– Конечно. Пустите…

Он отнял руки, она твердо и уверенно взошла по ступеням и с шумом споткнулась о деревянный порог. Биггер шагнул к ней, но тотчас же остановился, парализованный страхом. Господи боже, она же всех перебудит. Она привалилась к двери, упираясь рукой и коленом, и смотрела на него с веселым удивлением. Вот полоумная! Наконец она с трудом встала на ноги и медленно сошла вниз, держась за перила. Она остановилась перед ним, пошатываясь и улыбаясь.

– Я, кажется, пьяная…

Он смотрел на нее со смешанным чувством тревоги, восторга и ненависти. Если их сейчас застанет ее отец – кончено, прощай, работа. Но она была такая красивая, такая стройная, и что-то говорило ему, что она не ненавидит его, как все белые. Но вместе с тем она была белая, и он ненавидел ее. Она медленно закрыла глаза, потом опять открыла; она делала отчаянные попытки прийти в себя. Нет, она не доберется сама до своей комнаты; что же ему делать, позвать мистера Долтона или Пегги? Нет… Это значит выдать ее. И потом, несмотря на всю ненависть к ней, ему хотелось подольше стоять так и смотреть на нее. Она опять закрыла глаза и качнулась к нему. Он подхватил ее.

– Идемте, я доведу вас, – сказал он.

– Только по черной лестнице, Биггер… А то если по парадной… я непременно подниму шум… весь дом перебужу…

Ноги у нее заплетались на цементном полу, когда он вел ее через подвал. Придерживая ее одной рукой, он повернул выключатель.

– Как же это я так… напилась… – бормотала она.

Он медленно вел ее наверх по узкой, ведущей в кухню лестнице, обхватив рукой за талию и чувствуя под пальцами ее мягко колышущуюся грудь. Она все тяжелее и тяжелее опиралась на него.

– Да не падайте вы, – прошипел он, когда они дошли до дверей кухни.

Ему вдруг представилось, что миссис Долтон в развевающемся белом платье стоит посреди кухни и смотрит своими каменными глазами, как вечером, когда он приходил напиться. Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул. В кухне было пусто и темно, только из окна ложился слабый синеватый отсвет зимнего неба.

– Идем.

Она совсем повисла на нем, обхватив рукой его шею. Он толкнул дверь, шагнул и остановился, выжидая, прислушиваясь. Волосы ее щекотали его губы. Кожа у него горела, колени подгибались; он смотрел на ее слабо освещенное лицо, и от запаха ее волос и кожи у него мутилось в голове. Он стоял так с минуту, потом прошептал, дрожа от возбуждения и страха:

– Идем, надо вам добраться до вашей комнаты.

Он вывел ее из кухни и повел по коридору; идти приходилось очень медленно, останавливаясь на каждом шагу. В коридоре было пусто и темно; с трудом он наполовину довел, наполовину дотащил ее до лестницы. Снова им овладела ненависть, он начал трясти ее:

– Проснитесь! Вы еще не у себя.

Она не шевелилась и не открывала глаз; наконец она невнятно пробормотала что-то, качнулась и опять затихла. Его руки ощущали мягкие изгибы ее тела, он стоял неподвижно, глядя на нее, охваченный каким-то чувственным ликованием. Ах ты, сучка! – думал он. Ее лицо касалось его лица. Он повернул ее спиной и начал взбираться по лестнице, ступенька за ступенькой, подталкивая ее вперед. Где-то что-то скрипнуло, и он остановился. Он напряженно вглядывался в темноту. Но никого не было видно. Когда он добрался наверх, она окончательно обмякла и только бормотала что-то бессвязное. Черт! Теперь ее не сдвинешь с места, придется нести. Он поднял ее на рука и понес по коридору, потом, остановился. Которая ее дверь? Фу, черт!

– Где ваша комната? – спросил он шепотом.

Она не ответила. Верно, совсем уже осовела. Оставить ее здесь – невозможно; если он выпустит ее, она упадет на пол и будет лежать так всю ночь. Он стал трясти ее, повторяя так громко, как только смел:

– Где ваша комната?

На одно мгновение она как будто пришла в себя и посмотрела на него пустыми глазами.

– Где ваша комната? – спросил он опять.

Она повела глазами в сторону одной из дверей. Он шагнул туда и остановился. А вдруг это вовсе не ее комната? Вдруг она настолько пьяна, что не разбирает? Вдруг он попадет в спальню к мистеру и миссис Долтон? А что, в конце концов, ну, уволят его. Он же не виноват, что она так напилась. Им овладел какой-то странный подъем, будто он находился на сцене перед толпой зрителей. Он осторожно высвободил одну руку и повернул ручку двери. Он подождал, ничего не случилось. Он толкнул дверь; в комнате было темно и тихо. Он пошарил по стене у двери, но не нашел выключателя. Он постоял, придерживая ее одной рукой, не зная, что делать. Потом его глаза привыкли к темноте. Смутный отсвет зимнего неба, проникавший в окно, помог ему различить в углу очертания белой кровати. Он снова поднял ее, внес в комнату и бесшумно закрыл дверь.

– Слушайте, да проснитесь же вы.

Он попробовал поставить ее на ноги, но она валилась, как тряпичная кукла. Он опять обхватил ее руками, вслушиваясь в темноту. От запаха ее волос и кожи у него шли круги перед глазами. Она была меньше, чем его Бесси, и гораздо мягче. Она уткнулась лицом в его плечо, он сжал ее крепче. Ее голова медленно повернулась, и он замер не шевелясь, ожидая, когда ее лицо окажется рядом с его лицом. Но голова откинулась назад, медленно, нежно; она как будто уступала. Ее губы, чуть влажные, полуоткрылись, и в смутном синеватом свете он видел, как поблескивают ее белые зубы. Глаза у нее были закрыты. Он всматривался в ее лицо, обрамленное вьющимися черными волосами. Широко расставив пальцы, он подвинул выше руку на которой лежала ее спина, и лицо ее поднялось, и губы коснулись его губ, как во сне, виденном когда-то. Он поставил ее на ноги, и она качнулась и приникла к нему.

Он поднял ее и положил на кровать. Что-то говорило ему, что нужно уходить, но он медлил, наклонившись над ней, вглядываясь в ее лицо в полутьме, не в силах отнять руки от ее груди. Она повернулась и пробормотала что-то во сне. Он крепче прижал пальцами ее грудь, еще раз поцеловал ее, почувствовал, что она тянется к нему. Все перестало существовать для него, кроме ее тела; губы его дрожали. Вдруг он замер на месте. Позади скрипнула дверь.

Он оглянулся, и все в нем оборвалось от ужаса, как бывает, когда во сне падаешь с большой высоты. В дверях, безмолвное, призрачное, стояло белое пятно. Оно заполнило его глаза, проникло в его тело. Это была миссис Долтон. Ему захотелось оттолкнуть ее и опрометью броситься вон из комнаты.

– Мэри? – тихо, вопросительно окликнула она.

Биггер затаил дыхание. Мэри опять забормотала; он нагнулся над ней, в страхе сжимая кулаки. Он знал, что миссис Долтон не может его увидеть; но он знал, что, если Мэри отзовется, она подойдет к кровати и ощупью найдет его. Он напряженно ждал, боясь пошевелиться, чтобы не уронить что-нибудь в темноте и не выдать своего присутствия.

– Мэри!

Он почувствовал, что Мэри пытается встать, и силой уложил ее назад, на подушку.

– Спит, видно, – сказала вполголоса миссис Долтон.

Он хотел отойти от кровати, но не решился, боясь, что миссис Долтон услышит его, узнает, что в комнате, кроме Мэри, есть еще кто-то. Панический ужас овладел им. Он зажал себе рот рукой и выгнул шею так, чтобы, не поворачивая головы, видеть и Мэри, и миссис Долтон. Мэри забормотала и снова попыталась подняться. Вне себя он схватил угол подушки и втиснул ей в рот. Он должен заставить ее замолчать, иначе он пропал. Миссис Долтон медленно подвигалась к нему, и в нем все напряглось и натянулось до отказа, вот-вот лопнет. Ногти Мэри впивались ему в ладонь; он схватил подушку и накрыл он все лицо. Ее тело выгнулось дугой; тогда он навалился на подушку всей своей тяжестью, помня только одно: что она не должна издать ни единого звука, который бы выдал его. Глаза его заполняло белое пятно, наплывавшее на него из темноты. Снова тело Мэри задергалось на кровати, и он прижал подушку крепче, сколько хватило сил. Долго еще он чувствовал острую боль от ее ногтей, вонзившихся ему в мякоть руки. Белое пятно стояло неподвижно.