– Надеюсь, никто не возражает! – воскликнула она. – Но людям не следует прятать такие вещи – это только увеличивает любопытство!

Это был дневник Галенова дедушки.

Она задремала над книгой, уютно устроившись в кресле, наполовину бодрствуя, наполовину заснув, поэтому не была уверена, читала ли она о детстве Лемюэля, или видела его когда-то вместе с автором, или оно ей приснилось…

Дедушку Галена звали Лемюэль Уэйлок. Он родился и вырос в ту эпоху, что теперь казалась более простой, более вежливой, более неторопливой и постоянной. Может, тогда было меньше бытовых удобств и роскоши, но жизнь в ином отношении казалась богаче, а мужчины, проходя по улице, приподнимали шляпы перед дамами. То было время достоинства, сдержанности, упорного труда, чести и уважения. А нынче и шляпы никто не носит.

Полученное в тридцать два года наследство явилось для Лемюэля абсолютным сюрпризом. После отцовских похорон, вместе с братьями, их женами и старшими из племянников, он оказался в комнате, где было нечем дышать от жары. Все облачились в самые мрачные наряды для выхода в церковь: мужчины в жестких накрахмаленных воротничках, женщины в шляпках с Цветами. Стояло солнечное и жаркое июльское утро, но никто и не подумал открыть окна.

Поверенный, прибывший пароходом из Англии, занял письменный стол его отца, наполовину погребенный под кипами документов. Некоторые были новые, отпечатанные на машинке; другие – старые и очень старые, написанные на пергаменте и веленевой бумаге, скрепленные восковыми печатями, перевязанные потускневшими лентами и подписанные именами, которые Лемюэль знал по учебникам истории.

Один из документов был завещанием отца. Поверенный прочел его сухим, твердым, лишенным эмоций голосом и объявил (годы спустя Лемюэль все еще недоумевал почему), что ему, Лемюэлю, причитаются права и средства на содержание старого дома у моря.

Лемюэль, третий из десяти братьев, не уродился ни самым умным, ни самым сильным в семье (брат Томас отправился в университет за границу, а Джордж работал десятником на соседней ферме и имел мускулатуру, как у коня); не отличался он и примерным послушанием (Абрахам никогда не злил отца, никогда не перечил ему); даже храбростью не выделялся (юный Теодор спас жизнь всему экипажу своего рыболовного траулера, когда попал в шторм у побережья Мэна).

Более того, Лемюэль всегда полагал, что наследство перейдет к младшему в семье – к Бенджамину, как это происходило в старых библейских рассказах.

Но честь выпала ему. Братья с семьями медленно покинули душную комнату, женщины отправились на кухню готовить роскошный поздний завтрак. Лемюэль остался наедине с поверенным, который старательно объяснил ему про майоратные пошлины, договоры и условия его владения старым домом.

Наследник не мог продать дом никому, кроме как члену семьи, не мог продать или даже изменить внутри дома положение любого предмета или части мебели. Ни одна тарелка на каминной полке, чаша в музее или книга в библиотеке не могла быть перенесена с места на место, даже в пределах комнаты. Любое повреждение должно быть немедленно устранено, а объект восстановлен в точном соответствии с исходным внешним видом за счет хранящейся в банке для этой цели суммы. В доме не допускаются никакие добавления или изменения.

Каждую без исключений ночь, каждую ночь своей жизни, кто-то из членов семьи или должным образом обученный заместитель должен спать под крышей дома в комнате, окна которой выходят на море.

Дом перейдет во владение его наследникам на правах заповедного имущества, в строгом соответствии с законом первородства, без разделения или выделения приданого или вдовьей части, если он умрет, окажется недееспособным в результате болезни, попытается изменить или продать дом или его содержимое или начнет страдать бессонницей.

Юрист продолжал бесстрастным тоном:

– Дар может быть отозван по воле изначального дарителя или того, кого он назначит, до времени, объявленного в исходной хартии и дарственной. Таковым временем является либо конец нынешней Земли, либо возвращение в мир Короля.

Исходная хартия была выгравирована на золотой пластине, которую поверенный извлек из массивного запирающегося футляра, и написана параллельно на латыни, староанглийском, французском и валлийском. Лемюэль разглядел имя, выгравированное внизу документа:

ARTHURUS PENDRAGON, REX QUONDAM ET REX QUE FUTURUS[1].

В глубине души Лемюэль никогда не сомневался, что старый дом предназначен ему.

Однажды летним днем, когда ему было девять лет, Лемюэль и его старший брат Эндрю проникли на соседский участок, дабы забраться на самую высокую сосну на самом высоком холме в округе. Согласно школьному поверью, подъем на это дерево являлся верхом древолазного искусства. Ибо сосновые ветви утыканы иглами и сидят очень близко друг к другу. Опасность быть пойманными на земле старого Тилдрама добавляла приключению блеска.

Вскоре, покрытые смолой, в перепачканной одежде, двое мальчишек уцепились за самые верхние ветви сосны, изображая беспечное отсутствие страха, когда налетающий ветерок заставлял их насест скрипеть и тревожно раскачиваться.

Все знакомые холмы и поля раскинулись у них под ногами, отливая желтым и зеленым в лучах солнца. А дальше тянулись неизведанные луга и коричневая лента таинственной дороги, ведущей непонятно куда.

Некоторое время мальчики спорили о географии, пытаясь решить, является ли дымка на горизонте настоящим морем. (Школьная легенда гласила, что с такой высоты и вправду можно увидеть океан.) А затем началось подспудное, дюйм за дюймом, соревнование, когда каждый из братьев пытался проползти еще несколько опасных шажков вверх. Юный Лемюэль, будучи легче, осмелился пробраться по ненадежной ветке дальше, чем его более осторожный старший брат.

Дабы сохранить лицо и подтвердить принцип, что младшие братья не могут победить старших, Эндрю презрительно заявил, что научился от папы ночному колдовству и секретам, которые Лемюэлю еще рано доверять, потому что он слишком маленький. Новые знания позволили бы Эндрю залезть гораздо выше, соблаговоли он к ним прибегнуть.

Колкостями и насмешками Лемюэль вытянул из брата секрет, и, прежде чем спуститься, Эндрю научил его песне для вызывания сон-лошадки.

В ту ночь, прочитав все молитвы, Лемюэль старательно прошептал песню, которой его научили. Он говорил тихонько, чтобы не разбудить брата на соседней кровати.

В нетерпении, с широко открытыми глазами, лежал он в темноте, глядя сквозь открытое окно на Полярную звезду. И он щурился в надежде каждый раз, когда ночной ветер царапал по стене дома веткой дерева, ибо с убежденностью ребенка не сомневался, что слышит стук копыт по крыше.

Между полуночью и рассветом, между сном и бодрствованием, лунный свет, будто иней, оседал на открытых рамах, и в этом свете похожая на оленью голова просунулась в окно и уставилась на Лемюэля большими темными влажными глазами. Шкура ее сияла как ночной снег, однако была чудесно теплая на ощупь, когда Лемюэль застенчиво протянул руку, чтобы погладить ее по носу. Поскольку окно его спальни находилось на втором этаже, он осознал, что лошадка, должно быть, стоит в воздухе.

Она заговорила, словно ветер зашумел в листве:

– Ты такой юный. Слишком юный, чтобы призвать меня сюда из высокого Келебрадона. В окруженной звездами цитадели стою я, вечно бессонная, и охраняю моего повелителя, вечно спящего, считая годы, пока боевая труба не разбудит его. И тогда он возьмет свое оружие и доспехи, вскочит мне на спину и крикнет: «Вперед! Ибо Ахерон поднимается из моря! Последняя битва зовет, и Земля в опасности! » – Она запрокинула голову и пылко заржала.

Лемюэль был потрясен.

Затем сон-лошадка опустила голову и мрачно произнесла: