— Манекена кинули. На пять тысяч баксов, — разлепил он с белым налетом потрескавшиеся губы. — Свои отоварили.

— Свои? — повернулся я к нему. — Как свои?

— Прикормили, потом кинули. В машине.

— Того, что был корешком Меченого?

— Из его бригады.

— Расскажи толком. Когда кинули, где? — не выдержал я. — Почему никто не подстраховал? За пять штук забугорную машину купишь.

— К Манекену с полгода за крупной суммой приезжал молодой мужик, — встряхнулся Красномырдин. — Поначалу он брал ребят. Потом привык, от страховщиков отказался. По два — три раза в месяц обменивал по пять — десять тысяч за раз. Сегодня после обеда пошли к машине Манекена. «Вольво», новая модель. Он стал дверь открывать, у мужика пачки купюр расползлись. Баксы — полпачки соток — Манекен отдал, когда шли. Мужик под колесами деньги собирает. Манекен сел за руль, подогнал его, мол, давай быстрее. Тот покидал пачки в окно. Пока Манекен выскреб запорхнувшие под сидение стольники, клиента след простыл. Распечатал упаковки, это куклы в банковском исполнении. Сидит в ларьке, кумарит.

— Провернули тесненько, — согласился я. — Чего он надумал отдавать доллары раньше времени! Сто лет на базаре отирается.

— И на старуху бывает проруха — философски заметил Виталик. — Тебя, помню, вообще на мякине провели. Твой знакомый, которого ото всех защищал.

— Не на пять же тысяч, — покривился я.

— Потом сто рублей фальшивые приправили. Из лощеной бумаги, — издевался Красномырдин. — Полдня бледный ходил, почему именно тебе. В первую очередь, товарищ, потому что место писателя не здесь. Скажи спасибо, что не бьют. Чужой ты, понимаешь?

— Не человек? — услышав оценку своей персоны, воззрился я на Виталика. — Не хуже и не лучше остальных.

— Вокруг механизаторы, работяги, зачуханные инженеришки, — начал объяснять Виталик. — А к тебе подходят журналисты, художники. Тебя помнят по публикациям, выступлениям. И вдруг здесь. Над автографами уже смеются. Уйдешь к своим, снова начнут уважать.

— Классик великий? — не мог собраться я. — По нынешним временам книги рисуют, кому ни лень. Я тоже.

— Этого достаточно, — Красномырдин посмотрел в сторону открытой забегаловки. — Пойду промочу пересохшие внутренности.

— Сотку не заберешь? — вспомнил я о заторчавшей купюре. — Девяносто третий, с маленьким портретом.

— Денег нет, — отмахнулся тот. — Что-то Петя Срака задерживается. Давно бы дома был.

Прихрамывая, Виталик ушел. Я поежился от воспоминаний о случае, про который он намекнул. Произошло это в апреле. Крестьяне потащили на продажу стрельчатый лук, зелень, раннюю редиску. Один парень мне понравился. Оказалось, успел поработать на Ростсельмаше, на котором я отпахал двенадцать лет формовщиком. Ему тоже пришлось набивать формы в ковком чугуне. Узнав, что пишу книги, он стал чувствовать себя неудобно. Я силился не выделяться, уступать во многих вопросах. Но вскоре он попривык, взялся предъявлять претензии, если место не было освобождено от конкурентов. Однажды вечером — темнело тогда рано — принес зубные коронки. Мол, отцовы. Помню, спросил, не булат ли, цвет зеленоватый. Парень заверил, что золото. Вытаскивать надфиль было неудобно. К тому же наступило время, когда поражала куриная слепота. Ляписный карандаш сплав не брал, не реагировал и на нержавейку под ним. Я рассчитал парня. Торопиться со сдачей не стал, намечалось очередное повышение цен. Тот на время исчез. Через пару недель, опять вечером, подошел с женщиной. Попросил выкупить обычные сережки с красными камнями. Мысли не возникло, что ширпотребовские подделывают чаще всего, хотя приносили фальшак по десять раз на дню. Забросил изделия в полиэтиленовый кулечек. Скупщики затаились, не желая брать украшения по подскочившей цене. Как известно, Бог любит троицу. Не прошло недели, знакомый принес кольцо граммов на пятнадцать. Для порядка я потер ляписом, не воспользовавшись напильничком. Обручалки из рандоли научились покрывать бесцветным лаком. Если чиркнуть кольцом по асфальту, затем провести карандашом, черные полосы расползутся по стертой поверхности. И на этот раз подозрений не возникло. Присосавшийся паразит спросил, как сдал сережки с зубами. Я просветил, что еще не время. Он потрепал по спине, пожелал большой удачи. Утром у Бандеры я выяснил, что зубы булатные, кольцо рандолевое. Посмотрел на пробу на сережках, сел на жопу. Обул крестьянин, бывший коллега по формовке, почти на тридцать граммов. Потом как в воду канул. Менялы на мои стенания заявили, что горбатого исправляет лишь могила.

Подошла Наля, обняла сзади. Слава Богу, темные мысли иногда можно перевести в светлое русло. Перегара нет, чистое дыхание от мятной резинки. Нашла пожилую женщину, которая торгует за нее жвачками, шоколадками, чупа-чупсами. Пока занимает половину лотка. Решила подкопить деньжат, оккупировать весь. Сама пашет на двух работах. Смущает одно, если мужчина тянет как трактор, жена с задницей — до прихожей бы донести. Если женщина надела хомут, мужик в небо поплевывает. Наля и лицом удалась, и целеустремленная.

— Поедешь со мной на море?

— О, какое предложение! — Женщина посмотрела на меня. — Других кандидаток нет?

— Ты лучше всех.

— Обманываешь… Почему?

— Не умеешь быть навязчивой. Если бы помоложе… Нет, ветром бы разнесло. Тебе нужен приземленный трактор, мне бетономешалка. Мир состоит из противоположностей. А чтобы одинаковые…

— Но бывает!?

— Редко. И недолго.

— Есть живут до старости.

— Разговаривать не интересно, все сводится к родному гнезду. Но есть другие. Поднялись на вершину и не усматривают лучшей замены.

— Ты тоже дошел до вершины? У тебя развито самомнение.

— Более злую шутку со мной играет неуверенность и ее сестра ревность. Самомнение обыкновенный способ защиты.

— Ты ревнивый?

— Очень.

— Вот уж…

— Когда влюбляюсь, начинает сжирать ревность. Это не ужас, это кошмар. От ужаса бежишь, от кошмара цепенеешь на месте. Женщина уходит сама. Ее поступок — единственно правильное решение. Поэтому живу один, чтобы не мешать людям свободно дышать.

— Мне с тобой лучше, чем с другими… Имею ввиду мужа.

— Рассказывать не нужно.

— Поняла.

— Поедешь со мной? Ты ничего не сказала.

— Нет. Ты еще силен, но годы берут свое. Неуверенность уходит, место занимает понимание, что люди мелки и недостойны. Теперь ты боишься Бога, в которого не хочешь верить. А не поеду я потому, что тебе надо побыть одному. Но сегодня я твоя.

— Не знаю, как благодарить.

— Нужны деньги. Впрочем…, ни разу не пришла из-за них. Ты мужчина, мне с тобой спокойно.

— Спасибо.

Утром я стоял в очереди в сберкассу на площади Ленина. Положив на книжку шесть тысяч рублей, помчался на вокзал. Затем поехал на рынок избавляться от баксов. Что ожидается падение рубля, кроме упертых уже никто не верил. По телевизору показывали счетоводов, занимающих посты министров финансов и Председателей Правительства, утверждающих, что российский рубль не американский доллар — крепкий и стабильный. Наши лапти сплетены из натурального лыка, рубахи сотканы из льняной дерюжки с ворсом из соломки. Американские рубахи пахнут машинным маслом, сапоги блэк-гуталином. Мы ближе к природным ресурсам. Это подтверждает и крестьянский президент всея Руси с заболоченными территориями, до которых, по выражению оренбургского казака Черномырдина, руки не доходят.

Сотка оказалась как заколдованной. Она была потертой, но дешевле отдавать не хотелось. Проскакивая по центральному проходу заметил, что многие места валютчиков пустуют. Кто покруче, уже жарился на Панамских островах, осваивал Ниагарский водопад. Или в Бразилии пристраивался сзади к будущим карнавальным дивам. Рассказывали, что потрахаться там можно было прямо на ходу. Но нашим верить… Они давно поимели африканского бегемота в задний проход.

Утром я был в Лазаревском, у постоянных своих хозяев, владевших двухэтажным домом и пристройками. О, какое наслаждение окунуться в зеленоватые волны, полюбоваться подставленными щедрому солнцу женскими попами, перетянутыми, как кобыльи зады упряжью, полосками новомодных плавок с треугольниками сзади и спереди. Как в Америке. Но у нас доступнее. Там попробуй дотронуться, как бы нечаянно, всей ладонью. Тут же в лоб галькой покрупнее, или позовет мордастого бой фрэнда, полицейского. Наша посмотрит вопросительно. Это в самом, самом. А в основном с интересом. И чаще попадаешь на женщин, у которых: тело есть, ума не надо.