдинбурге доктора Блэклока не только уважали, но и любили. Он был желанным гостем на всех литературных завтраках и обедах, его стихи — увы, не очень оригинальные! — все же постоянно печатались в столичных журналах. Даже доктор Джонсон, тот самый ученый, который разъезжал по Шотландии с молодым Бозвеллом, встретив слепого поэта, написал о нем: «Я смотрел на него с большим почтением». А услышать доброе слово от язвительного, желчного Джонсона удавалось далеко не всякому.

То, что доктор Лоури послал книгу Бернса именно старому Блэклоку, было чрезвычайной удачей. Старик уже знал два или три стихотворения Бернса через профессора Стюарта и теперь с восхищением слушал разнообразные, не всегда достаточно «скромные», но всегда бесспорно талантливые стихи неизвестного раньше поэта. Блэклок сразу почувствовал необычайность бернсовского гения, его разносторонность, его всеобъемлющую силу. В письме доктор Лоури сообщил Блэклоку, что автор стихов — простой крестьянин, без образования и без всяких перспектив в жизни.

«Я видел много примеров благотворных сил природы, которые проявлялись, несмотря на бесчисленные и неумолимые препятствия, но ничто не может сравниться с тем примером, с каковым я ознакомился благодаря вашей доброте, — писал Блэклок в ответ. — Его серьезные стихи полны такой трогательности и тонкости, столько ума и юмора в его более веселых произведениях, что самое искреннее восхищение, самое горячее одобрение не будут чрезмерными. Я желал бы выразить свои чувства в стихах, однако то ли жизнь идет на убыль, то ли временно угнетен мой дух, но я не в силах выполнить это намерение... Мне сказали, что весь выпуск уже разошелся. Поэтому весьма желательно, для блага этого юноши, немедля напечатать второе издание в большем количестве экземпляров...»