— Ваучеры, я взял у него, ваучеры, — зачастил я, совершенно забыв, что в сумке лежит пачка чеков. Если бы я их вытащил и показал, то события, может быть, развернулись бы по другому. Было очевидным, что начальник не усек процесса сделки. Он просто брал на понт, профессиональным чутьем догадываясь о долларах. Но молчание парня, его неотрывный взгляд на сумку, меня пугали. — Приватизационные чеки, гражданин начальник. Честно говорю.

— Заткнись, — рявкнул громила. — Я не тебя спрашиваю, ты у меня вот здесь, — сжав огромный кулак, он выставил его вперед. И вновь обратился к журналисту. — Не отвечаешь? Хорошо. Пойдемте со мной. Оба.

Парень испуганно поднял на него глаза и тихо произнес:

— Доллары…. Двести долларов.

— Вот это другой разговор, — сразу обмяк начальник. Указав на нас кивком головы, отдал приказание подчиненным, с молчаливым интересом наблюдавшим за сценой из-за его спины:

— В отделение. Ваучериста пока в «телевизор», этого ко мне в кабинет.

Мы тронулись вглубь базара. Начальник впереди, остальные за ним.

— Может, договоримся? — негромко заикнулся я.

— Вперед, писатель, — не оборачиваясь, ухмыльнулся начальник. — Я предупреждал, что всех пересажаю?

— Предупреждали.

— Таблички срывал? Говорил, что только за одну писанину буду оформлять на пятнадцать суток?

— Говорили…. Не помню, меня тогда, наверное, не было.

— Бы-ыл, но как заяц прятался по углам. И сейчас в штаны наклал. Почему сразу не признался?

— Зачем? Это коллега, мы с ним знакомы.

— Тоже писатель?

— Нет, но…, - я подумал, что слово «журналист» или «корреспондент» может вызвать неприятные ассоциации. В сводках новостей по телевидению чуть ли не ежемесячно сообщали об убийствах корреспондентов. Главное, даже не в горячих точках, а во вполне мирных российских городах, если после начала перестройки таковыми их можно было назвать. — Короче, работник телевидения.

— Ну да, у вас же там все повязаны: пресса, телевидение, радио, писатели, поэты, музыканты… Одна шайка-лейка.

Вытянувшись в цепочку, мы проходили мимо майонезных рядов, возле которых толпилось много людей. Никто никого не держал за рукава. Можно было вильнуть в сторону и смешаться с народом. Но, во-первых, не оставляла надежда на лучший исход, а во-вторых, работа на базаре тогда была бы невозможна. Любой мент мог прицепиться к неправильно пришитой пуговице на рубашке, не говоря уже о слежке за крупными сделками. И только когда мы втроем свернули направо, по направлению к рыночному милицейскому пункту охраны правопорядка, на лбу снова выступила холодная испарина. Я совершенно забыл о купленных вчера поздно вечером ста пятидесяти долларах, оставленных для продажи постоянному клиенту, и об орденах «Славы» третьей и второй степени. Все это я еще дома, перед отъездом на работу, небрежно засунул в один из карманов сумки. Даже при поверхностном шмоне баксы с наградами бросятся в глаза в первую очередь. И пожалел, что в удобный момент не вильнул хвостом между майонезными рядами. Выгрузился бы и, как ни в чем ни бывало, минут через десять — пятнадцать, ввалился бы прямо в кабинет к начальнику, объяснив свой побег хотя бы простым испугом. Менты любят, когда их боятся. А теперь полный набор вещественных доказательств, подлежащих уголовному преследованию. Ордена скупать запрещено ввиду вышедшего строгого указа, баксы тоже. Указы, конечно, не действовали, потому что людям нужно было на что-то жрать, да и орденов с баксами — кот наплакал. Не коллекция и не тысячи. Но долго ли раскрутить дело, начав хотя бы с той же пуговицы.

Поднявшись по высоким ступеням, мы вошли в полутемный прокуренный коридор. Слева невысокий деревянный барьерчик с дежурным за ним, справа, подальше, такие же перильца с воротцами, отделяющие задержанных. Загнав нас в угол небольшой комнатки — приемника, начальник побежал выяснять, свободен ли какой из кабинетов. Это была не его вотчина. Районное отделение находилось за Ворошиловским проспектом. Почувствовав свободу, я сразу принялся за обработку парня:

— Слушай, коллега, вот тебе твои баксы и мы расходимся как в море корабли, отвечая каждый за себя.

Он, было, протянул руку, но сразу ее отдернул.

— Этот… здоровый, уже знает, что они у тебя.

— Ну и что, скажешь, хотел продать, а потом передумал.

— Ты хочешь все свалить на меня? — испугался он.

— Почему? Я их все равно еще не купил.

— Получается, что я инициатор.

— А какая разница. Если заведет дело; мы будем фигурировать в нем одинаково.

— Нет. Я получаю зарплату в долларах.

— О-о, прогресс, — обрадовался я за коллегу. — Тогда тем более не о чем говорить. Ты чист.

— Ты просто вернешь их мне и все. Потому что они мои, и я имею право обменивать их на российские рубли, — не слушая доводов, продолжал парень. — Но при нем, так будет честнее.

— Ты как я в молодости, — брови мои нахмурились. — Доллары нужно обменивать в государственном банке, а не на базаре. Пойми, ты можешь остаться с пустыми руками, потому что баксы, не дай Бог, подошьют к делу, — я задумался. — Хорошо, тогда скажи, что отдал их мне для того, чтобы проверить, фальшивые или нет.

— Нам фальшивыми не платят, — отпарировал журналист. — И он это прекрасно знает.

— Ничего он не знает, — психанул я. — Ему надо показать, что он работает. А что трупы по городу валяются, а убийц и след простыл, да квартиры чистят под метлу, им наплевать. Зато на таких делах он орел.

— Не надо выдумывать, пусть останется как есть, — как заведенный забубнил парень. — Все обойдется.

Сплюнув, я сжал кулаки и отвернулся. Но злиться долго, тем более, образумить напарника мне не дали. Калитку отворил один из подчиненных начальника.

— Баксы при тебе? — настороженно спросил он у меня.

Я молча протянул сложенные доллары. Облегченно вздохнув, оперативник мигом извлек из портфеля листок бумаги, быстренько состряпал акт об изъятии. Подозвав кого-то из нештатных сотрудников, заставил расписаться за свидетелей и, подсунув бумагу мне, ткнул ручкой в конец акта:

— Вот здесь.

— Ничего я не буду подписывать, — угрюмо буркнул я.

— Тогда отвезем в следственный изолятор, — пообещал оперативник. — Там тебя быстро расколят.

— А если подпишусь? — поднял голову я.

— Не знаю, на усмотрение начальника. Если первый раз, соблаговолит и отпустить. С предупреждением, конечно.

Я подумал, что если повезут в изолятор, то там шмон проведут капитальный. После него уповать будет не на кого. Оставшись же на воле, можно будет что-нибудь придумать. Подмахнув бумагу, отдал авторучку.

— Нормально. Не могу сказать, что дурак, — удовлетворенно кивнул оперативник. — Пойдем, начальник ждет.

Письменный стол в небольшом с сейфами кабинете был завален папками. Нас, ваучеристов, часто приводили сюда. Но обыскивали редко. Выписав квитанцию на штраф за незаконную деятельность, отпускали на все четыре стороны. И мы снова занимали свои места. До следующего возникновения проблемы с пополнением федеральной кассы за наш счет. Начальник расположился на скрипучем стуле за столом, бросив толстые как бревна руки на кусок органического стекла поверх столешницы.

— Как же так, писатель, — с несильным кавказским акцентом сразу заговорил он. — Работник творческой профессии, служитель, как говорится, муз, И вдруг спекулянт. Валютчик.

— В первый раз, — развел я руками.

— Э-э, дорогой, темнишь. Разве мы с тобой не встречались?

— Может быть, в вашей республике. Я ездил туда по приглашению ваших писателей.

— Вот как! И где же ты был?

— В основном, в горных селениях, на шашлыки выезжали. Кахетинское, имеретинское пробовал.

— Хорошие вина?

— Лучшего не отведывал. Двадцати пяти литровую бутыль осушили задолго до того, как миновали последний поворот перед Орджоникидзе. Где-то в Дарьяльском ущелье.

— Значит, на Крестовом перевале побывал?

— В Мцхета, древней столице, тоже. Вообще, гамарджоба, генацвале. Извини, батоно, забыл поприветствовать.