– Дай им время все объяснить, – просила Мона. – Морриган, прекрати все это, послушай меня.

Она взяла руки девушки в свои и крепко их сжала. Мэри-Джейн, стоя на цыпочках, уговаривала Морриган по-своему:

– Теперь ты должна остыть, длинная жердина, и дать им возможность выложить нам всю историю.

– Вы не понимаете, – сказала Морриган внезапно низким голосом. Она взглянула на Майкла, затем на Роуан, и из огромных зеленых глаз градом хлынули слезы. – Это самец, неужели вы не понимаете? Это самец для меня! Мама, ты можешь уловить этот запах! Мама, скажи мне правду! – Она уже перешла на крик. – Мама, пожалуйста, я не могу больше выносить все это!

Звук ее рыданий походил на грохот камня, катящегося вниз по лестнице. Лицо исказила мука, высокое угловатое тело пошатывалось и слегка согнулось. Она безропотно позволила двум спутницам обнять себя и удержать от падения.

– Давай заберем ее теперь, – сказала Мэри-Джейн.

– Только ничего не делайте с ней, вы должны поклясться, – умоляла Мона. – Мы соберемся и все обсудим. И мы будем…

– Скажите мне, – прошептала потрясенная девушка. – Скажите мне, где он?

Роуан подтолкнула Майкла к лифту и потянула на себя старинную деревянную дверь.

– Входи.

Последнее, что он увидел, прислонившись спиной к задней стенке кабины, были хорошенькие платьица трех женщин, помчавшихся вверх по лестнице.

Он лежал на кровати.

– Не думай об этом теперь, не думай, – уговаривала Роуан.

Мокрая тряпка – он чувствовал себя точно как мокрая тряпка. Ему это не нравилось.

– Я не собираюсь умирать, – тихо сказал он.

Но какие усилия потребовались, чтобы произнести эти слова! Было ли это снова поражение, было ли это ужасное поражение, и основы нормального мира действительно рушились, а будущее представлялось в самых мрачных тонах? Или это было что-то такое, что они могли объять и хранить, что-то такое, с чем можно было согласиться, не рискуя разрушить разум?

– Что мы должны делать? – прошептала она.

– Это ты спрашиваешь меня? Ты? Что нам делать?

Он повернулся на бок. Боль стала немного слабее. Он был мокрый от пота и презирал свою слабость, испытывая отвращение к самому себе и к исходящему от тела жуткому запаху. И где они – эти три красавицы?

– Я не знаю, что делать, – ответил он.

Роуан все еще сидела на краю кровати, ее плечи слегка сгорбились, волосы почти скрыли щеки, глаза смотрели куда-то вдаль.

– Может быть, он знает, что делать? – спросил Майкл.

Голова ее резко повернулась, словно кто-то дернул за пружину.

– Он? Ты не можешь рассказать ему. Не посмеешь допустить, чтобы он узнал об этом и… стал таким же сумасшедшим, как она. Ты хочешь, чтобы это произошло? Ты хочешь, чтобы он приехал? Никто и ничто не сможет встать между ними.

– И что произойдет тогда? – спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал сильно, твердо, хотя сознавал, что все, на что он в данный момент способен, – это задавать вопросы.

– Что произойдет? Я не знаю. Я знаю не больше, чем ты! Боже правый, есть в мире только двое, и они живы, и они не могут… Они не могут…

– Что?

– Неужели некое зло лишило их возможности соединиться, какая-то ложь, предательство питало эту отстраненность, это безумие? Они не такие от природы.

– Продолжай, – попросил он. – Давай это обсудим.

– Нет, не зло, только другой вид природы. – Она отвела взгляд в сторону, ее голос ослаб, теплая рука покоилась в его руке.

Если бы он не был таким усталым. И Мона! Мона… Сколь долго она была наедине с этим созданием, ее первенцем, с этой длинношеей цаплей – девочкой с чертами лица, в точности повторяющими материнские? И Мэри-Джейн… Две ведьмы вместе.

А они все это время усердно занимались своими проблемами, спасали Юрия, уничтожали предателей, утешали Эша – высоченное создание, которое не было чьим-то врагом и никогда им не станет, ибо это невозможно.

– Что же нам делать? – спросила она шепотом. – Какое право мы имеем делать хоть что-нибудь?

Он повернулся к Роуан, стараясь рассмотреть ее яснее. Сел очень медленно, почувствовав укол где-то под ребрами, теперь незначительный, не важный. Он раздумывал словно в тумане, как долго сможет протянуть, если его сердце начинает содрогаться с такой легкостью. Черт возьми, не так уж легко. Это он взволновал Морриган, не так ли? Его дочь, Морриган. Его дочь плачет где-то в доме вместе со своей матерью-ребенком, с Моной.

– Роуан, – сказал он, – Роуан, уж не победа ли это Лэшера? Что, если все произошло по его плану?

– Как мы сможем узнать это? – прошептала она. Ее пальцы прижались к губам – верный признак приступа головной боли. Роуан мучительно старалась избавиться от страданий. – Я не могу убивать снова! – сказала она так тихо, будто вздохнула.

– Нет, нет… не это. Я имел в виду совсем другое. Я не имею права заставлять тебя!

– Знаю. Ты не убивал Эмалет. Это сделала я.

– Сейчас не время думать об этом. Нам нужно думать о том, сможем ли мы справиться в одиночку. Сможем ли мы? Или привлечем к этому других?

– Как если бы она была внедряющимся чужеродным организмом, – шептала Роуан с расширившимися глазами, – а другие клетки пришли, чтобы окружить ее и задержать.

– Они могли бы сделать это, не причиняя ей боли. – Майкл сильно устал, его тошнило. Но он не мог сейчас оставлять ее одну и преодолел постыдную слабость. – Роуан, семья… Семья в первую очередь, вся семья.

– Испуганные люди. Нет. Не Пирс и Райен, не Беа и Лорен…

– Но и не одни мы, Роуан. Мы не можем сделать правильный выбор одни, а девочки в полном смятении. Девочки идут темными путями магии и волшебных превращений. А она принадлежит им, совсем юным девочкам.

– Я знаю, – вздохнула Роуан. – Именно так он однажды принадлежал мне – дух, вторгшийся в мою жизнь, полный лжи. Ох, я хотела бы каким-то жутким, трусливым способом…

– Что?

Она покачала головой.

У двери послышался какой-то звук. Она приоткрылась на несколько дюймов, затем снова закрылась. Там стояла Мона. На лице ее остались едва заметные следы слез – видимо, она тоже плакала. В глазах застыла беспредельная усталость.

– Вы не смеете обижать ее.

– Нет, – сказал он, – когда это случилось?

– Всего несколько дней тому назад. Послушайте, вы должны прийти. Нужно поговорить. Она никуда не убежит. Она не сможет выжить самостоятельно. Она думает, что сможет, но это не так. Я не прошу, чтобы вы сказали ей, что действительно где-то обитает такой мужчина, просто придите, примите мое дитя, выслушайте ее.

– Обязательно, – заверила Роуан. Мона кивнула.

– Ты чувствуешь себя неважно, тебе нужен отдых, – сказала Роуан.

– Так было сразу после родов, но сейчас со мной все в порядке. Она все время нуждается в молоке.

– В таком случае она действительно никуда не сбежит, – согласилась Роуан.

– Возможно, и так, – пожала плечами Мона. – Вы оба понимаете, что происходит?

– Что ты любишь ее? Да, – кивнула Роуан, – я понимаю.

Мона медленно покачала головой.

– Спуститесь вниз. Не позже чем через час. Я думаю, что к тому времени она будет в порядке. Мы накупили ей много прелестных платьев. Они ей нравятся. Она настаивает, чтобы мы тоже нарядились. Быть может, я зачешу ей волосы назад и обвяжу лентой – так, как когда-то поступала со своими. Она умна. Она очень умна и понимает…

– Понимает что?

Мона помедлила, прежде чем ответить, но ответ оказался кратким и неубедительным:

– Она предвидит будущее. Дверь затворилась.

Майкл осознал, что смотрит на тусклые прямоугольники оконных рам. Свет убывал очень быстро, весенние сумерки всегда удивительно коротки. За окном запели цикады. Слышала ли она все это? Утешают ли ее эти звуки? Где она сейчас, его дочь?

Он потянулся за лампой.

– Нет, не надо, – сказала Роуан. – Я хочу подумать. Я хочу поразмышлять вслух в темноте.

Он видел теперь только ее силуэт. И линию сияющего света, очерчивающего ее профиль. Запертая комната погружалась в темноту.