Доктор Баради начал рассказывать историю замка Серебряной Козы.

– Это крепость, построенная в незапамятные времена сарацинами. Норманны несколько раз штурмовали ее – о жестоких битвах ходят легенды. Крепость на самом деле представляет собой нечто вроде деревни, поскольку во многих пещерах под ней и вокруг нее поселились крестьяне. Некоторые из них работают в замке, у других, как у той женщины, что вы видели, собственный промысел. Замок сам по себе – весьма интересное сооружение, даже уникальное, хоть и неудобное. Но мистер Оберон позаботился о комфорте, ни в коей мере не нарушив старинной архитектуры. Мы здесь ведем вполне цивилизованный образ жизни, в чем вам предстоит убедиться.

Они подошли к толстой кованой решетчатой двери, расположенной в стене слева. Рядом с ней висел железный колокольчик. За решеткой возник дворецкий и открыл им дверь. Пройдя внутренний дворик, они оказались в просторном холле; окна, утопавшие в толстых стенах, сводили на нет яркость и жар солнечных лучей.

Не успев как следует разглядеть интерьер холла, Трой тем не менее сразу ощутила особую атмосферу роскоши и неги, обычно тесно связанных с неограниченными финансовыми возможностями. Ковер под ногами, ткань и рисунок занавесок, форма шкафчиков и кресел и, более всего, запах, который, как она полагала, образуется при сжигании ароматических масел, – все вместе вызвало немедленную реакцию. «Мистер Оберон, – подумала Трой, – должно быть, страшно богат». Оглядевшись, она заметила над огромным камином картину Брейгеля, и Трой вспомнила, что несколько лет назад она была продана частному лицу. Сквозь открытый дверной проем просматривалась лестница, вырубленная в толще стены.

– По ступенькам взбираться трудновато, – сказал Баради. – Посему нам приготовили комнату на первом этаже.

Он отдернул занавеску из тончайшей кожи. Слуги понесли мисс Трубоди по коридору, увешанному коврами и освещенному электрическими лампочками, вкрученными в старинные настенные светильники. Мистер Оберон явно любил историю и архитектуру. Трой услышала пискливый растерянный всхлип мисс Трубоди.

– Не будете ли вы так добры помочь ей устроиться? – попросил доктор Баради.

Трой поспешила вслед за носилками, которые внесли в небольшую, очень мило обставленную спальню. Рядом находилась ванная. Двое носильщиков преданно ожидали дальнейших указаний, и поскольку доктор Баради уже удалился, Трой поняла, что ей придется распоряжаться самой. При помощи усиленно хлопочущих слуг она переложила мисс Трубоди с носилок на кровать, поблагодарив их на своем школьном французском, однако выпроводить обоих ей удалось только после того, как они зазвали ее в коридор и, открыв следующую дверь, с нескрываемой гордостью продемонстрировали свежевыскобленную комнату с пустым столом у окна. При виде их женщина, находившаяся в комнате, со щеткой в руке поднялась с колен. Рядом с ней стояло наполненное водой ведро, а в помещении витал густой запах дезинфицирующих средств. Слуга проговорил что-то об удобствах, садовник поведал, вероятно, о самом себе, что «он устал, ужасно устал». Трой с тоской сообразила, что они набиваются на чаевые. Порывшись в сумочке, она вытащила пятисотфранковую бумажку и протянула ее слуге, знаками показывая, что это им на двоих. Поблагодарив ее и лучезарно улыбаясь, они отправились за багажом. Трой поспешно вернулась к мисс Трубоди, бедняжка была вся в слезах.

Припомнив все, что она знала об уходе за больными, Трой вымыла пациентку, нашла чистую ночную сорочку (мисс Трубоди предпочитала белые наглухо закрытые длинные сорочки, вышитые розочками) и уложила свою подопечную в кровать. Трой затруднялась понять, осознавала ли мисс Трубоди, что с ней происходит. Было ли это действие укола морфия, или сказывалось ее болезненное состояние, или же она всегда была такой, а возможно, и то, и другое, и третье, вместе взятое, но мисс Трубоди явно плохо соображала. Оказавшись в кровати, она принялась сбивчиво рассказывать о себе. Ее речь было нелегко разобрать, поскольку она с маниакальной решительностью отвергла предложение вставить челюсти.

Она говорила, что ее отец служил врачом на Бермудских островах, а мать она давно потеряла. Мисс Трубоди была единственным ребенком и всю жизнь прожила с отцом, пока год назад он не умер, оставив ей, как она выразилась, «приличное, хотя и небольшое состояние». Она решила, что может позволить себе путешествие в Европу. В ее рассеянном бормотании Трой уловила обрывки фраз: «не поддерживал», «потерял связь». Кажется, много лет назад у него вышло неприятное недоразумение с родственниками, и с тех пор он о них никогда не упоминал. Конечно, на Бермудах у нее остались друзья, но, судя по ее рассказу, их было не так уж много, а близких еще меньше. Мисс Трубоди все говорила и говорила, постепенно теряя нить повествования и недоуменно хмурясь. От дозы морфина зрачки ее были сужены, окружающие предметы расплывались перед глазами. Наконец она затихла, впав в тревожное забытье.

Трой тихонько вышла из спальни и направилась в холл. Аллейна, Рики и доктора Баради там уже не было, но дворецкий ждал ее. Он повел ее вверх по крутой лестнице, вероятно, огибающей башню до самого верха. Они миновали две лестничные площадки, на каждой из которой было по одной двери, и наконец дворецкий отворил самую большую и тяжелую дверь. На Трой обрушилось слепящее утреннее солнце – она оказалась на крыше, где под навесом был создан чудесный сад. Он был словно подвешен в воздухе, между небом и морем. Лишь подойдя к балюстраде, Трой увидела мыс Святого Жиля – серебристую полоску земли, обращенную к югу.

Аллейн и Баради поднялись ей навстречу из-за накрытого к завтраку стола, стоящего у балюстрады. Рики крепко спал на широких качелях под ярким тентом. Запах свежемолотого кофе, бриошей и круассанов напомнил Трой, что она давно ничего не ела.

Они уселись за стол. На длинном, покрытом белой скатертью столе помещалось несколько приборов. Трой глянула вниз через перила: восемьюдесятью футами ниже шла железная дорога, еще двадцатью футами ниже виднелось основание замка. Стены с мощными контрфорсами и окнами-бойницами уходили отвесно вниз, в пугающую бездну. Трой, боявшаяся высоты, отпрянула. «Прошлой ночью, – подумала она, – я заглянула в одно из тех окон».

Доктор Баради рассыпался в любезностях, усердно потчуя Трой кофе. Он беззастенчиво таращился на нее, и она, все более смущаясь, чувствовала, как нарастает раздражение Аллейна. На мгновение у нее возникло щекочущее желание рассмеяться.

– Послушай, дорогая, – сказал Аллейн, – доктор Баради полагает, что состояние мисс Трубоди очень серьезно, даже опасно. Он считает, что нам надо связаться с ее родней.

– У нее нет родни. Только знакомые на Бермудах – я спрашивала. Похоже, у нее вообще никого нет.

– В таком случае… – начал Баради. Покрутив головой из стороны в сторону и остановив взгляд на Трой, он развел руками в беспомощном жесте. – Значит, в этом отношении мы ничего сделать не можем.

– И еще одна проблема – анестезия, – продолжил Аллейн, упорно обращаясь исключительно к жене. – Мы могли бы позвонить в Сен-Кристоф и попросить прислать специалиста, но все медики отправились на ученый пикник, и в любом случае это будет означать задержку на несколько часов. Либо доктор Баради может вызвать своего анестезиолога из Парижа – тот прилетит самолетом, но и в этом случае операцию пришлось бы отсрочить, а также понести значительные расходы. И третий вариант: за дело берусь я. Можем ли мы рисковать?

– А что думаете вы, доктор Баради? – спросила Трой, заставив себя взглянуть на собеседника.

Баради сидел рядом с Агатой, откинувшись на стуле. Полотняные брюки обтягивали его пухлые ляжки.

– Я думаю, что риска будет меньше, если ваш муж, знакомый с процедурой, заменит анестезиолога. Эту больную не назовешь здоровой, – пошутил он.

Его голос разливался вокруг Трой. Просто удивительно, подумала она, как он умудряется, говоря о перитонитах и прорванных абсцессах, оставаться назойливым ухажером. Таким тоном обычно произносятся самые двусмысленные комплименты.