Толстый нерасторопный друг.

— Не пускай, не пускай! Влюбится, дура, так и ходит за всеми… — внезапно слышит Леонт и невольно оглядывается.

— Вблизи Земли время течет медленнее, — говорит кто-то вкрадчивым мужским голосом.

Кошечка.

Мягкие, вкрадчивые лапки. Мурлыканье на глинистом берегу. Тихая, зеркальная вода и шумные голоса застолья за камышом. Сгорающие листы записной книжки в чьей-то ладони. Когда еще такое случится и будет иметь следствие вполне очевидных событий, да и произойдет ли? Ошибаться, сотни раз тыкаться в ничто, как котенок, как слепец. Искать черепки, половинки по свою сторону барьера — прекрасно, если осознавая хитросплетение — время вложено во время, как зеркало за зеркало. Доводить до абсурда, экспериментировать — сознательно или вслепую (слов ровно столько, чтобы уметь приблизиться, а в крайнем, редчайшем случае — понять), постигать ритм на уровне интуиции, позвоночного столба, раскручивать свой вихрь и возбуждать третий глаз — занятия для чокнутых и отрешенных, — не приводящие ни к чему конкретному, а возбуждающие любопытство, как порок? Разве это не ответ? Разве это имеет смысл и ведет к какой-то явной или неявной цели? Да и сам ты — чья цель? Неизвестно. (Душа для внутреннего употребления.) И для самой ее же, не играющей однозначной роли. Но от этого не более чем небезрадостная, неочевидная и поэтому затуманенная, сокрытая вытканной изнанкой, в которой доступны оборванные нити — без связи и смысла, один цвет переходит в другой без видимой гармонии, без логики, без надежды на понимание, на решение — в бесконечность, неповторяющееся, архисложное, непостижимое, но приводящее (не в конечном итоге и не в результате) всего лишь к промежуточным находкам (период ты нащупываешь с трудом, потому что задача многовариантна не только по плоскостям, а тебе надо разбить ее на понятные куски, иерархию, подчинительность), обращенным только лично к тебе. Вот это твоя жизнь. Но и не обольщайся, что она твоя, потому что с некоторого момента ты чувствуешь, что начинаешь растворяться во всем этом и принадлежать не самому себе, — а "Нечто". Вот здесь ты и попался и, чтобы сохранить себя, опять убегаешь в… строишь гипотезы о… думаешь, как… потому что сознание ограничивает и притупляет, потому что неосознанно подпадаешь под привычное, или указанное, или законопослушное — вот удел шарахающихся. Какая разница, в чем купаться?

Леонту кажется, что он одновременно ловит слова со всех сторон. У него совсем мало времени. Практически нет — даже обернуться.

В ушах раздается щелчок, и Леонт слышит:

— Для перемещения достаточно изменить пространственно-временные характеристики объекта, — сообщает все тот же голос.

— Сила в неспешности, — подсказывает еще кто-то.

— … и естестве… — вторит баритон.

— … главное — легкость в глиссандо…

— … не справится… не справится…

— … не будем усложнять…

Леонт застывает, превращаясь в слух.

Уходящее в шепот:

— … самые мрачные фантазии Брейгеля-я-я-я… — невообразимы-ы-ы-ы… но… справедливы до безобразия…

Что-то лопается и несется с затухающим рокотом, булькая и перекатываясь.

Все, поздно!

Стены выпячиваются парусом, сжимая пространство до такой степени, что Леонта, откуда-то из позвоночника, захлестывает неимоверный ужас не только быть раздавленным, но еще нечто невообразимое, что сидит в нем гораздо глубже сознания; если бы не спина Платона и его нашептывание: "Прелесть… ненаглядная…", он бы в панике обратился в бегство. Сквозь вспученную поверхность проступают блестящие бисерные капли. "Хлоп!!!" — стены лопаются беззвучно, как гнилой картон, и оттуда в узость раскачивающейся ловушки брызгает свет — настолько режущий, что Леонт невольно закрывает глаза и кидается прочь.

Голос Платона теперь слышится, как сквозь глухую кирпичную стену. Он достигает то степени грохота, то снижается до шепота и похож на шелест волн, в котором не больше смысла, чем в завывании ветра или застывших скалах.

Леонт открывает глаза и видит, что все пространство перед ним заполнено серыми полупрозрачными шарами с бахромой, свисающей и шевелящейся, как щупальца. Шары скользят над брусчаткой, легко и беспрепятственно погружаются в стены домов и так же свободно пронизывают его собственное тело.

— Вот она — прана, — подсказывает кто-то. — Для тебя мир устроен — так.

— Понимаю… — отвечает Леонт.

— Что же ты ищешь? — спрашивает кто-то.

— Если бы я знал… вероятно, — вход…

— В рамках линейного поля невозможно выразить то, что нелинейно и непредставляемо человеком. Поэтому довольствуйся суррогатом собственных домыслов.

Ты не должен испытывать тоску по другому — это иссушает и делает зависимым. Твой мир ничем не хуже любого иного. Если зависимость здесь, то в той же мере и там. К чему создавать проблемы? Тебя вообще ничто не должно волновать. Гармония — наилучшая защита и одновременно познание. Закрепление информации с первого раза — основная задача, переработка ее и доведение до логического осознания — вспомогательная. К тому же, практически, ты уже все знаешь, но не можешь вспомнить — стоит только показать…

Дорога сворачивает. Теперь он скользит какому-то туннелю с низким сводчатым потолком, где все пространство тоже кишит шарами. И постепенно издалека начинает узнаваться нарастающий голос Платона. И когда он достигает невыносимой тональности, Леонт затыкает уши.

— Это непостижимо, — твердит, оборачиваясь, Платон, — мне кажется, я никогда не был так счастлив…

Леонт делает шаг, еще один. Брусчатка прокручивается под ногами.

— Знай, что Сущность равнодушна к твоим чувствам.

— Знаю… — отвечает Леонт.

— Отношение Божества к пастве — вот ее уровень…

— Догадываюсь… — говорит Леонт.

— Ты сам научишься, день за днем…

— Я чувствую…

— Фиксация и убежденность — большего не надо.

— … не отставай… не отставай… — бубнит Платон.

Леонт вымученно улыбается.

Страх безотчетен. Ему можно только повиноваться. Кажется, он сам знает, когда отпустит. Труднее всего сохранить равновесие духа.

Ласковая, нежная пленка на пути. Руки погружаются в густое месиво. Сбоку — коридор с рядами вздернутых алебастровых рук. И резкий, громкий звук — "жик-жик!!!".

Курс несколько ускорен, — пугающе нежно шепчет Мемнон, — но у меня нет другого выхода. Я и так нарушаю все правила. Я обязан подготовить тебя, прежде чем что-то может случиться. Перестройка сознания — это постижение мозгом другого опыта, более невероятного, расширяющего и уводящего из мнимого или реального. Разницы нет.

Почему меня сегодня все предупреждают?

Потому что ты попал в сплетение страстей.

Почему?..

Молчи! Ни слова! Главное — изменить течение событий.

Если я не сойду с ума, то, считай, ты почти достиг своего, — шепчет Леонт.

У тебя достаточно иммунитета, чтобы противостоять информационному и эмоциональному удару. Но лучше помолчи!

… чувствую себя переполненным, как бочка с дерьмом…

Было бы глупо отказываться от того, что тебе подносят под нос. Молчи, ты все испортишь!

… методы несколько жесткие, но я начинаю привыкать…

Приготовься — когда "развернется" пространство, ты почувствуешь себя скверно, а впрочем, я не знаю, что случится… и

И Леонт с размаху налетает на Платона.

Кажется, что Платон уперся в стеклянную стену.

Перед ними на лужайке Анга — со всей кавалерией, пехотой и двумя тяжелыми бомбардами. Сердце ее черно. Лекиф, со злорадно выглядывающим духом Ксенофанта, в обнимку покоится в ее правой руке, в левой же — за карапакс — щит черепахи.

— Я чувствую, вы спелись! — восклицает она.

— Только не надо драматизировать… — предупреждает Платон, — я отлучался по надобности. — Он нервно проверяет одежду ниже пояса.

— Боже! Я так и не научила его застегивать штаны, — со вздохом апеллируя, кажется, к одному Леонту, произносит Анга, — и это отец двух моих детей. Как ты их воспитаешь? Но теперь этому — конец!