Ему почудился шум, и он выпрямился; собственное дыхание казалось ему громким, как рев бури. Он прислушался, но ничего больше не было слышно. Нужно было как-нибудь всунуть ее ноги. Согнуть в коленях, подумал он. Ну пот, уже лучше. Еще немножко… Он еще немножко согнул. Пот капал ему с подбородка на руки. Он подтянул ей колени к груди, и тело вошло в сундук. С этим было покончено. Он опустил крышку, нашарил в темноте замок и услышал, как он щелкнул.

Он встал, ухватился за одну ручку и потянул. Сундук не двигался с места. Он ослабел, и руки у него были скользкие от пота. Он скрипнул зубами, обеими руками обхватил сундук и потащил к двери. Он открыл дверь и выглянул в коридор; кругом было пусто и тихо. Он поставил сундук на ребро, присел, изогнулся, просунул руку под ремень и взвалил сундук на плечи. Теперь нужно было встать. Он попытался; мышцы плеч и ног задрожали от усилия. Он встал, пошатываясь, кусая губы.

Осторожно переставляя ноги, он прошел коридор, лестницу вниз, еще один коридор и у дверей кухни остановился. Спина болела, ремень врезался в ладонь и жег ее. Казалось, сундук весил целую тонну. Он ждал, что вот-вот появится перед ним белое пятно, протянет руку и дотронется до сундука и спросит, что в нем. Ему хотелось поставить сундук и передохнуть, но он боялся, что не сможет снова поднять его. Он прошел через кухню и, не затворив за собою дверь, стал спускаться. Посреди котельной он остановился с сундуком на спине, в топке гудело пламя, сквозь щели дверцы видна была груда красных углей. Он стал медленно приседать, ожидая, когда ребро сундука упрется в цементный пол. Он пригнулся еще, встал на одно колено. А, черт! Пораненная рука выскользнула из ремня, и сундук грохнулся оземь с громким стуком. Он наклонился вперед и левой рукой стиснул правую, чтоб унять жгучую боль.

Он взглянул на котел. Новая мысль заставила его вздрогнуть. Что, если… если засунуть ее туда, в топку? Сжечь ее! Это будет самое безопасное. Он подошел к котлу и распахнул дверцу. Огромная груда раскаленного угля полыхала жаром и огнем.

Он раскрыл сундук. Она лежала так, как он положил ее: голова уткнута в угол, колени подогнуты и прижаты к груди. Придется опять поднимать ее. Он нагнулся, ухватил ее за плечи и поднял. Он подошел к раскрытой топке и остановился. Огонь бушевал. Как ее класть – головой вперед или ногами? Оттого, что он был очень измучен усталостью и страхом, и оттого, что ее ноги пришлись ближе к топке, он втолкнул ее туда ногами вперед. Пламя лизнуло ему руки.

Она вошла по самые плечи. Он заглянул в топку: ее платье уже запылало, и густой дым стлался кругом, мешая видеть. От рева пламени у него гудело в ушах. Он уперся ей в плечи и толкнул изо всех сил, но тело дальше не шло. Он попытался еще раз, но голова по-прежнему торчала наружу. Вот… А, черт! Ему захотелось стукнуть по чему-нибудь кулаком. Что было делать? Он отступил назад и опять взглянул.

Шорох за спиной заставил его обернуться: два зеленых светящихся озерца – светящихся обличением и гневом – смотрели на него из белого пятна, примостившегося на сундуке. Губы его раскрылись в беззвучном крике, тело свела горячая судорога. Это была белая кошка, и ее круглые зеленые глаза смотрели мимо него на темноволосую голову, свисавшую из раскаленного жерла топки. Господи! Он закрыл рот и проглотил слюну. Поймать кошку, убить и тоже сунуть в огонь? Он сделал движение. Кошка встала, ее белая шерсть вздыбилась, спина изогнулась дугой. Он хотел схватить ее, но она метнулась мимо, протяжно, испуганно замяукав, бросилась по лестнице вверх и скрылась из виду. Ну да! Ведь он оставил открытой кухонную дверь. Вот и все. Он поднялся, притворил дверь и вернулся к котлу, раздумывая. Кошки говорить не умеют…

Он достал из кармана нож, открыл его и еще постоял у котла, глядя на белую шею Мэри. Может ли он? Надо смочь. Будет ли кровь? О господи! Он осмотрелся вокруг растерянным, жалобным взглядом. Он увидел в углу груду старых газет. Он взял толстую охапку и бросил на пол, под ее головой. Он приложил к горлу обнаженное лезвие, только приложил, как будто думал, что нож сам врежется в белую плоть, без всякого усилия с его стороны. Он жадно смотрел на лезвие, лежавшее на белой коже; в блестящей поверхности металла отражалась яростная пляска огня. Да, надо. Он начал резать, осторожно водя ножом взад и вперед, потом уперся в кость. Скрипнув зубами, он навалился сильнее. Крови пока не было, только на самом ноже. Но с костью сладить было трудней. Пот катился у него по спине. Кровь закапала на газеты, быстро расплываясь красноватыми кругами. Он пилил кость ножом. Голова свесилась на газеты, вьющиеся черные пряди намокали в крови. Он пилил изо всей силы, но голова все не отваливалась.

Он подождал, задыхаясь. Ему хотелось убежать из подвала, далеко, как можно дальше от этой окровавленной шеи. Но он не мог. Он не смел. Он

должен был сжечь тело. Каждый нерв в нем дрожал от напряжения.

Стеклянными глазами он озирался по сторонам и вдруг увидел топор. Вот! Это

будет самое лучшее. Он поднял топор, левой рукой отвел голову немного в

сторону и, помедлив минуту в молитвенной позе, всей силой своего тела

бросил лезвие топора на шейный позвонок. Голова упала.

Он не плакал, только губы у него дрожали и грудь тяжело вздымалась. Ему хотелось лечь на пол и заснуть, а потом проснуться – и чтобы ничего этого не было. Но нужно было уходить. Он быстро завернул голову в газеты, и ею затолкал поглубже окровавленное туловище. Потом он всунул и голову. Потом топор.

Хватит ли угля, чтоб сжечь тело? Никто не придет сюда по крайней мере до десяти часов утра. Он взглянул на часы. Было четыре. Он подобрал кусок газеты и вытер нож. Он бросил газету в топку, а нож положил в карман. Он повернул рычаг, и уголь затарахтел по металлическому желобу, вся топка осветилась огнем, и в трубе загудело еще сильнее. Когда уголь завалил тело, он повернул рычаг назад. Все.

Потом он вдруг отступил от котла и уставился на него, раскрыв рот. Господи! А запах! Кто-нибудь почувствует запах и заглянет в топку. Егоглаза дико блуждали по котельной. Вот! Это поможет! Высоко в стене, за котлом он увидел ржавые лопасти электрического вентилятора. Он нажал выключатель и повернул его. Послышался треск, который перешел в мерное жужжание. Теперь все будет хорошо: вентилятор вытянет воздух из подвала, и никакого запаха не останется.

Он запер сундук и оттащил его в угол. Утром он отвезет его на вокзал. Он огляделся еще раз: не осталось ли чего-нибудь, что могло бы выдать его; ничего не было.

Он вышел на двор, в воздухе кружились редкие хлопья снега. Стало холодно. Машина по-прежнему стояла у крыльца. Да, тут он ее и оставит.

Джон и Мэри сидели в машине и целовались. Они сказали ему: «Покойной ночи, Биггер…» Он им тоже сказал: «Покойной ночи…» И приподнялкепку… Проходя мимо машины, он увидел, что дверца открыта. Сумочка Мэри лежала на полу. Он поднял ее и затворил дверцу. Нет! Пусть будет открыта. Он открыл ее и пошел к воротам.

Улицы были пусты и безмолвны. Его потное тело стыло на ветру. Он шел, держа сумочку под мышкой. Что теперь будет? Может быть, ему убежать? Он остановился на углу и заглянул в сумочку. Там лежала толстая пачка кредиток: по десять и по двадцать… Господи! До утра у него есть время, а там он решит. Он устал, и ему хотелось спать.

Он быстро дошел до дому, взбежал по лестнице и на цыпочках вошел в комнату. Мать, брат и сестра ровно дышали во сне. Он раздевался и думал: я скажу им, что снес сундук в подвал и потом ушел, а она осталась с

Джоном в машине. Утром я отвезу сундук на вокзал, как она мне велела…

Он почувствовал какую-то, тяжесть, оттягивавшую ему рубашку, – это был револьвер. Он вынул его; револьвер был теплый и влажный. Он засунул его

под подушку. Они не могут сказать, что это я. Они не могут доказать это.

Он откинул одеяло, залез в постель и вытянулся рядом с Бэдди. Через пять минут он спал крепким сном.