"Ваше благородие,– начал он,– я человек необразованный и малограмотный; что я буду говорить, это все равно, как бы никто не говорил; я не знаю, что надо сказать. Мы на вас надеемся…" Он говорил, волнуясь, торопясь, затрудняясь; однако вот что он успел высказать:

1. Калкин не хотел причинить столь тяжкое повреждение Федорову, "он ударил его наотмашь, не оглядываясь; это был несчастный случай, что удар пришелся в живот".

2. Калкин не хотел этого; "он сам жалеет, что произошло такое несчастье; он сразу жалел".

3. Он не имел никакой вражды против Федорова; он не хотел ударить именно его.

4. Удар "пришелся" в Федорова потому, что он был ближе других: "тот ему топчет пятки, он его и ударил".

5. Он не нападал, а бежал от напавших на него.

6. "Их шестеро, они с железными палками, он один; он спасал свою жизнь и ударил".

7. Несчастье в том, что у него оказался этот нож: "ему бы ударить палкой, железной тростью, как его били; он сшиб бы Федорова с ног и только; тогда не было бы и такой раны; да палки-то у него с собой не случилось".

8. "Какой это нож? Канцелярский, перочинный ножик; он не для чего худого его носил в кармане; у нас у всех такие ножи для надобности, для работы".

9. Он не буян, он смирный; "они за то его не любят, что он с ними водку не пил и им на водку не давал".

10. "Он смирный; он не буян, если бы он остался над Федоровым, когда тот упал, да кричал: "Эй подходи еще, кто хочет",– тогда бы можно сказать, что он их задирал; а он убежал; …размахнулся назад, ударил и убежал".

Кончил защитник тем, с чего начал: "Я не знаю, что надо говорить, ваше благородие, вы лучше знаете; мы надеемся на ваше правосудие…"

Доводы говорившего приведены мною в том порядке, в каком были высказаны им; логической последовательности между ними нет. Разберем, однако, логическое и юридическое значение каждого из них в отдельности. Защитник сказал:

во-первых, что тяжесть раны была последствием случайности, случайности по месту приложения удара; юридически безразличное, житейски убедительное соображение;

во-вторых, что подсудимый раскаивается в своем поступке; это 2 п. 134 cт. Уложения о наказаниях;

в-третьих, что у подсудимого не могло быть заранее обдуманного намерения или умысла на преступление – прямое возражение против законного состава 1 ч. 1483 ст. в деянии Калкина;

в-четвертых, что случайность была и в личности жертвы – подтверждение первого житейского и третьего юридического соображения;

в-пятых, что поведение подсудимого доказывало отсутствие умысла – прямое возражение против 1 ч. 1383 ст.;

в-шестых, что подсудимый действовал в состоянии необходимой обороны – ст. 101 Уложения о наказаниях;

в-седьмых, что случайность была и в орудии преступления – "палки не случилось", подвернулся нож – подтверждение первого и третьего соображения;

в-восьмых, что орудие преступления – не сапожный, не кухонный, а перочинный нож – не соответствует предполагаемому умыслу подсудимого – убедительное житейское соображение против законного состава 1 ч. 1483 ст. Уложения о наказаниях;

в-девятых, что личные свойства подсудимого – характеристика, если хотите, вызывают сомнение в составе преступления и объясняют неблагоприятные показания некоторых свидетелей;

в-десятых, что поведение подсудимого подтверждает характеристику, сделанную защитником, и доказывает отсутствие заранее обдуманного намерения или умысла.

Вот защита, господа защитники!

Дело было сомнительное. Подсудимый не только по обвинительному акту, но и по судебному следствию рисковал арестантскими отделениями, потерей всех особых прав и высылкой на четыре года. Присяжные признали рану легкой, признали состояние запальчивости и дали снисхождение. Судьи приговорили Калкина к тюремному заключению на два месяца. В следующем перерыве я подошел к оратору и, поздравив его с успехом защиты, спросил между прочим о его занятии. Он заторопился:

"Да я… Так что я… У меня две запряжки. Я извозчик".

Заметили ли вы, читатель, общую техническую ошибку профессиональных защитников? Заметили ли вы, что извозчик не сделал ее? Каждый присяжный поверенный и каждый помощник требуют оправдания или, по крайней мере, говорят, что присяжные могут не обвинить подсудимого; извозчик сказал: "Мы на вас надеемся". В их речах звучит нравственное насилие над судейской совестью; в его словах – уважение к судьям и уверенность в их справедливости. И при воспоминании о его защитительной речи мне хочется сказать: "Друг, ты сказал ровно столько, сколько сказал бы мудрец" *(133) .

Этот простой случай заслуживает большого внимания начинающих адвокатов. В словах этого извозчика не было ни одного тонкого или глубокомысленного соображения. И сам он не показался мне человеком выдающимся. Это был просто разумный мужик, говоривший здравые мысли. Любой из наших молодых защитников, конечно, мог бы без затруднения, но при старании и без суетливости найти все его соображения. Можно, пожалуй, сказать, что трудно было не заметить их. Однако я имею основания думать, что, если бы им пришлось защищать молодого Калкина, они или, по крайней мере, многие из них не сказали бы того, что сказал его дядя, а наговорили бы…

Думаю так по своим наблюдениям. Предлагаю читателю судить по некоторым отрывкам.

Двое мальчишек обвинялись в краже со взломом; оба признали себя виновными, объяснив, что были пьяны; оба защитника доказывали крайность и требовали оправдания. Подсудимый был задержан в ту минуту, когда пытался вынуть деньги из кружки для сбора пожертвований в пользу арестантских детей при помощи особой "удочки"; при нем оказалась и запасная такая же удочка, и он признал, что уже был один раз осужден за такую же кражу; его защитник потребовал оправдания, сказав между прочим: "Для меня вполне ясно, что подсудимый действовал почти машинально".

Подсудимый обвинялся по 2 ч. 1655 cт. Уложения о наказаниях; не помню, была ли это четвертая или пятая кража; защитник говорил: "Прокурор считает, что прежняя судимость отягчает вину подсудимого. Я, как это ни парадоксально, утверждаю противное; если бы он не был заражен ядом преступности, уязвлен бациллой этой общественной болезни, он предпочел бы голодать, а не красть; поэтому его прежняя судимость представляется мне обстоятельством не только смягчающим, но и исключающим его вину".

Девушка 17 лет, бегавшая по садам и театрам, украла меховые вещи, стоившие 1000 рублей, заложила их и накупила себе нарядов и золотых безделушек; вещи были найдены и возвращены владельцу. "Если бы у меня,сказал защитник,– был крупный бриллиант, Регент или Коинур, стоящий несколько миллионов, его украли бы, продали за 50 копеек и я потом получил бы его в целости,– можно ли было бы говорить о краже на сумму нескольких миллионов? Конечно, нет, и поэтому с чисто юридической точки зрения, несомненно, следует признать, что эта кража на сумму менее 300 рублей!" – это говорил немолодой, образованный и умный адвокат.

Разбиралось дело по 2 ч. 1455 ст. Уложения, то есть об убийстве; перед присяжными в арестантском бушлате стоял невысокий геркулес: широкие плечи, богатырская грудь; благодаря низкому росту он казался еще более крепким. Защитник говорил о превышении необходимой обороны, так как подсудимый был "человек довольно слабого сложения".

Подсудимый обвинялся по 1489 и 2 ч. 1490 ст. Уложения; преступление было совершено 31 декабря 1908 г. По обвинительному акту присяжные знали, что он признавал себя виновным на предварительном следствии. Защитник, доказывая невозможность обвинительного приговора, сказал: "Вина Приватова, в сущности, в том, что он захотел встретить новый год и не рассчитал своих сил". Такою представлялась защитнику вина человека, в пьяном озлоблении забившего насмерть другого человека.