— Мне жаль, что все так получилось…

— Вернее, ничего не получилось…

— Будь умницей.

— Я постараюсь. Я всего лишь твое искушение.

— … но очень приятное…

— … я хотела бы быть свободной.

— Ты уже свободна, — утешает ее Леонт.

— Нет, — говорит девушка, — я не свободна, я далеко не свободна!

— Но объясни?

— Я не могу, я ничего не знаю… Я несчастна… Если б я знала…

Не мучай ее, — вмешивается Мемнон, — она еще во тьме, но через некоторое время, быть может, мы услышим о новой Сибилле.

Серьезность — тоже предел. С покушением на твою выдержку. Увидит или не увидит. На французский манер — закрывает глаза. Переодевается с джокондовской улыбкой.

Издали — лишь темный треугольник. А вблизи, он знает, — обернутый сетью мелких голубоватых сосудов под прозрачной кожей. Морщинки почти не в счет, хотя и отталкивают. Можно закрыть глаза — ради приличия, лона или просто так.

Чуть приседает, когда подтягивает "это". Что-то там цепляется — за половинки. Как у всех женщин — немного смешно. Зато рядом — просвечивают, как темные монетки, даже пупырышки с тонкими волосками над розовой кожей. Невостребованные желания. Никогда не отражаются на натуре, а только в голове.

Чтобы быть понятным, надо уметь расставаться с телом.

Ловит взгляд?

А как же логика?

Все летит к чертям?

Пошла бы или не пошла?

Нет, не рискует. Не обучена. Не привычна.

И улыбка — как у всех, полна очарования.

Как передается? Фокстротом на клавишах души?

Ночь, и бессонница за стенкой на жаркой перине.

Придет, не придет?

Не пришла.

Забыла.

Передумала.

То, что для одного — конец, для другого — начало.

Зато длинные беседы. Полны философских пузырей — отвлечений. Изыски — черт бы вас побрал. Запутаться? Изолгаться? Не меняет сути. Бессмыслица. Покой — тоже поиск и движение. Приоритета нет. Так, может быть, не все ли равно?

В любви язык жестов и язык тела должны совпадать.

Полуприкрытые глаза — отдыхает? или делает вид? Радость — и ты на что-то способен, на заумь, на человеческую глупость.

Иногда кажется — сама предложит. Взгляд более откровенен, чем язык, склонный к спотыканию. Изо дня в день одно и то же.

Счастья подавай. Сначала счастье, — а потом жизнь.

Испорченный вечер и день.

Мораль — мишура цивилизации.

Не успевает он выйти из бара, как сталкивается с Ангой. Кажется, она его разыскивает.

— Леонт, мне приятно тебя видеть, — она неприлично хихикает, и пегие вихры, шаляй-валяй на ее голове, разлетаются в разные стороны. При этом она беззастенчиво ощупывает Леонта взглядом — всего, кроме безмятежного лица, и подозрительно косится на дверь бара.

Перепады в ее настроении заставляют держаться настороже.

— Я знаю, что из этого пространства к вам — один шаг! — заявляет она так, словно продолжает прерванный разговор.

— Прекрасно! — восхищается Леонт.

— Но это еще не все!

— Ты собираешься удивить меня? — моментально подыгрывает он — больше из чувства самосохранения.

— Я знаю, я там бывала в сенсорной депривации!

— Отличное местечко, — поддакивает Леонт, ежесекундно ожидая чего-то наихудшего.

Одна ее бровь круто задирается вверх, вторая съезжает к переносице.

— Больше всего я боюсь "загореться" дольше, чем на три недели, — посвящает она в свои горести.

Она тяжело вздыхает, как человек, у которого каждая последующая минута — несчастье.

Леонт внутренне крестится.

— Очень интересно-о-о… — он предельно вежлив и с трудом приспосабливается. В каждое новое мгновение она похожа на палимпсест, словно ее переписывают набело.

— … а "застрять" для меня пара пустяков, даже "возложение руки" не поможет…

— Полностью с тобой согласен. Знакомо.

— Главное — не упасть в колодец, а залезть и позвонить.

— Пара пустяков, — вторит Леонт.

— … семафорить красной тряпкой… — поясняет она.

— А чем же еще? — изумляется он.

— … но без хлопка по затылку…

— Да, лучше без этого.

— … и пинка тоже…

— Еще чего!

— … а при ярком свете прекратить…

— Почему?

— Чтобы не обжечься.

— А-а-а…

— … и без болезненного исхода… Терпеть не могу большую скорость — укачивает и тошнит.

Кажется, она начинает благоволить к нему, и он несколько расслабляется.

— У меня от тебя нет секретов…

От ее доверительности попахивает несвежим лифчиком.

— Не стоит увлекаться, — советует он.

— Конечно, я знаю меру и не всем говорю!

— Еще чего!

Она стискивает зубы и задирает подбородок.

— Я не проболтаюсь! — клянется он.

— А я иногда "выпадаю", — говорит она, кладя ему руку на плечо.

— Откуда? — не понимает Леонт.

— Откуда?! Откуда?! — вскипает Анга. — Отсюда! Жик — и нет!

Она горяча, как флегрейские поля.

— Ну и на здоровье. Совсем не страшно. С каждым случается. — Леонт вежливо высвобождается.

Он чувствует, что сразу тускнеет в ее глазах.

— Нет, не с каждым! — возражает она.

— А с кем же?

— Выпадение — и в третьей должности возвращение! Ты что, ничего не понимаешь? — спрашивает Анга.

— Нет, конечно, — сознается Леонт.

Не будет же он объяснять, что боится ее больше всего на свете.

— "То, во что верую, всюду, всегда и все, и есть воистину правоверно", — цитирует она. — Я считала тебя умнее!

— Что поделаешь… — искренно сожалеет он.

— Я уже каюсь, что доверилась, — говорит она обиженно.

Они молчат, тягостно и скованно, — каждый в своей скорлупе.

— Я поняла… — говорит Анга. — Ты только создаешь иллюзию добродушия. Ты ужасно коварен. Волчья порода.

— Тебе кажется, — говорит Леонт. — Я отношусь к тебе хорошо.

— Ничего не кажется! — Она уверена, как Цезарь перед трибунами.

Леонт оглядывается.

Улица опасна, как капкан. Вдали над брусчаткой крутятся рыжие вихри.

— Старый козел! — неожиданно заявляет Анга.

— Кто, я? — осведомляется Леонт, ежась от фантастической догадки — на какой-то момент ему кажется, что Анга — это совсем не Анга, а некто иной, принявший ее облик.

— Нет, мой благоверный! — Ее неопределенная ухмылка щеткой елозит по лицу. — Вот сейчас "воспарю", что будете делать?! — осведомляется она нежно.

Он больше не смеет терзать ее душу подозрениями и на площади даже рискует подать руку — пока она гневно выстукивает туфлями расстояние от гостиницы до платана.

Твоя любезность будет дорого стоить, — напоминает Мемнон.

Ни говори, — отвечает Леонт, — но если я не сделаю этого, будет еще хуже.

Согласен, — говорит Мемнон, — сейчас бесенок покажет рожки.

— Чертов обжора! — снова заявляет Анга, замирая на всем ходу и повисая на руке Леонта. — Чертов обжора!! — повторяет она так громко, что несколько человек начинают оглядываться на них. — Чертов обжора!!! Он опять не дождался вечера!

В отличие от всех других, одна лишь широкая спина Платона равнодушна к ее излияниям. На поддернутом в рукавах пиджаке появляется надпись: "Пожалуйста, говорите тише, у меня слабые нервы…"

— У него замашки турецкого евнуха!

— Любимых мужей надо прощать, — советует Леонт.

— Умник! Прямо уж любимых!.. И опять девки, ну ты посмотри, просто не может без них! — Она, пригибаясь, тянет Леонта через изгородь кафе. — Он будет нам мешать… — говорит она убежденно-заговорщически, заглядывая Леонту в глаза и одновременно ловко, не обращая ни на кого внимания, лавируя между столиками. Когда она переступает через изгородь, то задирает платье так, что видны бедра в мелких синих прожилках.

"Такую женщину ничем не удивишь", — думает Леонт.

Где-то рядом мелькают изумленные лица Мариам и Харисы. Даже Аммун с заклеенным глазом прекращает их развлекать и наконец-то отрывает наклейку. Пеон что-то показывает ему, поднося к самому носу.