Он снова сел на кровать; в висках у него стучало от волнения. Выйдет или не выйдет? Именно этого ему не хватало, это явилось бы завершением того, что он сделал. Но это было совсем не просто, и нужно было не торопясь, хорошенько обдумать все заранее.

– Миленький, скажи мне, где ты взял эти деньги?

– Какие деньги? – спросил он с притворным удивлением.

– Ох, Биггер, брось дурака валять. Ты чем-то расстроен. Что-то у тебя есть на душе. Я ведь вижу.

– Что же мне, выдумать, что ли, для твоего удовольствия?

– Ладно, ладно, не хочешь – не надо.

– Ох, Бесси…

– Мог не приходить сегодня.

– Я и то жалею.

– Можешь больше вообще не приходить.

– Значит, ты меня не любишь?

– Я тебя люблю так же, как ты меня.

– А это много или мало?

– Ты сам знаешь.

– Ну ладно, не будем ссориться, – сказал он.

Он почувствовал, что кровать слегка прогнулась, и услышал шуршание натягиваемого одеяла. Он повернул голову и взглянул ей в глаза, смутно белевшие в темноте. А что, если… да, что, если использовать ее? Он лег и вытянулся на кровати рядом с ней; она не шевелилась. Он положил руку на ее плечо и слегка прижал его, так, чтоб она поняла, что он думает о ней. Держа руку у нее на плече, он старался как можно полнее охватить мыслью всю ее жизнь, взвесить и понять эту жизнь, сопоставляя ее со своей. Можно ли довериться ей? Что можно ей рассказать и чего нельзя? Захочет ли она действовать с ним заодно, вслепую, веря ему на слово?

– Вставай. Оденемся и пойдем чего-нибудь выпить, – сказала она.

– Давай.

– Ты сегодня какой-то не такой, как всегда.

– Я думаю кой о чем.

– А сказать не можешь?

– Не знаю.

– Ты мне не доверяешь?

– Нет, почему?

– Отчего ж не хочешь сказать?

Он не ответил. Последнюю фразу она сказала хороши знакомым ему шепотком, так она говорила всегда, когда ей чего-нибудь очень хотелось. И от этого ему вдруг сразу открылась вся ее жизнь, все то, о чем он думал, когда положил ей руку на плечо. Та ясность видения, которую он испытал утром во время завтрака дома, глядя на Веру, Бэдди и мать, вновь вернулась к нему; только на этот раз он смотрел на Бесси и думал о том, как она слепа. Он видел узкую орбиту ее жизни: от этой комнаты и до кухни очередной белой хозяйки – за эти пределы она не выходила. Она работала с утра до ночи, делая тяжелую, нудную работу семь дней в неделю, только в воскресенье получая свободный вечер; и, когда приходил этот вечер, ей хотелось развлечений, шумных и крепких, чтобы поскорей отыграться за всю свою жалкую жизнь. Этой жадностью к ощущениям она больше всего и нравилась ему. Чаще всего она так уставала, что не могла даже гулять; ей хотелось только одного – напиться. Ей нужен был алкоголь, а ему нужна была она. И он давал ей алкоголь, а она отдавала ему себя. Не раз жаловалась, что белые хозяева изводят ее работой; снова и снова повторяла она, что в их доме она живет только их жизнью, а не своей. Вот потому-то она и пьет, объясняла она. Он знал, за что она его любит: он давал ей деньги на выпивку. Он знал, что, если он не будет давать, будет давать другой; она уж позаботится об этом. Она тоже была слепая, Бесси. Что же ей сказать? Она могла бы пригодиться ему. Одно ему вдруг стало ясно: что бы он ей ни сказал, нужно сказать так, чтобы она чувствовала себя тоже замешанной в это дело, чтобы ей казалось, будто она с самого начала знала все. А, черт! Никак он не приучится поступать так, как это нужно. Нельзя было давать ей понять, что у него случилось что-то, чего она не должна знать.

– Подожди, Бесс, я тебе расскажу, только не сейчас, – сказал он, пытаясь исправить ошибку.

– Можешь не рассказывать, никто тебя за язык не тянет.

– Ну вот, опять.

– Ты мне очки не втирай, Биггер.

– Я и не собираюсь.

– Не маленькая, не проведешь.

– Да будет тебе. Я знаю, что делаю.

– Еще бы ты не знал.

– Бесси! Ради господа бога!

– Ладно, пошли. Мне хочется выпить.

– Ну вот что, слушай…

– Ничего не хочу слушать. Очень нужно. Только помни, когда тебе понадобится друг, не вздумай приходить ко мне.

– Вот мы сейчас выпьем по стакану-другому, тогда я тебе и расскажу все.

– Как хочешь.

Она уже стояла на пороге, ожидая его; он надел пальто и кепку, и они молча спустились по лестнице. На улице потеплело, как будто опять собирался снег. Небо было темное и нависшее. Дул ветер. Шагая рядом с Бесси, он чувствовал, как его ноги вязнут в мягком снегу. Улица, пустая и тихая, тянулась перед ним, белея в неверном свете длинной цепочки фонарей. Уголком глаза он все время видел Бесси, идущую рядом, и казалось, ему передается мерное покачивание на ходу ее тела. Ему вдруг захотелось снова очутиться с ней на кровати, почувствовать теплоту и податливость ее тела. Но ее глаза смотрели строго и отчужденно; и от этого тело ее становилось недоступно далеким. Он не думал выходить с ней куда-нибудь сегодня, но ее подозрения и расспросы заставили его согласиться. Шагая рядом с ней, он видел перед собой двух Бесси: одна была телом, которым он только что обладал и хотел обладать снова; другая смотрела из глаз Бесси – эта задавала вопросы, барышничала и выгодно торговала первою Бесси. Он жалел, что не может сжать кулак, размахнуться и ударить, сшибить, уничтожить Бесси, смотревшую из Бессиных глаз, так, чтоб осталась только та, беспомощная и покорная. Он тогда бы взял ее и спрятал у себя на груди, в сердце, глубоко внутри себя, чтоб она всегда была с ним, ест ли он, спит ли, разговаривает ли с людьми; чтоб он чувствовал и знал наверняка, что она его и он может брать ее и держать, когда вздумается.

– Куда мы?

– Куда хочешь.

– Пойдем в «Париж».

– Ладно.

Они свернули за угол, миновали несколько домов и вошли в ресторан. Играл граммофон-автомат. Они выбрали столик в глубине. Биггер заказал два стакана джина. Они сидели молча, смотрели друг на друга и ждали. Он видел, как плечи у Бесси подрагивают в такт музыке. Захочет она ему помочь или нет? Ладно, он с ней поговорит; он так обернет дело, что незачем будет рассказывать ей все. Он знал, что надо бы пригласить ее потанцевать, но волнение, владевшее им, было так велико, что ему было не до танцев. Он сегодня был не таким, как всегда; ему не нужно было танцевать, петь, дурачиться, чтобы заглушить память еще об одном дне, ушедшем впустую. Он слишком был возбужден. Официантка принесла заказ, и Бесси подняла свой стакан.

– За твое здоровье, хоть ты и не хочешь говорить и вообще ты какой-то чудной сегодня.

– Не чудной, а просто я думаю.

– А ты брось думать и пей, – сказала она.

– Ладно.

Они выпили.

– Биггер!

– А?

– Я тебе не могу помочь в твоих делах?

– Может быть!

– Скажи чем, я помогу.

– Ты мне веришь?

– До сих пор верила.

– Нет, а теперь?

– И теперь тоже; только ты скажи, чему я должна верить?

– А если я не могу сказать? – Значит, ты мне не веришь. – Так нужно, Бесси.

– А если б я тебе верила, сказал бы?

– Может быть.

– Оставь ты свое «может быть».

– Слушай, Бесси, – сказал он. Ему самому не нравилось, как он с ней говорит, но он не решался идти напрямик. – Я сегодня такой потому, что тут дело серьезное.

– А какое дело?

– Если выгорит, это большие деньги.

– Вот что, Биггер: ты или говори прямо, или совсем не говори.

Они помолчали. Бесси допила свой стакан.

– Можно идти, – сказала она.

– Уже?

– Да, мне спать хочется.

– Ты что, злишься?

– Может быть.

Это не годилось. Как уговорить ее остаться? Что можно рассказать ей и что нельзя? Удастся ли добиться ее доверия, если рассказать ей не все? Вдруг он решил, что ее холодность сразу пропадет, если дать ей почувствовать, что ему угрожает опасность. Вот, вот! Нужно внушить ей тревогу за него.

– Мне, может быть, придется скоро уехать отсюда, – сказал он.

– Полиция?

– Может быть.