– Достань самый теплый плащ: на улице настоящая зима, – сказал я. – И пойдем на крышу.

Через какое-то мгновение он стоял рядом со мной. Я посмотрел вперед, в сторону берега лагуны. Ветер усиливался. Не замерз ли он, подумал я и действительно проник в его мысли, познав всю меру его страсти.

Заглянув в карие глаза, я понял, что он оставил позади смертный мир с легкостью, недоступной никому из известных мне людей, ибо воспоминания продолжали точить его душу. А мне он готов был довериться во всем.

Я обнял его обеими руками и, прикрыв его лицо, утащил вниз, в малоприятный район Венеции, где в каждом углу спали воры и нищие. Каналы воняли нечистотами и дохлой рыбой.

Там я через пару минут присмотрел себе смертную жертву и, к вящему изумлению Амадео, со сверхъестественной ловкостью предотвратив удар ножом, поднес бедолагу к губам.

Я дал Амадео разглядеть предательские клыки, пронзившие горло несчастного, но потом, закрыв глаза, превратился в Мариуса-вампира, в Мариуса – убийцу преступников. В рот мне хлынула кровь, заставившая забыть о присутствии Амадео.

Закончив, я молча бросил труп в зловонные воды канала.

Я повернулся, чувствуя, как кровь приливает к лицу, разливается по груди и по рукам. В глазах помутнело, и я понимал, что улыбаюсь – не злобной, но потаенной улыбкой, недоступной пониманию мальчика.

Когда я все же взглянул на него, то увидел лишь удивление.

– Тебе не хочется оплакать его, Амадео? – спросил я. – Не хочется узнать, что у него был за нрав, что за душа? Он умер без причащения. Он умер только ради меня.

– Нет, Мастер, – отвечал он, и на его губах заиграла улыбка, отблеск моей усмешки. – Я видел чудо, Мастер. Что мне за дело до его тела и души?

Я так разозлился, что не ответил. Урок не удался! Он слишком молод, ночь слишком темна, жертва чересчур ничтожна – и все мои планы вот-вот рухнут.

Я снова завернул его в плащ, прикрыв лицо, чтобы он не видел, как я беззвучно передвигаюсь по воздуху, а затем искусно проникаю в дом через окно, закрытое ставнями для защиты от ночного ветра.

Я оставил проделанную брешь и, миновав череду задних комнат, очутился вместе с Амадео в роскошной, тускло освещенной спальне Бьянки. Нам было видно, как она принимает гостей в своем салоне, но вот она повернулась и направилась к нам.

– Зачем мы здесь, Мастер? – Амадео с опаской выглянул в гостиную.

– Тебе одного урока мало, – сердито отозвался я. – Сейчас поймешь. Увидишь, как мы поступаем с теми, кому признаемся в любви.

– Как это, Мастер? – спросил Амадео. – Что ты такое говоришь? Что ты собираешься сделать?

– Убить злодея, дитя мое, – ответил я. – Сейчас ты убедишься, что здесь присутствует зло, такое же темное, как душа того несчастного, которого поглотили черные воды, которого никто не исповедовал и не оплакал.

Перед нами появилась Бьянка и мягко спросила, как мы попали в ее личную комнату. Ее светлые глаза пытливо смотрели на меня.

Я поспешил предъявить обвинение.

– Расскажи ему, моя любимая красавица, – приглушенно, чтобы никто не услышал, сказал я, – расскажи, какие страшные грехи скрывает твой ласковый взор. Расскажи, какой яд принимают гости под твоей крышей.

Ее голос звучал совершенно спокойно.

– Ты разозлил меня, Мариус, потому что ведешь себя неучтиво. Ты не вправе обвинять меня. Уходи и приходи снова – с уважением и любезностью, как раньше.

Амадео дрожал.

– Прошу тебя, Мастер, давай уйдем. Мы же любим Бьянку, только и всего.

– Только и всего? Мне нужно от нее гораздо больше, – объяснил я. – Мне нужна ее кровь.

– Нет, Мастер, – прошептал Амадео. – Мастер, умоляю.

– Да, поскольку в ее крови течет зло, и тем она слаще. Я люблю пить кровь убийц. Расскажи ему, Бьянка, о винах, сдобренных зельем, о жизнях, погубленных ради тех, кто сделал тебя инструментом жестокого умысла.

– Немедленно уходите, – повторила она, не выказывая ни малейшего страха. Ее глаза сверкали. – Мариус Римский, ты мне не судья. Только не ты, колдун, окруживший себя мальчиками! Я скажу только одно: немедленно покиньте мой дом.

Я подошел ближе, чтобы обнять ее. Я не представлял, чем это кончится, знал только, что нужно наглядно показать ему весь ужас моего существования, чтобы он своими глазами увидел страдания и боль.

– Мастер, – прошептал он, протискиваясь между нами, – я готов навсегда отказаться от своих притязаний, только не причини ей вреда. Слышишь? Я больше ни о чем просить не буду. Отпусти ее.

Я обнял Бьянку, вдыхая сладкий аромат ее молодости, волос, крови.

– Убей ее – и я умру вместе с ней, Мастер, – заявил Амадео.

Довольно. Более чем достаточно.

Я отодвинулся от нее. Меня охватило смятение. Доносившаяся из комнат музыка слилась в единый шум. Кажется, я сел прямо на кровать. Жажда крови стала невыносимой. Убить бы их всех, подумал я, глядя на толпу гостей, а вслух заметил:

– Мы с тобой оба убийцы, Бьянка.

Амадео плакал, отвернувшись от нас. По прекрасному личику градом катились слезы.

А она – она, ароматная красавица с белокурыми косами, смело села рядом со мной и взяла меня за руку – меня!

– Мы с тобой оба убийцы, властелин, – ответила она. – Да, я могу выполнить твою просьбу и рассказать о себе. Но пойми: я выполняю волю тех, кто точно так же может отправить меня прямиком в ад. Это они готовят роковую чашу. Они решают, кому ее вручить. Причины мне не сообщают. Знаю только, что я должна либо слушаться, либо умереть.

– Назови их имена, милая красавица, – попросил я. – Я жажду их крови. Тебе и не снилась вся сила этой жажды.

– Они мои родичи, – произнесла она. – Таково мое наследство. Такова моя семья. Таковы мои стражи.

Она разрыдалась и приникла ко мне, словно вся истина мира заключалась для нее в моей силе. Внезапно я осознал, что так и было.

Мои недавние угрозы лишь прочнее привязали ее ко мне, а Амадео настаивал, чтобы я убил ее обидчиков, тех, кто сделал из нее убийцу, невзирая на узы крови.

Она прятала лицо, а я все крепче прижимал ее к себе, явственно читая в ее путаных мыслях необходимые имена.

Я знал ее родственников – флорентинцев, часто заходивших к ней в гости. Сегодня они пировали в соседнем доме. Они давали деньги в рост, но со своими кредиторами так называемые банкиры предпочитали расплачиваться убийством.

– Ты избавишься от них, красавица, – пообещал я, едва касаясь губами ее лица.

Она обернулась и осыпала меня быстрыми, жадными поцелуями.

– Как же я с тобой расплачусь? – спросила она, целуя меня и гладя по голове.

– Никогда не рассказывай о том, что видела сегодня ночью.

Она взирала на меня безмятежными овальными глазами, и ее мысли закрылись, словно она твердо решила никогда больше не обнажать передо мной душу.

– Клянусь, властелин, – прошептала она. – И на сердце станет еще тяжелее.

– Нет, я сниму эту тяжесть, – пообещал я, собираясь уходить.

Внезапно она погрустнела и опять расплакалась. Целуя ее, я ощутил на губах вкус слез и пожалел, что это не кровь, но тут же навсегда зарекся думать об этом.

– Не плачь по тем, кто пользовался тобой, – прошептал я. – Возвращайся к веселью и музыке. Оставь темные дела мне.

Пировавшие флорентинцы настолько захмелели, что ничуть не удивились, когда мы явились без приглашения и, не объяснившись, уселись за изобилующий яствами стол. Громко играла музыка. Пол был липким и скользким от пролитого вина.

Амадео отнесся к происходящему с энтузиазмом и внимательно следил за тем, как я постепенно и методично соблазняю каждого из хозяев, как жадно глотаю кровь, как бросаю трупы на скрипящую столешницу. Музыканты в страхе сбежали.

Через час я разделался о всеми сородичами Бьянки, и только один из них – тот, кто продержался в неведении дольше всех, – вызвал у Амадео жалость. Но к чему выказывать милосердие, если в душе он был преступнее многих?

Мы остались одни в разоренной комнате. Вокруг валялись трупы, на серебряных и золотых блюдах стыла еда, из перевернутых кубков вытекало вино... И только тогда я впервые увидел страх в заплаканных глазах Амадео.